Владимир Крупин - Боковой Ветер

• Название: Боковой Ветер
• Автор: Владимир Крупин
• Жанр: Проза

Горестным, честным и трудным судьбам людей русского села посвящены повесть в письмах "Сороковой день" (1981; назв. сокращенного подцензурного варианта — "Тринадцать писем", до 1987), повесть "Боковой ветер" (1982), "Повесть о том, как…" (1985) и др., проникнутые щемящей болью за разрушаемую, уходящую деревню, сострадательной любовью к сельским жителям. Примечательны постоянные любимые герои Крупина — чудаковатые мужики, доморощенные философы, мудрые юродивые, неуклюже, наивно, косноязычно умеющие выявить подлинную суть событий, сказать правду, мужественно противостоящую "лейтмотивному" для Крупина злу — лжи, пропитавшей современное общественное устройство, провоцирующей и пьянство, и социальную апатию, и нравственный индифферентизм.

---

По почему же тогда-то, готовясь к обороне, изучая усердно винтовки, гранаты, изучая немецкий готический шрифт, готовясь к стрелковым соревнованиям, как к празднику, Почему тогда мы так не почитали, не знали даже фронтовиков? Объяснение, что льготы с фронтовиков были сняты и многие перестали ценить награды, верное, но не окончательное. Что-то тогда дало осечку в пропаганде. Или фронтовики не считали и сами своей заслугой спасение отечества, а считали делом обычным, как и в древней Руси смену плуга на меч. Один мужик просто говорил мне: «Если бы война затянулась, я бы еще ее застал». То есть воевал бы. Или же так горька была победа, такие страдания принесла, что было не до гордости. И само слово «победа» по этимологии обозначает событие, происшедшее после беды. Победа.

По-беда.

Ветер все же утих, но оживлялся, когда я проходил мимо больших берез и тополей. Тех, которые могли помнить меня. Мне так и казалось, что они именно узнают и приветственно шумят. Вот милиция, вот опять остановка. Сюда нас привели из магазина, совсем маленьких. Мы долго давились в магазине за овсяными хлопьями. Так как страдали не в одиночку, то было даже весело. А у одной женщины вырезали карман с деньгами, она хватилась — подумала, что мы. Нас схватили. В милиции расстелили газеты и велели высыпать хлопья на стол. Ничего не нашли. Нам до того было обидно, не рассказать. «Не воры мы, — говорили, — не воры». Нас отпустили, помню, я спрыгнул прямо с крыльца через перила, а не пошел по ступенькам. До того хотелось быстрее уйти. Сюда же, подрастая, мы приходили дежурить, сначала бригадмильцами, потом дружинниками. Помню, прибежала женщина, говоря, что за околицей, у поворота на Троицкое, с саней упал Мужчина, а лошадь ушла. Мы поехали на дежурной лошади. Не один мужчина там оказался, а еще маленький мальчик. Когда отец выпал, мальчик спрыгнул сам и сидел около него. Так они оба и ночевали в милиции. Еще раз, в праздники, был выезд, уже на машине, на лесозавод, там была драка. Но мы ее не застали. В одном бараке, сказали, скрывается женщина, из-за которой все получилось. Мы пошли, старуха показала вверх на полати. Я заскочил первым, в дальнем углу сидела скорчась, голая женщина, было темно, только глаза чернели. Я слез и, глядя на старуху, сказал: «тебе показалось, там никого нет». Но вообще хулиганства в селе было мало. Всех дел у дружинников было гулять, как и все, от почты до аптеки, в субботу забредать бесплатно на танцы и, снимая поочередно повязки, танцевать.

У милиции был стенд со стенгазетой «На чистую воду». В ней я помещал сатирические стихи, например: «Всего две лампочки висят на двух столбах в селе. Давно пора наладить свет, жилось бы веселей». Или обличал хозяев, распускавших коз, которые обгладывали молодые посаженные деревца. Коз держали вынужденно: налог на коров был большой. Коз называли сталинскими коровами. Вообще, к чести тогдашних школьников, мы много занимались озеленением.

И не пропал наш труд — Кильмезь необычайно красива, особенно в эту пору цветения.

Вся моя прогулка уложилась в час. Деточек, тепло одетых, в сапожках, вели и везли в детские сады, на молодых родителей я и не глядел, конечно, не узнаю никого, но одного мальчишку, уж очень браво он шлепал по луже, не утерпел, спросил весело: «Как фамилия?» И, так же весело и прямо взглянув, он ответил: «Чучалин моя фамилия. Здравствуйте!»

Тетя Поля накануне ни за что не велела ходить в столовую. И правильно. Наверное, она не спала — стряпни на столе было самой разной. Она все извинялась, что мука плоха, того нет, другого нет, но нам казалось — все есть. Конечно, так бы и в городе тете Поле показалось после сельского стола.

Я рассказал об утреннем обходе. Да и они, конечно, все утро проговорили воспоминания. «Босиком бегали, никто не осуждал, сейчас, леший ее унеси, эту моду, друг перед другом форсятся».

Говорили о еде.

— Мы какие-то жоркие были, — говорила тетя Поля.

— С работы.

— С работы, да. А сейчас хоть насильно корми — не едят. Жиру мало было, хлебаешь из чашки только под своим краем и стараешься пораньше ложку положить; чтоб показать, что сыт. А помню, девчонкой была, побегу в погреб, пальцем сметану из горшка достаю. Мама горшок принесет и смотрит: «Опять ведь, отец, кошка была». Переглянутся, а я сижу и радуюсь, что на кошку подумали, а не на меня ж — .

А того не думаю, что разве стали бы после кошки есть. Еще, помню, отец говорил: «На что и вилка, была бы рука бирка».

И уж конечно говорили о сенокосе. Тетя Поля жаловалась:

— Сейчас по два центнера на каждого работающего, это вроде немного, но сколько нас работает? Стариков не пошлешь, а молодежь отучена.

— Наши-то велики ли были, косили. У меня старший, — это мама, — возьму с собой, чтоб не онеметь, целый день не разговариваешь, и вот хлопаю и хлопаю, и все кажется — мало. Он глядел-глядел, говорит: «Мне бы маленькую литовочку сделать бы, и я бы стал». Ему конюх Николай Павлович сделал, смерил его до пояса, литовище насадил.

Сестра вставила:

— А меня оставляли еще до первого класса одну. На целый день. Все хозяйство — и еще сестра, чуть ли не грудная. Нынче рассказываю ученикам, не верят, думают, это им нарочно говорят.

— А бедность была, — опять мама, — ты, говоришь, у парома был, ведь до чего бедно, еду на пароме, одежонку с ребят соберу, а они за паромом плывут, как собачата, чтоб не платить.

— Жили не по желанию, а по обходимости, — тетя Поля. — Хоть крючит, хоть микрючит, а работали. А уж и работали. Сено за год заходило, нынча уж коров деревьями кормят. В газетке пишут: нетрадиционные корма.

Константин Владимирович уже давно перешел на диван и дремал.

Стали собираться на кладбище. Тетю Полю позвали, но так как у нее еще было много дел по хозяйству, то решили зайти в школу, уговорясь, где встретиться.

Погода эти дни, как говорили, была не погода, а климат: то быстро выходило и торопливо грело солнце до того, что плащи и летние пальто оказывались снятыми и висящими на локте, то воцарялся ветер, резко, по-осеннему сдергивал зеленые листья, а то и того чище — сыпала снежная крупа и даже какое-то время хрумчела, как выразилась мама, под подошвой.

Новая школа была рядом с бывшей начальной. Сюда мы ходили по четыре года. Вот забор, конечно, другой, но именно на том месте, который мы в перемену перелезали вслед за старшими, там выкапывали и ели какие-то белые корни. В школе варили похлебку, давали по мисочке после второго «урока. В распутицу те, кто ходил в лаптях, привязывали к ним снизу деревянные колодки.

Школа наша всегда была одна из лучших в области. Особенно в деле приобщения к труду. На лето или часть лета за каждым закрепляли грядку или ее половину, ухаживали, ставили опыты. Младший брат позднее меня учился, у них уже были свои трактора. Вдоль школьного забора шла аккуратная полоса чистой, рыхлой земли. На ней росли дивные голубые цветы. На огромном дворе вдали стояла оранжерея с надписью «Малая Тимирязевка». Но и шалости не дремали, на двери была надпись мелом: «Осторожно, злая кошка», «Здесь учился и мучился Саша М.». Внутри шла работа. Просторные вестибюли, классы мыли, красили, убирали. «Узнаете ли? — спросила вдруг, подойдя, учительница. — Соседка ведь ваша». Мы, как ни силились, не могли. «А в райкоме-то, помнишь ли?» — сказала она. Тут я вскрикнул, конечно! Рая Двоеглазова, заведующая общим отделом. О! Сколько же воскресло! Наши бесконечные общественные дела. Одно я помнил, другое она. Наш первый секретарь тогдашнего РК ВЛКСМ Зоя Степановна сейчас оказалась заведующей отделом пропаганды РК КПСС. Первая моя заметка как раз связана с нею. В десятом классе я был на областном съезде рабселькоров. Приехал в валенках. Поразили до потрясения меня манекены в витрине магазина. Похожесть куклы на человека оправдана — она игрушка, но когда кукла с человека показывает еще ему образцы одевания, то есть поведения, это показалось мне нехорошим, ненужным.

Тогда была какая-то кампания по конькобежному спорту, гремела наша землячка Мария Исакова, меня спросили, есть ли в Кильмези каток. «Нету». — «Садись и пиши». Я сел и написал, что в Кильмези нет катка. Правда, его там не было сто лет, и сто лет еще он не был нужен: кому надо, шел на гладкий лед замерзшей реки. Да как-то и не приходились к нам коньки, я, например, стоял на них раз в жизни, в основном Кильмезь — лыжная (это особая статья воспоминаний о лыжах в нашей жизни), ну так вот, заставили меня написать донос на то, что в Кильмези нет катка. Что не сделает жажда быть напечатанным. Крохотная заметочка без заглавия в общей подборке пришла в Кильмезь. Как раз случился сбор секретарей школьных комсомольских организаций. Зоя Степановна читала «Комсомольское племя», добралась до критики на себя. «Кто это такой-то?» —. спросила она. Я подпрыгнул от счастья — увидел свою фамизга лию печатными буквами — мечта всей жизни сбылась. «Это я!» — «Ну, так вот, — сказала Зоя Степановна, — будешь расчищать стадион лично». В помощь мне, помню, был послан бульдозер, который заглох через полчаса, и я лопатой оправдывал свои слова. Ничего, конечно, из затеи не получилось. Хотя успел уже я узнать, что каток надо заливать не холодной, а теплой водой, чтобы вода не успевала замерзнуть, а вначале растекалась. Еще был памятный воскресник, мы вспомнили его с Раей, тогда решалось — полюбит ли меня Москалева. Москалева не полюбила. Да и правильно — была старше, собиралась замуж. Но ее общественная активность была наравне с моей — это ли не основание для сближения? «Образец для любви готовый, — писал я, — начало мною положено. В мире есть Москалева, есть на нее похожие». Когда был воскресник, я уже был членом райкома. Не было пленума, на котором бы я не выступал, требуя справедливости, обличая райком ВЛКСМ в инертности, забывая, что и сам участник пленума. А Москалева была членом бюро райкома, организовывала все мероприятия в Доме культуры, она всех запрягала в свои дела. Был вечер братских республик, молодые учителя шили нам костюмы, там каждую республику изображали юноша и девушка. Я сильно надеялся, что Москалева будет мне напарницей в показе России, но в последний момент она вышла под руку с усатым молдаванином — хозяином мойки — Васькой Шампоровым, а меня схватила под руку замужняя красавица Лида Потапова. Оглянувшись, я увидел парад эртээсовских ребят в паре с неизвестными мне девушками, так преобразило всех переодевание в костюмы других национальностей. Это был Новый год, маскарад. Потом я, танцуя, не отпускал Москалеву от себя, говоря, что и этот, и этот, и этот огоньки на елке горят только для нее. «Да уж скажи сразу, что все», — смеялась она, кружась. Какая ей была разница, с кем коротать дни ожидания возлюбленного из армии.