Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

• Название: Дни нашей жизни
• Автор: Вера Кетлинская
• Издательство: "Советский писатель"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Действие романа Веры Кетлинской происходит в послевоенные годы на одном из ленинградских машиностроительных заводов. Герои романа — передовые рабочие, инженеры, руководители заводского коллектива. В трудных послевоенных условиях восстанавливается на новой технической основе производство турбин, остро необходимых Родине. Налаживается жизнь героев, недавних фронтовиков и блокадников. В романе ставятся и решаются вопросы, сохраняющие свое значение и сегодня.

---

— Теперь надо навалиться на вторую!

Он силился сохранить сухое и спокойное выражение лица, к которому на заводе привыкли, но не мог: ожив­ление так и рвалось наружу. Выпуск новой турбины был крупной производственной победой. Но, помимо того, Немирова всегда возбуждало самое начало жизни вся­кой новой машины — рождение движения, рождение действия. Он ощущал мощную силу, клокочущую в лаби­ринтах машины и ворочающую, как игрушку, тяжелен­ные колеса ротора. Ему была мила и родственна самая атмосфера испытания, озабоченные, постепенно светле­ющие лица, немногословные переговоры инженеров и рабочих, вот эта сутуловатая, стариковская фигура Пер­фильева, продолжавшего ходить вокруг турбины с ви­дом недоверчивым и настороженным: уж, кажется, про­слушал ее со всех сторон, опасения понемногу как бы отпускали его, но все-таки он ходил, выслушивал, прове­рял снова и снова... «Нет людей лучше заводских ветера­нов!» — глядя на него, повторял Григорий Петрович и думал о том, как год за годом складываются характеры людей, всем сердцем преданных производству и уже не умеющих жить вдали от него... «А я?» — спросил себя Немиров и с гордостью понял, что и он «заводская кос­точка», что и ему не жить без мук и радостей производ­ства.

Аня Карцева, впервые присутствовавшая при испы­тании турбины, своими путями пришла к тем же мыслям и сказала себе, что хорошо выбрала профессию и не захочет никакой другой, только надо все-таки обяза­тельно перейти на участок, чтобы видеть, ощущать свою долю труда так, как ощущают ее производственники.

Но, может быть, они и не думают об этом? Пожалуй, у тех, кто ведет испытание и отвечает за него, даже и времени нет осознать поэтичность этого часа? Все равно, он еще величественней оттого, что все люди, сколько их тут есть на стенде, возле него и вплоть до самых даль­них уголков цеха, — все люди живут сейчас в крайнем напряжении ожидания, страха и затаенной уверенности, что все «обойдется», что машина сделана как надо.

Она видела сгрудившихся у стенда слесарей-сбор­щиков, видела Гусакова и Ефима Кузьмича, застывших с потухшими папиросками в зубах; обнявшихся и откро­венно веселых Груню Клементьеву и Катю Смолкину; замирающее лицо Вали Зиминой, свесившейся через кабину крана; вернувшихся в цех, чтобы присутствовать на испытании, пакулинцев в новых костюмах и при гал­стуках; мальчишек-учеников, забравшихся на станины станков, на лесенки и на крупные отливки, чтобы все увидеть и ничего не пропустить. Среди них, но выше всех торчала голова Кешки Степанова, и Аню удивило его лицо — обычного ленивого безразличия нет и в по­мине, рот полуоткрыт, глаза жадно вбирают новые впе­чатления.

Аня подумала о том, что всем людям, упорно не ухо­дящим домой, и всем, кто, работая в вечерней смене, издали следит за происходящим на стенде, хочется ус­лышать доброе слово, что радость должна найти исход в каком-то коллективном празднике. И, видимо, не ей одной это пришло в голову, потому что появились на стенде Воробьев и Диденко, и вот уже Немиров прика­зал на четверть часа прервать работу — и народ сразу хлынул к стенду, и митинг возник сам собой.

Речи были коротки, а рукоплескания долги и друж­ны. Весь этот день ожесточенно ругавшийся и нависав­ший над сборщиками Виктор Гаршин крутился в толпе, повеселевший и шумный. Страх и волнение, особенно сильные у этого легко возбудимого человека, сменились теперь безудержной и бесшабашной радостью. Он хло­пал по плечам сборщиков, сам первый хохотал над соб­ственными шутками, норовил «похристосоваться» с мо­лодыми работницами, вызывая веселую возню.

Воробьев провозглашал здравицы в честь руководи­телей работ, и лучших бригадиров, и лучших стаханов­цев, каждому дружно хлопали, каждого вытаскивали вперед и принимались качать. Аня почувствовала себя неловко, попав в число отличившихся, но ей искренне хлопали, и она с радостью отметила особое оживление, каким встретила ее имя молодежь.

Только одного человека забыли — Алексея Полозова. Алексей не пошел вместе с руководителями цеха на ми­тинг. Он остался с несколькими рабочими возле останов­ленной турбины, где приступили к проверке подшипни­ков и червячной передачи.

Рукоплескания и выкрики доносились до него, он даже поглядывал в сторону митинга, и не прочь был пойти туда, но кому-то надо было остаться, да и хоте­лось посмотреть, как ведут себя подшипники.

Аня заметила отсутствие Алексея и огорчилась, что о нем забыли. Она разыскала взглядом его всклокочен­ную голову, склонившуюся над раскрытым механизмом, и на миг непрошеная нежность шевельнулась в ее ду­ше — вот он такой, такой, в будни идет вперед, а в праздник уходит в тень! Таких и забывают...

Но в это время несколько голосов закричало:

— Полозова! Полозова!

Аня ждала, что он будет упираться или стесняться, но он только сказал:

— Вспомнили-таки, черти!

И с удовольствием вышел на люди, дал покачать себя, сам покачал других, а потом пригладил растрепав­шиеся волосы и ушел обратно на стенд. Аня следила за ним, улыбаясь; с чего это она выдумала, что он прячет­ся в тень? Просто он чувствует себя в цехе дома, по-настоящему дома.

После митинга цех быстро опустел.

Аня вернулась в свой кабинет и села к столу, но ра­ботать не могла. Она только сейчас ощутила, как устала от нервного напряжения этих часов.

В дверях появился Кешка.

— Проситься хочу из цеха, — сказал он, пригнув го­лову так, что Аня видела только его нахмуренные бро­ви и лоб со спадающими на него прядями волос.

— Куда? — удивилась Аня и с досадой подумала, что ничего-то она не понимает в психологии этих маль­чишек: ведь именно сегодня она была уверена, что ин­тересы цеха захватили Кешку!

— В железнодорожный. На паровоз... Там учени­ков берут.

Аня вздохнула и сказала, стараясь быть терпеливой:

— Но ведь тебя учили на токаря, Кеша. Тебя гото­вят к испытанию на четвертый разряд. Сдашь в мае — и будешь самостоятельным рабочим. Как же вдруг все менять?

Кешка молчал, шаркая рваной подошвой по полу.

— Ты сегодня смотрел, как запустили турбину? 

После молчания Кешка угрюмо буркнул:

— Ну и что?

— Разве тебе не приятно знать, что в этой огром­ной, умной машине есть и твоя доля труда?

— А где она, моя доля?

В этом и была вся беда: он работал вслепую, не зная, что и для чего делает. Перейти на паровозик, бе­гающий между цехами, ему кажется интересней не толь­ко потому, что в нем еще сильно мальчишеское желание покататься, но и потому что там работа наглядней, ощутимей.

— Евдокия Павловна будет очень огорчена, Кеша, — и, нащупывая путь к его чувствам, наобум сказала: — И я тоже. Я думала, ты смелый парень, а ты, оказы­вается, просто трус.

Кешка возмущенно поднял голову:

— Это почему?

— А потому, что ты боишься станка, боишься слож­ной работы, боишься учиться и спрашивать.

Кешка молчал. Подошва снова шаркала по полу — безнадежно и упрямо.

— Неужели тебе не надоело: у всех получка как по­лучка, а у тебя и не наработано ничего! Ведь стыдно! Смотри, какие у тебя сапоги рваные. Начнешь зараба­тывать как рабочий — приоденешься, костюм купишь. Видал, как в пакулинской бригаде одеваются ребята?

— Кто же их не видал, — враждебно сказал Кешка.

Аню больно поразила эта враждебность. Откуда она? Почему?

— Значит, не переведете?

— Нет!

Кешка пошаркал подошвой, притопнул, чтоб приста­ла оторвавшаяся подметка, и выскользнул из кабинета не прощаясь.

Вошел Алексей Полозов и блаженно вытянулся, поч­ти лег в кресле.

— Ну как? — спросила Аня.

— Пока все хорошо.

— Останетесь до конца?

— Наверное. Не уйти.

Немного погодя он спросил:

— А вы?

— И мне не уйти.

Аня приглядывалась к нему, вспоминая, как он се­годня не ушел со стенда на митинг, занятый своим де­лом и чуждый всякому желанию покрасоваться. Вспом­нилось ей и другое: после отчетно-выборного собрания, переживая торжество своей победы, Аня подошла к не­му и спросила: «Правильно я выступила?» Она не со­мневалась в его одобрении, но ей хотелось услышать его скупую похвалу. А он сощурился и сказал: «Честно го­воря, мне не понравилось. Основная мысль была пра­вильна, и выдвижение Воробьева тоже правильно... но вы били на эффект с этой вашей рекой и струями. А это уж ни к чему». Она тогда обиделась, но потом и ей самой начало казаться, что бить на эффект не стоило.

Вошел Виктор Гаршин, бросился в другое кресло:

— То ли спать, то ли гулять. Кто со мной?

Он оглядел Полозова и Аню, добавил зевая:

— Впрочем, Алексея Алексеевича не вытянешь из цеха до ночи, в этом можно не сомневаться. А вы, Аня? Из солидарности с энтузиастами тоже спать не будете?

— Да.

Гаршин пропел, фальшивя и подмигивая Ане:

— Ах, я люблю так сла-а-дко...

И потянулся, собираясь встать, но в это время вбе­жала Валя, видимо успевшая побывать после митинга дома, — в светлом платьице под меховым жакетом, в туфельках на высоких каблуках, в шапочке, из-под кото­рой рассыпались по плечам тщательно закрученные ло­коны.