Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации

• Название: Цивилизации
• Автор: Фелипе Фернандес-Арместо
• Издательство: АСТ
• Жанр: Культурология
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-056644-0; 978-5-403-00426-8

Фелипе Фернандес-Арместо — известный современный историк, преподаватель Университета Миннесоты, лауреат нескольких профессиональных премий и автор международных бестселлеров, среди которых особое место занимает фундаментальный труд «Цивилизации».

Что такое цивилизация?

Чем отличается «цивилизационный» подход к истории от «формационного»?

И почему общества, не пытавшиеся изменить окружающий мир, а, напротив, подстраивавшиеся под его требования исключены официальной наукой из списка высокоразвитых цивилизаций?

Кочевники африканских пустынь и островитяне Полинезии.

Эскимосы и иннуиты Заполярья, индейцы Северной Америки и австралийские аборигены.

Веками их считали в лучшем случае «благородными дикарями», а в худшем — полулюдьми, варварами, находящимися на самой низкой ступени развития.

Но так ли это в реальности?

Фелипе Фернандес-Арместо предлагает в своей потрясающей, вызвавшей множество споров и дискуссий книге совершенно новый и неожиданный взгляд на историю «низкоразвитых» обществ, стоящих, по его мнению, много выше обществ высокоразвитых.

---

Центр раннего царства располагался на относительно сухом северном плато, где выпадают обильные дожди — до 60 дюймов в год, но часты и длительные засухи. Дожди выпадают между октябрем и январем, их приносят северо-восточные муссоны. Второй период дождей — обычно в апреле и мае. Летом, пишет этнограф Джеймс Броу, чья полевая работа привела его в самое сердце этой местности, «тонкий слой почвы растрескивается, скраб никнет под безжалостным солнцем, а сильные ветры разносят повсюду пыль»[571].

Существует проведенная природой граница, которую дождь преодолеть не в состоянии.

…Есть пункты, где линия, разграничивающая две зоны, влажную и сухую, так узка, что через милю попадаешь словно в другую страну: весь характер растительности меняется… Дикие цветы принимают новые формы и пахнут иначе, в кустах поют другие птицы; резко меняется характер обработки земли; и кончается богатство[572].

Сегодня поля риса в сухой зоне орошаются водой из огражденных земляными насыпями деревенских резервуаров, куда собирают дождевую воду в сезоны муссонов. Но на весь год воды иногда не хватает. Даже учитывая возможные перемены климата, приходится признать, что сингалезские колонисты и их туземные предшественники не могли строить большие города, не проявляя чудес гидравлической изобретательности.

Их достижения в сбережении и использовании водных ресурсов в большом масштабе делают их достойными преемниками «гидравлической» цивилизации, исчезнувшей в долине Инда. В Мадура Ойя поток воды из искусственных озер шириной шесть миль был перегорожен оригинальными водонепроницаемыми шлюзами. Даже до принятия буддизма, что традиционно относят к III веку до н. э., Анурадхапура была великолепной большой столицей с самым большим в мире искусственным резервуаром воды. Что же нам сказать о золотом веке Шри-Ланки? Был ли это очередной случай возрождения индийской цивилизации, возникшей в результате миграции с места происхождения — из долины Инда или из какого-то другого места поблизости? Или это предостережение против поспешных заключений, в который раз демонстрирующее, что цивилизации возникают независимо в различных средах и более заметны своими отличиями, чем предполагаемым общим происхождением? Связь вокруг или поперек Индии вопреки свидетельствам, убеждающим в обратном, была, скорее, путем торговли и влияния, чем пуповиной.

Просо и рис, река и река: возникновение Китая

Вымыслы, в которые верят люди, в культурном отношении существеннее фактов, которые они игнорируют. Обычно утверждают — ошибочно, — что единственная созданная человеком постройка, которую можно увидеть из космоса, это Великая китайская стена. Традиция приписывает ее создание — она возникла путем соединения целой серии более ранних укреплений — Ши Хуанди, который именовал себя — или его наименовали — «первым императором». Он мобилизовал семьсот тысяч рабочих, построил сеть дорог и каналов и, когда умер, был похоронен с шестью тысячами глиняных статуй солдат и слуг, которые должны были сопровождать его в следующей жизни. Он был мастером театральных жестов в демонстрации силы: обычно это признак неуверенности и стремления преодолеть противоположную репутацию. Ибо он был варваром-завоевателем, пришедшим с окраины культурной китайской области, и его грамотные подданные предпочитали трактовать его как разрушителя, а не созидателя. Основать династию ему не удалось, организованное им возрождение принесло сомнительные результаты. Но его связь со стеной заставила почитать его — вероятно, незаслуженно, — как основателя Китая.

Стена столько раз перестраивалась, что мы не уверены, что она все еще напоминает первоначальное сооружение. Но она стала символом достижений китайской цивилизации и в течение многих столетий представляла для китайского народа олицетворение его единства. На других фронтах Китай защищали природные препятствия, естественные преграды: грозные горы, обширное море. Но Стена олицетворяла программу самоограничения и исключения чужаков. Во времена, которые мы называем Средними веками, ее регулярно изображали на картах Китая: двойной ряд точек или грозный длинный зигзаг по краю цивилизации, как след гигантского зверя-стража. За исключением очень кратких периодов ослабления уверенности, китайцы всегда считали себя народом, избранным небом и обладающим уникальной цивилизацией. Подобно многим другим подобным притязаниям, эту традицию можно считать вредной, но правитель Китая всегда считал себя правителем всего мира — по крайней мере той его части, которая имеет значение. «Территорию за Пустыней (внешней зоной), — сказал Сан Куочи, — не стоит наносить на карты, хотя туда и могут пролечь следы повозок»[573].

Несмотря на такое утонченное и имеющее прочное основание представление о себе, большую часть своей истории китайцы не впадали в самодовольство. Граница их самоопределения, кажущаяся такой застывшей, непрерывно перемещалась. Китай стал огромным благодаря агрессивности в завоеваниях, предприимчивости в колонизации и готовности к принятию и поглощению чужаков. Начало этого процесса создания страны и цивилизации неясно. Традиционное упрощение дает китайской цивилизации один или два «стартовых пункта», с которых государство и культура, сегодня называемые китайскими, начали распространяться посредством своего рода «переизлучения». Однако среди многих местностей, которые сегодня входят в Китай и где земледельцы и строители бросали вызов природной среде, особенно привлекают внимание два района, оба на равнине Желтой реки, но разделенные варварами. Нижняя область обширна: она доходит до моря в районе Челейского залива, а на западе простирается до Шансийского плато, где река выносит на равнину горные породы. Вторая — небольшая долина выше по течению, где в Желтую реку впадает река Лo. Сегодня это непривлекательные районы: жаркие летом, очень холодные зимой, когда на них обрушиваются ледяные резкие ветры, а реки заполняются льдинами. Быстрые разливы вызывают катастрофические наводнения[574]. Холодные северные ветры, которые делают климат труднопереносимым, приносят из Монгольской пустыни толстый слой пыли, создавая хрупкую желтую почву, почти бесплодную без орошения.

Древние песни, собранные в «Ши Цзин», воспевают труд по расчистке полей, удалению кустов и корней. «Зачем они делали это в древности? Чтобы мы могли сажать наше зерно, наше просо, чтобы просо наше было обильным»[575]. Пробы пыльцы подтверждают эти факты. Китайская цивилизация зародилась в местности, которая на протяжении тысячелетий становилась все более засушливой; но когда древние земледельцы начали расчищать поля, это все еще была своего рода саванна, где участки, заросшие травой, перемежались с деревьями и кустарниками[576]. Аллювиальная долина все еще была частично занята широколиственными лесами. Виды, выращенные китайской цивилизацией, были того сорта, что могут совершать чудеса для человека, особенно в средах на границе между контрастирующими экосистемами, где разнообразие средств существования собирается, как плодородный ил в скальных бассейнах. Земледелие возникло на пересечении двух длительных процессов: постепенного роста засушливости и благоприятной диверсификации, последовавшей за ледниковым периодом.

Тысячи лет спустя, в период, к которому относятся многочисленные археологические находки и в который зарождается письменность, оба эти процесса были еще заметны. Во втором тысячелетии до н. э. еще в изобилии встречались азиатские буйволы: в отложениях этой эпохи найдены останки тысячи с лишним таких животных наряду с другими обитателями болот и лесов, такими, как милу (олени Давида), дикие кабаны, серебристые фазаны, бамбуковые крысы, а иногда даже носороги[577]. Это разнообразие отчасти объясняет силу и богатство двора и городов эпохи Шан: сюда ввозили экзотические товары и высококалорийную пищу. Наиболее поразительный пример такой торговли — тысячи привозившихся с Янцзы и из-за нее черепашьих панцирей, от которых зависела политика Китая во втором тысячелетии до н. э., потому что это было главное средство указаний оракулов — передатчиков посланий из другого мира: эти послания содержались в черепашьих панцирях и раковинах, которые следовало нагревать, чтобы они треснули. Линии разлома, как линии на руке, в которые вглядывается гадалка, содержали ответы богов. Но эти предсказания будущего дают нам богатые сведения о прошлом. Они подтверждают существование более разнообразного окружения и влажного климата: предсказания, записанные (выцарапанные) на костях, сообщают о длительных дождях, двойном урожае проса и даже о полях риса. В первом тысячелетии до н. э. поэтесса могла воспевать любовь, одновременно срывая щавель с влажной почвы Шанси[578].

Даже в условиях влажного климата долина Желтой реки не может прокормить цивилизацию, основанную на посадках риса. Как и другие цивилизации примерно того же периода и в таких же средах, Китай вначале зависел от массового производства одного типа пищи. Легендарный предок наиболее успешной династии того времени был известен под именем Ху Чи — «Правитель Проса». В народной памяти, когда он впервые посадил просо,