Туве Янссон - Честная игра

• Название: Честная игра
• Автор: Туве Янссон
• Жанр: Современная проза

Полный авторский сборник (на русском языке под одной обложкой не издавался).

---

— Разумеется, это красиво, — сделала было попытку Юнна, — но кладбище у нас дома гораздо красивее, а туда ты не ходишь.

— Нет, — ответила Мари, — там только те, кого мы знаем, те, что здесь — куда дальше от нас. — И она заговорила о другом.

Те могилы, что Мари искала, были заброшены и покрыты дикорастущей зеленью. Там Мари стояла подолгу, абсолютно удовлетворенная посреди всей этой неукротимой растительности, изображавшей джунгли на священной земле.

То было абсолютно такое же ощущение покоя, как на кладбище lie de Seine[18] — последнем клочке суши по направлению к Атлантическому океану, могилы, утонувшие в песке, который постоянно скапливался, и его тут же сдувало ветром; можно было еле-еле различить текст, который пытались уничтожить соленая вода и ветер.

— А Помпея? — предложила Юнна. — Там ведь целый город — одно-единственное сплошное кладбище? Совершенно пусто и бесстрастно.

— Нет, — возразила Мари, — вовсе не пусто. В Помпее кладбища есть повсюду.

Они приехали на Корсику.

Юнна спросила:

— Мы можем продолжить наш путь автобусом? Тогда не надо брать номер в гостинице на ночь.

Юнна некоторое время смотрела на Мари, а потом сказала:

— Ну ладно! Как хочешь! Пусть будет кладбище!

В номере отеля Мари попыталась объяснить:

— Это было ужасно. Ведь здесь их осталось гораздо больше, чем где бы то ни было!

Юнна сидела с картой и расписанием автобусов, разложенными перед ней на столе; она думала, составляла планы, а когда Мари повторила, что это было ужасно, она отбросила от себя бумаги и разразилась:

— Ужасно… ужасно! Оставь в покое мертвых и веди себя как человек! Будь спутницей!

— Извини! — сказала Мари. — Я не понимаю, что на меня находит!

И Юнна сказала:

— Надо просто подождать! Все будет хорошо.

Вечером Юнна снимала камерой на узкой улице городской окраины. Все окна и двери были из-за жары открыты настежь.

Свет заката отливал золотом и багрянцем. Юнна снимала играющих на улице детей. Они старались изо всех сил, пока не обнаружили, чем она занималась, и, утратив естественность, столпились вокруг нее, изображая паяцев.

— Ничего не выходит, — сказала она. — Как жаль! Такое прекрасное освещение!

Когда Юнна убирала «Конику» в футляр, к ней подошел маленький мальчик с рисунком в руке и спросил, нельзя ли его сфотографировать.

— Конечно, — ответила Юнна, пожелавшая быть доброй. — Я сниму тебя, пока ты рисуешь.

— Нет, — отказался мальчик. — Только картинку. — И поднес картинку к лицу Юнны. Картинка была нарисована толстым карандашом на листе картона, должно быть вырванного из какой-то упаковки, и казалась очень выразительной.

— Это могила, — объяснил мальчик.

Совершенно верно. Могила с крестом, венками и плачущими людьми. Интереснее всего был внизу поперечный разрез черной земли и гроб, в котором лежал кто-то, скалящий зубы. Юнна засняла картинку.

— Хорошо! — одобрил мальчик. — Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх! Я хотел только узнать…

Какая-то женщина вышла на крыльцо и позвала мальчика.

— Иди в дом, — сказала она, — и кончай с этими вечными глупостями. — Повернувшись к Юнне и Мари, она продолжила: — Простите Томмазо, он всегда рисует одну и ту же картинку, а ведь случилось это уже год тому назад.

— Это был его отец? — спросила Мари.

— Нет, нет, это был его несчастный брат, его старший брат.

— И они были очень близки друг с другом?

— Вовсе нет, — ответила женщина, — Томмазо не любил его, ну ни капельки… Я не в силах понять этого ребенка.

Она загнала мальчика в дом; прежде чем он исчез, она повернулась и сказала:

— Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх!

Они пошли назад через проулок; вечерний свет был по-прежнему ярко-багровым.

Мари медленно повторила:

— Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх…

— У меня получился багровый свет, — сказала Юнна. — И его глаза поверх листа картона. Будет хорошо!

Они поехали дальше, в следующий город, и Юнна разложила карту города, чтобы найти кладбище.

— Тебе не надо искать его, — промолвила Мари. — Мне больше не интересно ходить туда.

— Как так? — спросила Юнна.

Однако Мари ответила, что, собственно, этого она не знает, просто чувствует, что это не нужно.

Туве Янссон Если перевесить картины…

Юнна обладала счастливой особенностью: каждое утро просыпаться к новой жизни, которая со всеми неиспользованными возможностями, абсолютно с чистого листа простиралась пред нею вплоть до самого вечера, к жизни, редко омраченной заботами и ошибками вчерашнего дня.

И еще одной особенностью, поистине ошеломляющей, было обилие идей, всегда неожиданных, но оригинальных; они рождались и некоторое время стремительно претворялись в жизнь, пока внезапно их не сметала новая идея, коей необходимо было занять свое неоспоримое место. Как, например, теперь с этой идеей заняться столярной работой и рамами для картин. Несколько месяцев тому назад у Юнны возникло желание смастерить рамы для картин коллег-художников — картин, которые висели у Мари на стенах. Рамы получились очень красивыми, но когда настало время их повесить, Юнна была во власти других идей, и картины так и остались стоять на полу то тут, то там.

— Это только пока! — сказала Юнна. — И вообще, что если тут все перевесить целиком и полностью… Сейчас все как-то скучно, слишком традиционно.

Мари ждала, не произнося ни слова. Собственно говоря, нечто незавершенное вокруг создавало ощущение уюта, примерно так, будто ты только что въехал в квартиру и ни к чему принимать вещи так уж всерьез.

За все эти годы она научилась не мешать тем намерениям, что осуществляла Юнна в своем порыве к совершенству, делая это, впрочем, с вечной nonchalance[19]; это не всякий правильно поймет. Стало быть, есть люди, которым нельзя мешать в их стремлениях, будь то нечто важное или не очень; напоминание может привести к тому, что желание мгновенно превратится в нежелание, и тогда все испорчено.

Начать наконец работать со знанием дела, в благословенном уединении, где невозможно чужое вторжение… Играть со всякого рода материалом и придавать ему нужную форму. Подобная игра может показаться всего лишь прихотью, а потом вдруг станет упоительной, и тогда все прочее будет уже неинтересным… Во внезапном приступе деловитости чинить то, что разбилось в твоем доме или у этих абсолютно непрактичных коллег, — сделать разбитое годным к употреблению, украсить им существование или без лишних сомнений, ко всеобщему облегчению, признать никчемным. Периоды, когда лишь упорно читаешь, читаешь взахлеб все дни напролет, периоды, когда не заботишься ни о чем другом, кроме как слушать музыку, — если уж упомянуть хотя бы немногие из периодов Юнны. Совсем иначе бывало в те пустые, исполненные неопределенности, зыбкие дни, когда пытаешься нащупать что-то новое и противишься вмешательству со стороны. Иначе в такие дни и быть не могло; всяческое вторжение с советом, предложением было просто немыслимо.

Однажды Мари угораздило заявить:

— Ты делаешь только то, что тебе хочется.

— Естественно, — ответила Юнна, — именно так я и делаю…

И она улыбнулась Мари, улыбнулась чуть изумленно.

И вот настал тот день в ноябре, когда все в мастерской Мари необходимо было переделать, перевесить и обновить — графику, живопись, фотографии, детские рисунки и всякого рода милые мелочи и сувениры, уже и не вспомнить, когда и зачем подаренные. Мари достала молоток, крючки, проволоку, ватерпас и что там еще могло понадобиться. У Юнны был с собой только метр.

Она сказала:

— Начнем со стены почета. Здесь, разумеется, по-прежнему все должно быть строго симметрично. Только вот портреты бабушки и дедушки далековато друг от друга. И вообще на дедушку может капать из каминной трубы. А маленький рисунок твоей мамы и вовсе теряется, его надо поднять правее. Парадное зеркало — просто дурацкое, оно здесь ни к селу ни к городу, его лучше повесить отдельно. Меч определенно подходит, это даже патетично. Возьми измерь, он будет семь или шесть с половиной… Дай-ка мне шило!

Мари подала ей шило и увидела, как стена вновь обрела законченный вид, который больше не был ни скучным, ни традиционным, он стал почти вызывающим.

— Теперь, — сказала Юнна, — теперь мы уберем все эти забавные мелочи, до которых тебе, собственно говоря, дела нет. Освободи стены, пусть ничто не раздражает взгляд. Сложи эти побрякушки в твою любимую шкатулку из ракушек или пошли в какой-нибудь детский сад.

Мари внезапно подумала: следовало ли ей обидеться или почувствовать облегчение, но так ничего и не решила и ни слова не сказала.

Юнна пошла дальше, она снимала, а потом снова перевешивала обратно; удары ее молотка возвещали новую эпоху. Она произнесла: