Эмиль Бутру - Наука и религия в современной философии

• Название: Наука и религия в современной философии
• Автор: Эмиль Бутру
• Издательство: Красанд
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-396-00102-2

В предлагаемой книге ее автор, известный французский философ Э. Бутру (1845–1921), пытается найти пути разрешение конфликта между наукой и религией при помощи противопоставление натуралистического и идеалистического направлений. Во введении дается исторический обзор отношений между религией и наукой с античных времен до современной автору эпохи. В первой части автор подробно разбирает важнейшие натуралистические теории: позитивизм О. Конта, эволюционный агностицизм Г. Спенсера, монизм Э. Геккеля и т. д. Вторая часть посвящена идеалистическому направлению — учениям А. Ричля, У. Джемса и др.

Рекомендуется философам, историкам и методологам науки, студентам и аспирантам гуманитарных вузов, всем заинтересованным читателям.

---

Освобожденная испод ига неподвижной мертвой буквы и всяких авторитетов, не являющихся чисто моральными и духовными, она возвращается к себе самой и снова становится необычайно жизненной и пластичной; она способна объединить в себе все существующее; она везде дома, ибо во всем видит она лицо, обращенное к Богу. В противоречии с современными идеями или учреждениями могла бы оказаться лишь та или другая внешняя форма, то или другое догматическое выражение религии— следы жизни и познание отживших человеческих обществ— но отнюдь не тот дух, который проникает собою великие религии. Ибо дух этот есть не что иное, как вера в долг, искание блага и вселенская любовь: скрытые пружины всякой бескорыстной и плодотворной деятельности.

Но, скажут нам, разве дух религии, сам по себе, без всякой видимой формы воплощения, есть еще религия, есть еще реальность?

Здесь необходимо установить одно различие. Если мы хотим получить духовный принцип религии чисто объективным методом, путем устранение из религиозных переживаний, данных в опыте, всех материальных, поддающихся определению элементов, то, очевидно, в принципе, найденном таким способом, не останется ничего реального, это будет пустое слово, обозначающее собою какой-то совершенно фиктивный остаток. Мы уничтожили бы без остатка живую личность человека, если вздумали бы утверждать, что она заключается в том остатке, который получится, если из данного человека извлечь все то, что он имеет общего с другими существами. Подобным же образом категорический императив Канта представляется лишь пустой абстракцией тем критикам, которые вместо того, чтобы проникнуться мыслью философа, воспринимают его доктрину в чисто объективном и догматическом смысле. Искать дух в материи значит поставить себя в невозможность его найти.

Но, в действительности, идея долга есть идея активная и могущественная, сообщающая тому объекту, в котором мы ее воплощаем, чрезвычайный авторитет. Подобным же образом, все те силы, которые приводят в движение человеческую активность, все первичные причины великих исторических движений являются неуловимыми для нашего рассудка; мы можем составить себе представление о них посредством символических толкований, но никогда не можем заключить их в строгие формулы.

Многие с удивлением отмечают могущество слов. В самом деле, какое бы ясное и последовательное учение мы ни проповедовали людям, мн никогда не достигнем среди них такого воодушевление и единодушия, какое легко создаем, бросив им одно только слово: „свобода“, или „родина“, или „власть“, „справедливость“, „так хочет Бог“, или „с нами Бог!“ и т. п. Значит ли это, что толпа обладает более утонченным интеллектом, чем ученые, и вкладывает в эти слова совершенно ясные идеи? И должны ли мы предположить, что представления, вызываемые этими словами, одинаковы у всех людей? Гораздо правдоподобнее допустить, что слова эти только сигналы, призывные звуки которых пробуждают в душах и приводят в брожение смутную, неопределенную массу чувств, идей, надежд, страстей, которыми один индивидуум как бы заражается от другого. Так создается сила, увлекающая толпу; сила эта есть стремление, порыв, общее настроение, но не ясное отчетливое понятие.

Имеются таким образом принципы, которые являются по существу своему чисто формальными, и тем не менее оказываются в высшей степени положительными и действенными; и не подлежит сомнению, что Кант имел полное право рассматривать понятие долга, как один из принципов подобного рода. Но Кант приписывал понятию долга это значение лишь потому, что видел в нем нечто, стоящее выше эмпирической объективности. Он не соглашался с тем, что в данном случае мы имеем перед собой факт, подобный факту падение тел: он считал моральный закон предписанием разума и как бы волеизъявлением чистой свободы.

Равным образом, ничто не мешает нам допустить, что дух религии, плоды которого столь значительны, и который тем не менее нельзя ни осязать, ни точно определить, есть подобно всем великим двигателям истории, подобно чувству, подобно самой жизни, принцип формальный и в то же время положительный.

* * *

Значит ли это, однако, что религия есть исключительно дух и жизнь, что она не может и не должна обнаруживаться в понятиях или каких-либо материальных формах? Каково действительное отношение духа к букве в религиозной области?

Фихте — философ, больше всего потративший усилий на то, чтобы развить спиритуалистический принцип, писал: Die Formel ist die grösste Wohltat für den Menschen, т. e. „формула есть величайшее благодеяние для человека“. Это значит, что для человека, состоящего из души и тела, дух не может реализоваться иначе, как воплотившись в какой-либо материи. Свет, говорит Мефистофель, не имеет права презирать тела:

… da es, so viel es strebt,

Verhaftet an den Körpern klebt.

Von Körpern strömt’s, die Körper mach tes schön,

Ein Körper hemmt’s auf seinem Gange*).

Удалите из религии всякий объективный элемент, и вы сведете ее к чему-то такому, что не отличается от индивидуальных измышлений, и что нельзя уже больше характеризовать, как религию.

В самом деле, нельзя допустить, чтобы в том вдохновении, которое преобразует жизнь, в чувстве, поднимающем людей над всем человеческим, в так называемой народной душе, в религиозном настроении, — в этих величайших исторических деятелях — не было ничего кроме чисто субъективных, чуждых интеллекту элементов. Ведь только в некоторых устаревших учебниках психологии душа человека составляется из единичных способностей, отделенных одна от другой непроницаемыми перегородками. Реальная душа едина; и в каждом своем проявлении она участвует вся целиком со своим интеллектом и воображением, со своей волею и духовной активностью.

Поэтому то сосредоточение в себе религиозного духа, которое выражается в идее религии без всяких символов, есть не конец, а лишь определенная фаза развития: это условие нового подъема.

Вообще, дух освобождается от данной формы лишь для того, чтобы искать себе иной. Он сбрасывает форму, начинающую его стеснять, и облекается в форму, лучше выражающую его внутренний прогресс и те новые условия, в которых он находится. В этом смысле Кант указывает, что практический разум сначала эмансипируется от порабощающих его эмпирических законов, затем выдвигает понятие долга, ка& непосредственное выражение своей воли, и наконец ищет средств, позволяющих превратить всю жизнь человеческую в осуществление этого понятия.

Религиозный принцип не смешивает себя с теми формами, в которых он выражался в прежнее время. В противном случае он имел бы тысячу противоречивых свойств, он был бы немыслимым. Он все более и более раскрывается, как постулат реальности, возвышенности и творческой мощи духа.

Носителем религии в наше время является сознание. Из внешней и материальной вещи она превратилась в жизнь внутреннюю; она есть активность души человеческой: как души индивидуума, так и тех социальных, все более и более широких душ, которые сама она способна создавать из душ индивидуальных. В настоящее время эта эволюция, которой религия обязана главным образом усилиям мистиков, закончена. Но и сам мистицизм разделяется на мистицизм пассивный и активный. Первый довольствуется удалением от мира и созерцанием Бога; второй в недрах самого Бога любит, желает, излучает свет. Но для того чтобы реализоваться вовне, надо думать и действовать, Вот почему действительно неотделимы от религии те два элемента, которые она всегда присоединяла к чувству, т. е.: верование и обряды.

Откуда берутся те образчики мысли или категории, при помощи которых, интеллект подмечает, воспринимает явления? Когда говорят, что они создаются совместным действием разума и явлений, то, очевидно, вместо объяснение предлагают простую метафору. Равным образом — и еще с большим основанием— должны мы признать, что изобретение гения, которые не только превосходят факты, но и господствуют над ними, изменяют их и творят, создавая недостижимые для них образцы, — что такие изобретение никак нельзя рассматривать, как механическую равнодействующую данных явлений. они также представляются человеческому уму как бы последствиями общение с некоторой высшей реальностью..

Откуда, спрашивает Шиллер, приходила та таинственная дева, которая каждую весну изменяла природу и сердца?

Sie war nicht in dem Tal geboren.

Man wusste nicht woher sie kam 60).

Подобным же образом и религиозное вдохновение выражается в таких формах, которые в наших глазах неизбежно выходят за пределы опыта, так как они заключают в себе самый источник бытия и жизни и представляются нам откровениями. Сознательное „я“ неизбежно видит в них откровения: они могут на него действовать, они вообще существуют для него лишь постольку, поскольку им приписывается сверхъестественное происхождение.

Религиозные представления, как и всякие другие представления, создаваемые разумом о каком-либо объекте, требуют определения, требуют фиксации в формуле, т. е. в конце концов в образе. Такой образ может быть только символом. Долгих усилий стоило религии порвать ту связь, которая соединяла ее с вещами, как они даны, и е наукой об этих вещах; но связь эта была порвана, и религиозный дух нашел источник своей истинной жизни в объектах, превышающих опытные вещи, в объектах, не реализуемых силами одной только природы. И если уже те категории и понятия, которые мы применяем к вещам с целью познать их, носят существенно символический характер, если в области самого научного познание символизм оказывается совершенно неустранимым, то можно ли допустить, что религия, желающая представлять непредставимое, в состоянии освободиться от этого закона интеллекта? По-видимому, религиозный символизм должен быть даже, так сказать, символизмом в квадрате; ибо религия в тех своих утверждениях, которые сталкиваются с утверждениями науки, никоим образом не может соперничать с этой последней в смысле обогащение нашего познания. У религии совсем не тот объект, что у науки; она не является и ни в коем случае не может уже более стать для нас объяснением явлений. Поэтому ее нисколько не затрагивают открытия науки, касающиеся объективной природы и объективного происхождение вещей. В глазах религии ценность явлений заключается в их моральном значении, в тех чувствах, которые они внушают, в той внутренней жизни, которую они выражают и возбуждают; и, очевидно, этой ценности не может лишить их никакое научное объяснение.