Моника Варненска - Бамбук шумит ночью

• Название: Бамбук шумит ночью
• Автор: Моника Варненска
• Издательство: Наука
• Жанр: Публицистика
• Год: 1972

Очередная книга М. Варненской, известной польской писательницы и общественной деятельницы, — результат нескольких поездок по Лаосу в 1969 и 1970 годах. Как очевидец событий, автор правдиво и объективно рассказывает нам о беспредельном мужестве бойцов Патет Лао и всего трудового народа Лаоса в их борьбе против неспровоцированной агрессии Соединенных Штатов и служащей им лаосской реакции.

---

— А личная жизнь? — отваживаюсь я задать вопрос, которого здесь не любят. — Вы ведь вспоминали о жене, о дочке…

Утама не торопится с ответом. Я тоже молчу. За порогом шалаша назойливо стрекочет сверчок. Потрескивают дрова в очаге. Утама говорит не очень внятно, как бы беседуя с самим собой:

— …Да, была жена, была дочурка. И обе живы… Но дома у меня, собственно говоря, нет с сорок пятого года… С того дня, когда я был вынужден покинуть Вьентьян. Дочку я могу повидать, хоть и не часто… Она врач и работает в госпитале… В сорок пятом году, уходя из Вьентьяна, я простился с семьей. В шестидесятом году, когда дочь была направлена в освобожденные зоны, я встретил ее уже взрослой девушкой. Жила она вместе со мной до шестьдесят третьего года, потом я вновь расстался с нею: она уехала на учебу в страну Ленина. Откровенно говоря, я надеялся, что она изберет профессию отца и станет учительницей… Увы, она выбрала медицину. Но это тоже большое счастье — работать в той области, которую ты полюбил, и суметь закончить учебу в отличных условиях. Жена?.. Хмм, что же сказать? Она не захотела пойти со мной, разделить мою судьбу. Предпочла остаться во Вьентьяне и вскоре вышла замуж за другого… Мне уже пятьдесят три года, я по-прежнему веду бродячую жизнь, как и многие из нас… А всему виной эта проклятая война!

Скупые, суровые слова. За ними — человеческие судьбы. Чунрамай собирается уходить: я разбередила его незаживающую рану. Он прощается со мной, крепко жмет руку и уходит быстрым, пружинистым, легким шагом человека, привыкшего ходить по тропам диких джунглей. Вокруг звенит, поет и шумит лес. А у меня в ушах все еще звучат горькие слова Утамы… «А всему виной эта проклятая война!»

11

Сумасшедший марш, а точнее — своеобразное восхождение. Крутизна обрывистого склона. Поперек тропы положены почти неотесанные стволы и жерди. Головоломное путешествие!.. Над горами воют самолеты. Товарищи охотно подогнали бы меня, чтобы ускорить наше восхождение, но это рискованно. Еще неизвестно, что опаснее: воздушное нападение или балансирование на узкой тропе, справа от которой — бездонная пропасть. Отираю со лба обильный пот и с облегчением чувствую под ногами ровный скалистый грунт. Уже слышен мерный рокот работающих машин.

«Текстильная фабрика». Это название, когда я была тут в прошлый раз, звучало слишком пышно и как бы «на вырост». То был только зародыш, начало этой фабрики — несколько старых машин, приводимых в движение «ножной» и «ручной» энергией. Сейчас утроилось количество рабочих: их стало более трехсот, преимущественно женщин, как и везде на таких предприятиях… Подземные помещения и коридоры шагнули далеко в глубь гор. Для людей и машин стало значительно больше места, чем раньше. К счастью, гроты теперь абсолютно сухие, шум текущей воды больше не надоедает людям, не мучает их, сырость не портит ни машин, ни сырья… Вторая неожиданность — электричество! Прежде его не было. Работают две мощные динамо-машины: одна из Советского Союза, вторая — польская, из Кракова. Сырье также поступает из-за границы. Рабочие кадры — местные жители. Большинство — молодежь. Средний возраст рабочих — 20 лет.

Мелькают нити, наматываемые на шпули. Прядильный и ткацкий цехи работают с полной нагрузкой. За 1970 год выпущено около 100 тысяч метров разных тканей, прежде всего поплина, крайне необходимого для армии: из него шьют форму бойцам Патет Лао. Нужен он и населению.

При фабрике создан трикотажный цех, есть белошвейная мастерская. Еще одна приятная новость: фабрика организовала выпуск специальной ткани «фроттэ». Полотенца из этой ткани, привязанные к поясу, составляют в Лаосе и Вьетнаме обязательный предмет экипировки каждого солдата и кадрового работника. На фабрике теперь работает 40 учеников. После выпуска они разъедутся по всем провинциям освобожденных зон.

Любопытно, что в 1967 году тут была только одна медсестра. Теперь их три и есть даже врач. И еще один сюрприз: молодой врач Сихо Баннавонг приветствует меня на…хорошем польском языке! Оказывается, он закончил медицинский институт в Варшаве, несколько лет жил в студенческом городке на Елонках. Очень просит, чтобы я передала привет его польским друзьям. Сихо Баннавонг говорит, что не видел Вьентьяна с 1959 года:

— Наша семья состояла из восьми человек. Родился я в деревне недалеко от Вьентьяна. Мой отец — крестьянин, давно уже принимавший участие в революционном движении. Был арестован в шестидесятом году, и с того времени никаких вестей о нем нет. Мать вместе со мной ушла в освобожденные зоны. Теперь часть семьи здесь, а часть — там, за линией фронта.

Жена Сихо Баннавонга работает в посольстве Лаоса в Ханое. Двое детей: девятимесячная дочурка и 10-летний сын. Девочка находится у матери, а сын — в «лесной школе», в нескольких десятках километров от фабрики. С женой и детьми врач Баннавонг видится очень редко.

Доктор рассказывает мне о лечении больных, о профилактических мероприятиях, о защитных прививках, о пропаганде в области санитарии и гигиены…

— Когда мои друзья в Польше спросили меня, вернусь ли я во Вьентьян, я твердо ответил им: нет! Теперь мое место в освобожденных зонах, где продолжается борьба.

Баннавонг привык к жизни в трудных военных условиях. Научился работать, несмотря на нехватку медикаментов, с ржавеющими от сырости инструментами. Он научился побеждать болезни, совершенно неизвестные в Европе, — даже в институте ему ничего не могли сказать о них.

Воздушный налет застал нас врасплох, когда мы находились на середине «лестничной» тропы… Надо сохранить присутствие духа, чтобы не поддаться страху и не наделать глупостей. Офицер охраны приказывает: спокойно спускаться вниз, не обращать внимания на самолеты и на трещащие под ногами «ступени», по возможности скорее идти к спасительному гроту… Я уже перестала считать машины и ставить торопливые черточки на палке — чересчур много разрывов раздается вблизи. Опасность слишком очевидна, чтобы придавать ей какое-то особое значение… Обойдется!

Поля, огороженные бамбуковыми жердями. Сделано это для защиты от лесного зверья, любящего полакомиться бататами и молодыми побегами риса. Несколько раз перелезаем через изгороди. Цель нашего сегодняшнего похода — кузница. С того времени, как я была здесь, изменилось многое. Разумеется, к лучшему. Сейчас эту кузницу можно смело назвать механической мастерской. Делают здесь кайла, мотыги, сохи, молотки, котлы, посуду. Средний возраст работающих — 22 года. Самую тяжелую бомбардировку кузница пережила еще три с половиной года назад — в 1967-м. Но «хыа бинь Америка» часто появляются тут и по сей день: бомбят, обстреливают из пулеметов…

Машины. Среди них вижу наши польские «перуны», выпускаемые заводом сварочных машин «Варшава». Подземные цехи, склады сырья, готовая продукция — все как полагается. Но меня прежде всего интересуют люди, в основном те, за плечами которых четверть века труда, войны и освободительной борьбы. Люди окружают меня тесным кругом, когда начинается общее собрание, созванное в одном из самых больших гротов. Кажется, это последнее собрание на моем пути…

Крестьянские лица, дружеские улыбки. Крепкие руки, одинаково ловко владеющие молотом и винтовкой. Сегодняшние рабочие, вчерашние крестьяне и солдаты (впрочем, разве они не остались солдатами?) вспоминают свое прошлое. Они говорят о нем простыми, суровыми словами, часто немного нескладно, но искренне и без рисовки.

В ходе этой беседы с рабочими я часто слышу знакомое слово «садет» — принц. Товарищ Мана, директор мастерской, спрашивает меня: видела ли я принца? Вместо ответа я вынимаю из целлофана фото Суфанувонга с его дарственной надписью. Все жадно тянутся к снимку. Из разговоров мне становится ясно, что «садет» для этих людей — очень знакомый, близкий человек. Мана говорит о нем без фамильярности, но с оттенком некоторой сентиментальности. Это меня интригует, я исподволь расспрашиваю директора. И вот что он мне рассказал:

— Я участвую в революционном движении уже двадцать пять лет, так же как и большинство тут присутствующих. Трижды я подвергался аресту, сидел в тюрьмах. Сначала, в сорок пятом, в Чампассаке, а через два года в Бангкоке — уже у таиландцев. В пятьдесят восьмом году арестовали «свои» — то есть вьентьянцы, которые были хуже чужих. В третий раз меня заперли в одиночку во Вьентьяне. Через два месяца там же оказался и принц Суфанувонг, а вместе с ним и другие руководители патриотического движения. Всем нам грозила смерть. Казалось, что опа просто неизбежна…

— Эта история мне знакома! — вмешиваюсь я.

— Да?.. Ну, принц, полковник Сингкапо, известный вам Сисана Сисан, — все хотели быть с нами, арестованными раньше их. В конце концов мы добились этого. Тюремщики сказали: «Все равно этим чертям один конец, пусть попоют сообща, интереснее будет!» А нам только того и надо было: в коллективе всегда легче и можно что-нибудь придумать… Особенно, когда с нами были такие люди, как принц и его соратники — образованные, умные, дальновидные. Ну, и мы, конечно, пригодились: ведь недаром у нас был немалый опыт борьбы… Полковник Сингкапо умел разговаривать с людьми, ох, и умел! — с восхищением подчеркивает мой собеседник. — Не зря он столько лет был учителем. Ну а наш принц мудр, очень мудр — умеет найти дорогу к сердцу человека… Словом, нам удалось бежать. А надо вам сказать, что к этому времени принц с товарищами просидели в тюрьме около десяти месяцев, а я — два года… Что было потом? Вы же знаете, как нас встретило население — общий, неописуемый восторг! А через несколько дней Сисана Сисан по радиостанции Патет Лао объявил народу, что принц и все руководители Патриотического фронта благополучно вырвались из лап врага, что они живы и находятся в освобожденных зонах, а также что принц вновь стал во главе всенародной борьбы…