Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения

• Название: Цивилизация Просвещения
• Автор: Пьер Шоню
• Издательство: У-Фактория; АСТ
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9757-0332-3; 978-5-9713-8358-1

Пьер Шоню, историк французской школы «Анналов», представляет уникальную в мировой культуре эпоху европейского Просвещения, рожденную из понятия прогресса (в сфере науки, технике, искусстве, общественных структур, философии) и приведшую к французской революции. Читатель увидит, как в эту эпоху повседневность питала дух творчества, открытий и философских размышлений и как, в свою очередь, высокие идеи претворялись на уровне обыденного сознания и мира материальных вещей. Автор показывает, что за великими событиями «большой» истории стоят не заметные ни на первый, ни на второй взгляд мелочи, играющие роль поистине пусковых механизмов исторического процесса. Попробуйте задуматься, каким образом завезенная англичанами из колоний привычка пить чай привела к увеличению продолжительности жизни европейцев и возможности получить лучшее образование, или, например, поразмышляйте, какая связь между «Энциклопедией» просветителей и заменой в домах XVIII века сундуков шкафами.

---

7. Структура внешней торговли во Франции на 1787 год

Эта карта показывает глубинную структуру французской экономики и, следовательно, географический баланс европейского экономического роста в конце XVIII века. Ключевым является соотношение между промышленным экспортом и всеми в целом поставками на экспорт. Доля промышленного экспорта особенно значительна на юге. По отношению к Средиземноморью и колониям Франция занимает сильную экономическую позицию; по отношению к северному морскому пространству (Ла-Манш, Северное море, Зунд), управляемому британской экономикой, развивающейся быстрыми темпами, позиции Франции слабы. Благоприятные позиции она находит в Польше. Северная и восточная Франция принадлежат к эволюционирующей Европе, юг — к секторам европейской экономики, верным прежним традициям. К концу XVIII века фундаментальная экономическая граница делит Францию надвое.

«Как только изобретение начинает давать быстрые результаты, как в случае с waterframe Аркрайта, ему тут же находятся прототипы во второй половине XVII века». Обратим внимание на последнюю четверть XVII века, на наш рубеж 80-х годов: за внедрением двух самых показательных машин в истории индустриальной революции скрывается сама эпоха Просвещения. Для металлургического кокса такой же процесс начинается в 1600 году: сначала медленно, затем быстрее, ускоряясь с рубежа 80-х годов до середины XVIII века. «В истории ремесел изобретение редко можно свести к какому-то одному событию и какой-то одной личности». Аркрайт, Харгривс, Ньюкомен и Уатт — это удобные ориентиры, и им следует воздать должное, так же как и Дженнеру, замечательному эмпирику с внимательным взглядом на вещи, этому великому изобретателю человечества. «Это сложная операция, которая, прежде чем выйти на простор промышленных нововведений, использует иной раз опыт длиной в несколько веков, накапливавшийся из поколения в поколение, в формировании которого, как правило, участвуют люди, разделенные временем и пространством. Завершенную форму она обретает только тогда, когда это позволяет эпоха. Для этого нужен определенный набор факторов, конкурирующих за то, чтобы сделать ее и возможной и полезной, и нужно, чтобы среда, в которой она должна появиться, достаточно созрела для этого» (М. Дома). Ритм нарастает по мере приближения к современности. Решительная акселерация наблюдается в XVIII веке. И все же, как считает Дома, этого не достаточно, чтобы говорить о революции.

Главная проблема — это энергия, ее источники. Между первыми опытами Совери и Ньюкомена и машиной Уатта, между атмосферным двигателем и паровой машиной был пройден серьезный этап — но как пройден? Европа XVIII века не сводима к одному лишь человеческому фактору. Этим она отличается от остального мира, других цивилизаций и культур. Плотоядную Европу, как мы уже говорили, движет в значительной степени тягловая сила животных. К середине XVIII века поголовье скота в Европе равняется 14 млн. лошадей и 24 млн. быков (Ф. Бродель), а это животный двигатель в 10 млн. лошадиных сил. Для сравнения: потенциал мускульной силы людей (по очень приблизительном подсчетам, 50 млн. рабочих из 100 млн. жителей) немного не достигает 1 млн. лошадиных сил (900 тыс.). Далее следует «древесное топливо, мощностью около 10 млн. лошадиных сил; затем водяные колеса — 1,5–3 млн. лошадиных сил… и, наконец, парусный флот, максимум 233 тыс. лошадиных сил, не считая военного флота». Из этих цифр можно сделать два вывода. Если объединить все источники энергии — людей, животных, дерево, водяные колеса, силу ветра, мельницы и паруса, можно не без удивления констатировать, что к середине XVIII века каждый житель Европы уже имел в своем распоряжении энергию, в среднем в 25 раз превышающую возможности его собственного мускульного аппарата. Европеец располагает энергией уже в 5 раз большей мощности, чем китаец — представитель другой цивилизации, — и в 10 раз большей, чем народы сельскохозяйственных культур. Но этой энергии недостаточно. И главное, она конкурирует с человеческой жизнью. Человеческая мышечная энергия и энергия топливного дерева (85–90 %) вступают в соперничество из-за земли, обеспечивающей питание человека. И тогда важнейшую роль начинает играть каменный уголь. Льеж и Ньюкасл, благодаря морскому сообщению, транспортируют «300 тыс. тонн в год в 1503–1564 годах и 500 тыс. тонн в 1658—1659-м». Начиная с 1700 года, помимо тепловой энергии, энергия полезных ископаемых дает благодаря огненному атмосферному двигателю Ньюкомена, с его большими потерями и низкой отдачей (1 %), лишь незначительное увеличение благородной механической энергии. «Производство [в Ньюкасле] к 1800 году несомненно приближается к 2 млн». Производство по Англии достигает к этому времени 11 млн. тонн. С 1780 года в Англии наступает время заметных перемен в области производства энергии.

Но еще до Уатта перемены, касающиеся энергии, приводят прежде всего к улучшению традиционного оборудования; 20 млн. лошадиных сил, складывающиеся из мускульных и растительных источников, напрямую связаны с кислородными и азотными циклами и оказываются в опасной конкуренции с биологической энергией. Прирост добычи угля становится первым нерешительным шагом к децентрализации. Напротив, водяные колеса и ветряные мельницы на протяжении нескольких столетий подготавливают технологический прорыв. Главная проблема — материал. Все передающие механизмы ветряных мельниц до середины XVIII века делаются целиком из дерева. Заметное усовершенствование происходит около 1750 года, оно связано с началом использования металла при строительстве. «Джон Смитон, по-видимому, первый использовал чугун для укрепления классических деревянных несущих конструкций» (М. Дома и Б. Жиль). Металл уменьшает трение: производительность мельницы XVIII века, с деревянными зубчатыми передачами, не превышала 39 %; Эдмунд Ли, еще один англичанин, «применил руль», что позволило использовать силу ветра по максимуму. Производительность руля тем не менее тормозилась затруднительным внедрением в промышленность грубого металлического механизма, делавшегося из дешевых материалов.

Существенно более значительную роль сыграл гидравлический двигатель. Именно он обеспечил английские мануфактуры энергией, необходимой на первом этапе их работы. Вплоть до 1830 года в Англии и до 1860 года во Франции первенство остается за гидравлическим двигателем. В некоторых случаях огненные атмосферные двигатели, как ни странно, использовались в качестве регулятора и вспомогательного средства: «Когда высота падения была недостаточной, использовали машины Ньюкомена, чтобы поднять уровень воды выше верхнего жернова-бегуна». В подобных условиях особенно важно усовершенствование резки лопастей и передачи. Производительность слегка повышается за счет широты использования. Мариотт, Ньютон и, главным образом, Даниэль Бернулли (1727) проявляют интерес к проблеме лопастей. Главное усовершенствование происходит не столько благодаря трудам ученых, сколько постоянным пробам и опытам на уменьшенных моделях: снова Джон Смитон в Англии, между 1762 и 1763 годом, и Борда во Франции, в 1767 году. Именно англичанину Смитону, как и многим усовершенствователям, оставшимся безымянными, мы обязаны систематическим ростом производительности гидравлических двигателей между 1750 и 1780 годом, благодаря которому возможным и неизбежным становится переход от «мануфактурной, торговли» к factory system[82]. В Германии в середине века, и на этот раз при содействии ученого — великого Эйлера, — появляются водяные турбины, чье функционирование затрудняет такая конкретная проблема, как сопротивление материала. Усовершенствование ветряной мельницы и водяного колеса обеспечивает за короткое время существенно большее количество энергии. Но главный технологический прорыв произошел в области парового двигателя. Этот английский факт поразил Маркса и Энгельса.

Около века проб и упорных поисков потребовалось гениальным новаторам — прежде всего Ньюкомену (после Ворчестера, Дени Папена и Савери); с его именем связан первый этап. Он родился в Дармуте (Девон) в 1663 году и умер в Лондоне в 1729-м. Конечно же, он был знаком с брошюрой Савери, вышедшей в 1698 году; он, несомненно, общался с Робертом Хуком — секретарем королевского общества. Даже на этой стадии наука, иначе говоря, механистическая философия не совсем отделена от практики. Но Ньюкомен — почти стопроцентный ремесленник, ремесленник, который умеет читать, научился писать, то есть приобщился к систематическому обучению грамоте в протестантской Европе. Когда он начинает, и не без успеха, свои первые опыты в 1703 году, он занимается ремеслом «торговца скобяным товаром, продавца инструментов или же кузнечным ремеслом своего родного города». Все просто: экстенсивная сила пара воздействует на вертикальный поршень. «Охлаждение пара и его конденсация заставляют атмосферное давление, возникающее благодаря открытой сверху трубе, проталкивать поршень вниз». В последующие три четверти века первое изобретение Ньюкомена (автоматическое закрывание кранов, позволившее отказаться от применения для этой операции детского труда) непрестанно совершенствуют, но принцип остается тем же, а производительность — слишком низкой, порядка 1 %. Случай Уатта, однако, несколько иной. Джеймс Уатт (1736–1819) — эмпирик, почти ремесленник (он налаживал научные приборы в университете Глазго), который воспитывался и жил в интеллектуальных кругах; можно сказать, что его наблюдательность, его эмпиризм подпитывались контактом с теоретической наукой. «Нет никаких сомнений в том, что Уатт — человек культурный. [Прогресс от Ньюкомена к Уатту ощутим.] Возможно, этим он обязан успеху своего первого парового двигателя, благодаря которому он занял социальное положение, позволившее ему общаться с его бирмингемскими друзьями, известными учеными. Но этот успех не мог быть единственным следствием знаний, полученных в общении с профессорами университета Глазго» (М. Дома).