Раиса Беньяш - Пелагея Стрепетова

• Название: Пелагея Стрепетова
• Автор: Раиса Беньяш
• Издательство: Искусство
• Жанр: Театр
• Год: 1967

Все в жизни Пелагеи Стрепетовой, словно нарочно, сочинено для романа. Великая трагическая актриса, она и сама шла навстречу трагическим испытаниям. Творческим, человеческим, общественным. Ее биография полна резких и неожиданных столкновений, внезапных конфликтов, таинственных совпадений. Кажется, действительность сама позаботилась о том, чтобы на каждом жизненном перекрестке, с первой минуты появления на свет, подстроить непредвиденные и глубоко драматичные повороты.

---

Все биографы Стрепетовой сошлись на том, что смерть Погодина подвела черту творчеству актрисы. Ее современники, ссылаясь на ее собственные признания, писали в воспоминаниях, что она твердо решила покончить со сценой.

Быть может, первая непосредственная реакция на трагический выстрел была действительно такова. Но поступки актрисы неумолимые свидетели обратных решений.

Не проходит и года с похорон Погодина, как в Петербурге вывешиваются афиши спектаклей с участием Стрепетовой. Ее ненасытная жажда играть гонит ее по клубам столицы, по городам, по большим и малым театрам.

За спиной актрисы злорадствуют. Говорят, что она стара, что ее выступления компрометируют ее имя, — Стрепетова не слышит.

Немногие уцелевшие друзья деликатно пытаются намекнуть, что из уважения к прошлому лучше было бы тихо уйти со сцены. Актриса отвергает друзей.

Любимый врач, которому она во всем верит, говорит, что ей вредно играть. Она отвечает, что не дорожит жизнью.

Она затыкает уши от гула насмешек и обидных сочувствий. Но она слышит и придает значение каждому хлопку, каждой незначительной и даже неискренней похвале.

Она собирает остатки сил, пускает в действие все резервы души и иногда побеждает. Даже «Петербургский листок», этот старый и наиболее стойкий враг Стрепетовой, отмечает, что «по мере развития действия артистка разгорелась, и сцену во время грозы провела бесподобно. Это была сама правда».

Расхваливая исполнение Катерины, которое так много раз подвергалось уничтожающей критике на страницах этой газеты, автор статьи передает, что «после спектакля овации были бесконечными».

Но за удачей опять приходит провал. Больная, измученная, сбитая с толку, Стрепетова все-таки готова снести нападки, чтоб не расстаться со сценой. Иногда кажется, что ее поступками уже управляет амок.

Она уезжает в Москву, когда-то объявившую ее своей любимой актрисой. Теперь спектакли идут почти без сборов и без прессы. Гастроли в Никитском театре явно встречены отрицательно. После «Семейных расчетов» появляется только одна заметка в «Московских ведомостях», но какая!

«Если бы я был профессором по нервным болезням, то непременно пригласил бы г-жу Стрепетову к себе в клинику и попросил бы ее воспроизвести перед студентами заключительную сцену столбняка. Воспроизведя с такой совершенной тождественностью внешние проявления болезненных изменений человеческого организма, г-жа Стрепетова оказывается лишь превосходной копиисткой с уродливых оригиналов. Нет, это не драматическое искусство и может нравиться лишь любителям сильных ощущений, охотникам смотреть на травли, присутствовать при казнях и посещать больничные палаты».

Если исключить обидный тон, которым написана заметка, приходится признать правоту ее автора.

К этому времени нервозность актрисы достигает таких размеров, что она уже не может скрыть ее даже в своих старых испытанных ролях. В ее игре появляется сильный нажим, чрезмерная резкость, напряженность, от которых зрителям становится как-то неловко. Актриса, умевшая захватывать аудиторию правдой жизни, теперь обнажает приемы игры, построенной на подчеркнуто контрастных переходах. Не вызывая волнения жизненностью своего искусства, она все чаще прибегает к педалированию. Отсутствие естественности выставляет напоказ физические недостатки. Иногда у нее не хватает сил для того, чтобы довести спектакль до конца. Успех изменяет ей окончательно.

О выступлениях актрисы в «Горькой судьбине» со Станиславским в роли Анания можно узнать только из газетной статьи Ю. Николаева, в которой он высказывает сожаление, что не видел Анания — Станиславского, так как смотрел в тот вечер другой спектакль. О Стрепетовой он даже не упоминает.

Москва отрекается от актрисы, так же как Петербург. И были бы все основания сделать вывод, что ее талант окончательно сломлен (как это делали все ее биографы), если бы не роль Матрены, исполненная год спустя в театре Литературно-художественного общества в Петербурге.

Роль эта стала главным событием сезона.

Фактическим хозяином нового театра был Суворин.

Театр построили на Фонтанке, по последнему слову техники, с размахом. Из знаменитого театрального бюро Рассохиной запросили список свободных актеров. Среди них значилась Стрепетова. Приглашена она не была.

Уже репетировали «Власть тьмы». Спектаклю придавали большое значение. Суворин, для которого весь театр, по меткому замечанию Кугеля, был «дополнительной „кафедрой“ влияния на публику, на литературу и на власть предержащую», возлагал на драму Толстого особые надежды.

Драма была напечатана девять лет назад, но запрещена для сцены цензурой. Ее постановка не могла не привлечь широкой общественности. Ставил спектакль главный режиссер нового театра — Евтихий Карпов.

Неожиданно выяснилось, что в составе труппы нет приемлемой исполнительницы на роль Матрены. Карпову пришла мысль предложить эту роль Стрепетовой.

Она появилась на репетициях за двенадцать дней до премьеры. Через три дня она помнила текст наизусть. Толстого она любила благоговейно. Пьесу считала великой. Роль ощутила всем своим существом.

Евтихий Карпов потом вспоминал:

«Отношение к делу Полины Антиповны, ее сценическая дисциплина, ее готовность входить в самые мельчайшие детали работы, ее аккуратность придавали артистам еще более старания и тщательности».

Она работала со страстью, накопившейся за годы творческих исканий, с жаром, напоминающим лучшие времена ее творчества. По трагической силе и глубокой народности образ Матрены был равен самым крупным созданиям актрисы.

16 октября 1896 года драма Толстого «Власть тьмы» была показана на сцене Малого театра Литературно-художественного общества в первый раз. Очевидец так описывает этот спектакль:

«Старательно отысканные, но не вполне правдиво и художественно сгруппированные, чересчур парадные бытовые аксессуары сразу заслонили неуверенную игру актеров… Сильно нарумяненные бабы в щеголеватых и притом музейно-археологических головных уборах… Никита производил впечатление… развязного трактирного полового… Все делалось очень добросовестно, но несколько натянуто, неловко, без надлежащего одушевления и поэтической непосредственности».

Исключение критик делает только для одного образа.

В буром ватном зипуне, в двух платках, повязанных один поверх другого и закрывающих почти половину лица, с серым мешком за плечами Матрена — Стрепетова, крестясь, впервые появлялась на фоне этих парадных бытовых аксессуаров.

На ее голодном заостренном лице странной казалась выдавленная сладковатая улыбка. Она плохо вязалась с алчным горящим взглядом, будто щупающим богатую избу Анисьи. В ее тягучем, как бы нарочно смягченном голосе время от времени прорывались резкие нетерпеливые ноты. Они переходили в искушающий шепоток, когда она с льстивой угоднической улыбкой передавала Анисье порошки с ядом.

В ее простонародной манере держаться проскальзывала затаенная хитрость. Она как будто завораживала Анисью торопливым шепотом, когда рассказывала ей:

— Вот и поднялся мой-то, дурья-то голова, женить, говорит, да женить, грех покрыть, возьмем, говорит, малого домой да женим. Разговаривала всячески. Куды тебе. Ну, думаю, ладно. Дай по-иному поверну. Их, дураков, ягодка, все так-то манить надо!

Она и сама как бы заманивала Анисью в заранее расставленные сети. В ее хитром говорке была таинственная сила, которая подчиняла собеседника. Когда во втором акте выходила Анисья с найденными деньгами, Матрена быстрым движением, таким неожиданным в этом тщедушном, источенном временем и работой существе, приближалась к Анисье. Казалось — все ожидание ее тяжелой жизни сосредоточилось в эту секунду на руке, держащей заветные деньги.

Матрена заслоняла Анисью, как будто отгораживая ее от двери, в которую могут войти. Ее платок внезапно развязывался, и концы его, как крылья большой птицы, накрывали Анисью, передающую ей деньги.

Но вот главное совершено — деньги в ее руках. Насупленная, угрюмая тревога сменяется спокойной деловитостью. Перекрестившись на образ, словно совершено богополезное дело, Матрена аккуратно повязывала платок, оправляла мешковатый зипун и обыденным, ровным голосом, без тени волнения спрашивала:

— Вода в чугуне-то есть, что ли? А то самовар, чай, еще не вылит. Потружусь и я.

Матрена Стрепетовой так много хитрила и изворачивалась, что это стало ее природой. Она не притворяется спокойной. Ей, видящей в деньгах единственный смысл жизни, кажется, что, раз она добыла их для сына, все уладится само собой. Она и не представляет себе, что деньги можно достать каким-то прямым, честным способом. Но зато она хорошо знает, как ужасна жизнь, если нет денег. Теперь, когда они в руках сына, все остальное приложится.