Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

• Название: Владигор. Князь-призрак
• Автор: Александр Волков
• Издательство: Азбука, ACT
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1999
• ISBN: 5-237-01527-1, 5-7684-0664-6

Свергнув Климогу, Владигор по праву занял синегорский престол. Но начало его царствования не было безмятежным, над страной реяла черная тень предыдущего правителя…

Не пристало князю править, не выходя за порог дворца, узнавать о нуждах подданных из уст лукавых царедворцев. Владигор решает под видом бродяги на себе испытать, каково живется простому человеку. Между тем злодеи-самозванцы только и ждут случая, чтобы воспользоваться его отсутствием…

---

— Ну что, Филимон, будем дальше сказку про белого бычка гнать или как? — вздохнула Любава, глядя в круглые глаза птицечеловека. — Кто тебя так? Если кто из берендов, скажи, я ему ничего не сделаю, только стрелы его так заговорю, что он в лошадь с пяти шагов не попадет…

— А ежели ему семью кормить надо? — спросил Филимон, косясь на свою ранку и хлопая глазами от удивления: на месте кровавой дырки розовел кружок молодой кожи с волнистыми краями.

— Попостятся недельку — забудет хозяин, как на шорох да на тень в ветвях стрелять, побережет стрелки, — сказала Любава, разглядывая лежащий на ладони наконечник. — Если, конечно, беренд тебя зацепил… Но сдается мне, что тут кто-то другой приложился, не держат мои лесные жители в своих колчанах таких стрел, чтобы кольчугу пробивали, ни к чему это им с тех пор, как Владигор на княжеский престол взошел.

— Пусть запасутся, — сказал Филимон. — Не хотел я тебя тревожить глупостями всякими, но, видно, придется. Ты права, Любушка, чужая стрелка меня зацепила. Как я ни кружил, одну таки под крыло пропустил, будь она неладна!

Филька умолк, размотал обрывок рукава и стал сосредоточенно прикладывать его к прежнему месту.

— Да оставь ты эти тряпки! — воскликнула Любава. — Будешь улетать, я тебе новую рубаху выдам! Говори: кто стрелял? Когда? Где? Сколько их было?..

— Не спеши, дай лучше иголку с ниткой, — спокойно прервал Филимон, — сперва одно дело сделаю, потом за другое возьмусь. Ночь длинная, малого ты так усыпила, что, если не будить, он до всеобщего Воскресения проспит.

— Что ты несешь?! Какое такое всеобщее Воскресение? — перебила Любава. — А за иглу тебе хвататься вообще не след — не мужское это дело!

— А кто ж мне рукав пришьет? Ты, что ли? — растерялся Филимон. — Княжеская ли это забота?

— Я порвала, я и пришью, руки, чай, не отсохнут, — усмехнулась Любава. — Одно мне растолкуй: что ты над этим тряпьем так трясешься? Им разве что горшки с простоквашей от жаб закрывать.

— Что ж я, по-твоему, голый летать должен? — смутился Филька. — Это нетопырь ушастый шкуру свою меж пальцами растянет — и полетел, а я хоть с виду такая же ночная тварь, как и он, однако к благородному птичьему сословию принадлежу! Нас без перьев стихия не держит.

Филька провел рукой по обрывку рукава, и вместо ткани Любава увидела плотный, блестящий слой перьев.

— Так, выходит, все это твое тряпье… — начала Любава.

— Именно так, Любушка, — вздохнул Филька, — ты уж прости, что я к тебе в этой затрапезе являюсь, но так устроен мир: лики Природы изменчивы — Основа едина.

— Что-о?! Откуда ты слов-то таких набрался? — изумилась Любава. — Всеобщее Воскресение?.. Основа?..

— Долго рассказывать, княжна, — сказал Филимон, повернувшись к огню. — Дай иглу да отвернись, пока я рукав пришиваю. Заодно поведаю, кто меня стрелкой угостил, а ты потом берендам своим скажешь, чтоб береглись. Пожили без забот, и шабаш — завелась опять в Синегорье нечистая сила!

— Говори, только рубаху сперва мне отдай, — сказала Любава, стянув с постели тонкое шерстяное покрывало. — Вот возьми, прикройся, а то от камина жар, а по полу холодком тянет.

Княжна бросила Фильке покрывало, и, пока оно летело и разворачивалось в воздухе, тот успел стянуть рубаху. Потом Филька подхватил покрывало за углы, завернулся в него, уселся на низкой скамейке и, уткнув подбородок в колени, уставился на Любаву круглыми желтыми глазами.

— Лихо у тебя выходит, я бы так не смог, — сказал он, глядя на пальцы Любавы, сноровисто мечущие петли через составленные края ткани.

— Кто к чему приставлен, — сказала княжна, упираясь ноздреватым наперстком в игольное ушко. — Ты не тяни, рассказывай! Какая такая нечисть твое крыло попортила?

Филимон начал рассказ с того момента, когда он вылетел из окна Любавиной опочивальни и отправился на поиски исчезнувшего Владигора. Не желая изумлять народ видом летающего среди бела дня филина, Филимон полетел не к Посаду, а направил свой путь к высокому утесу над Чарынью, где у него была припасена кое-какая одежка, и, приняв человеческий облик, вырядился коробейником, торгующим с лотка всякой дребеденью, до которой так падки ребятишки и молодые девки. Нехитрый этот скарб хранился у Фильки в дупле корявого раскидистого дуба, посаженного, если верить вырезанной на его коре надписи, еще самим Даждьбогом. Подтвердить или опровергнуть это утверждение не могли даже самые древние синегорские старики, помнившие могучее дерево и надпись на его стволе с раннего детства и, в свою очередь, слышавшие легенду о чудесном происхождении дуба от своих дедов. Но когда какой-либо насмешливый залетный чужак вдруг высказывал сомнения в ее достоверности, его приводили на вершину насыпанного на поляне кургана и, показав обугленные, расщепленные молниями сосны в округе, переводили его скептический взгляд на кудрявую верхушку дуба, одиноко растущего на утесе, круто нависавшем над излучиной Чарыни.

— Спокон веку стоит, — говорит чужаку, — и ни одна молонья его не тронула! А в грозу они над рекой так и полыхают, так и вьются, и, ежели какая в воду жиганет, вся река от всплывшей рыбы белая делается!

Филька давно заметил за дубом это свойство и всегда пережидал непогоду в его сухом теплом нутре. Здесь хранились у него резные шкатулочки с иголками, нитками, разноцветными пуговками, бусами, дешевыми цепочками и перстеньками с мутными, грубо ограненными камешками. Здесь же висел на гвозде лоток, составленный из тонких липовых дощечек и разделенный на ячейки легкими берестяными перегородками. На этот раз Филька обвязал голову белым платком, надел длиннополый кафтан, набил его обширные карманы липкими леденцами, орехами, курагой, изюмом, черносливом, тыквенными семечками, слоистыми кусочками халвы и, перебросив через шею кожаный ремень лотка, выбрался из дупла на толстый сук, с которого свисал обрывок веревки. Но прежде чем спускаться по нему на землю (случалось, он забывался и, расправив руки, соскакивал вниз, больно ударяясь пятками о выпирающие из травы корни), Филька снял с шеи лоток, скинул с плеч тяжелый от всевозможных сластей кафтан и, повесив это хозяйство на сук, быстро вскарабкался по ветвям на верхушку дуба.

Округа легла перед ним как на ладони: Посад, верфь, пристань, городская стена, дощатые коньки крыш, крытые липовой щепой купола пестрели белыми полотнищами, в посвист ветра вплетали пронзительные переливы погребальных рожков. Груженные сучьями телеги редкой вереницей тянулись к пологому берегу, где уже перекладывали сосновыми жердями зев огромной могилы, куда должны были провалиться жаркие останки похоронного кострища. В косых извилистых щелях между городскими крышами Филька видел шапки, плечи, согнутые спины; по мере приближения к княжьему двору все это сливалось в единые потоки, где даже его зоркие глаза переставали отличать плоский картуз скорняка от круглой войлочной шапочки портного или закопченного кожаного шлема кузнеца.

Перед княжьим двором потоки сбились в плотную толпу, напиравшую на ворота и по одному человеку втекавшую в приотворенную калитку. Соваться туда с лотком было глупо: липовые дощечки вмиг бы хрустнули, сдвинув берестяные перегородки и сбросив в подножную грязь весь Филькин товар. Но даже если бы ему и удалось без ущерба для своего товара пробиться к калитке, привратники не впустили бы его во двор, опасаясь, что пряный дух лотка будет отвлекать народ от печальных, подобающих обстоятельствам мыслей. А оставлять лоток перед воротами было все равно что бросить его под копыта конского табуна, когда он после долгой зимней сухомятки впервые вырывается из городских ворот, чтобы полакомиться свежей весенней травкой на влажных пойменных лугах. А без лотка Филька выглядел обыкновенным городским зевакой и бездельником, который одним своим видом мог внушить смутные подозрения проезжающему опричнику.

При Климоге этого было вполне достаточно, чтобы накинуть на плечи прохожего волосяной аркан и, приторочив к седлу, доставить в княжеские покои, откуда, как известно, было всего два пути: в каменный мешок или на купеческую ладью, где пленника приковывали к веслу, чтобы он сам доставил себя на один из невольничьих рынков в низовьях Чарыни.

Владигор, придя к власти, прекратил эти безобразия, но теперь, когда его трон как бы повис в пустоте, лопнули и невидимые цепи, сковывавшие злую волю княжеских подручных. Кроме того, зоркие глаза Фильки различили среди кожаных и стальных шлемов незнакомые ему доныне рысьи колпаки, которые, как ему показалось, более всего суетились при вратах, разгоняя и оттесняя толпу при приближении знатного боярина с пышной свитой. И лишь в одном месте мог в тот день появиться Филька, не навлекая ничьих подозрений и не рискуя своим переполненным лотком: на речном берегу, где вокруг складывающейся поленницы уже собирался пестрыми кучками городской люд. Добраться туда берегом было делом получаса, но, взглянув на мутное солнечное пятно в слоистой пелене туч, Филька решил, что спешить ему некуда, и потому, спустившись с верхушки дуба, не соскользнул на землю по обрывку веревки, а опять нырнул в дупло вместе со своим лотком, спрыгнул на прикорневую труху и прикорнул на ней, прикрывшись длиннополым кафтаном. Перед тем как задремать, он опять перебрал в уме все последние события и, уверив себя, в том, что князь Владигор жив, а вместо него в дубовой домовине лежит тонко сработанная бездушная кукла, спокойно уснул.