Евгений Витковский - Век перевода (2006)

• Название: Век перевода (2006)
• Автор: Евгений Витковский
• Издательство: Водолей Publishers
• Жанр: Поэзия
• Год: 2006
• ISBN: 5-902312-75-2

Перевод с английского, африкаанс, белорусского, грузинского, датского, древнегреческого, иврита, идиш, исландского, испанского, итальянского, квенья, латинского, мальтийского, немецкого, нидерландского, новогреческого, норвежского, польского, португальского, словацкого, старопровансальского, турецкого, украинского, французского, чешского, шведского

Жанр поэтического перевода не знал подобных изданий за всю историю: без Интернета сделать такую книгу было бы невозможно. Успех первой антологии «Век перевода» (2005) лишь раззадорил и поэтов-переводчиков, и читателей: потребовалось издание новой. На этот раз в ней пятьдесят участников, переводы выполнены с двадцати семи языков, появился солидный раздел литературного наследия. По объему книга превосходит предыдущую в полтора раза. В конце размещен указатель переведенных авторов (для обеих книг) — почти 300 имен.

Хочется надеяться, что эта антология не будет последней.

---

АЛБЕРТО ДЕ ОЛИВЕЙРА{172} (1859–1937)

Забытая перчатка

Один лишь раз дала судьба лихая
Коснуться мне руки той белоснежной.
Я одинок. Вихрь жизни, громыхая,
Нас разлучил и раскидал небрежно.

И как цветок я гибну, засыхая,
Над сундуком, что дар хранит прилежно.
Лишь аромат изысканный вдыхаю
Оставленный мне в дар рукою нежной.

И лилии душа в одно мгновенье
Прольется вдруг из чаши наклоненной.
И нет меня — лишь прах, в земле сокрытый.

О! Чувствуя руки прикосновенье,
Сумеешь ли, живым теплом плененный,
Понять тоску перчатки позабытой?

Форт

Старинный форт. Та ветхая оправа
Хранит эпох скупое подношенье —
Там кактус свой цветок зажег кровавый,
И скудный мох — расщелин украшенье.

Храня покой, стоит на возвышеньи.
Не раз спасал он город от расправы.
Быть может, цель ясна — и в предвкушеньи
Сей замер страж, выносливый и бравый?

Он в час ночной безмолвно созерцает —
Луна полна и сбросила одежды,
И серебром во мгле звезда мерцает.

Он — как свеча, что бодрствует над тенью.
И дарит лишь луна ему, как прежде,
И поцелуй, и слезы, и смятенье.

Плач волн

Не ветер лишь, волне громадной вторя,
Творит твой гул, свирепый и великий, —
Ты, Океан, несешь людские крики,
И в плаче том — всё мировое горе.

То всхлип, то вздох слились в едином хоре.
Стон кораблей в твоем я слышу рыке —
Обломки их несет тебе, владыке,
Священный шторм — в своем слепом задоре.

Они плывут — раздавлены, разбиты.
Останками их машешь ты, играя,
И в час ночной на пляж безлюдный бросишь.

Сколь чистоты в глухом том плаче скрыто!
Сколь ценен он — от края и до края, —
Тоскливый стон тот, что в волнах ты носишь!

ОЛАВО БИЛАК{173} (1865–1918)

Вчера

Вчера — глупец! — звезда мне говорила
(Смех прозвенел, и в нем — лукавства дрожь):
— Одна из нас всех краше. Озарила
Мир чистотой. И лучше — не найдешь!

К утру — промчат года. Идем! Открыла
Я путь тебе — там розу обретешь.
За рифмой мчись чудесной, златокрылой… —
И прошептал себе я: — Это ложь! —

Пошел за ней, хоть ослеплен был всеми.
Что ж, исправлять грехи настало время.
Звезды пока не выбрал ни одной.

О, горе мне! Я пред тобой предстану.
Я весь в слезах, и ход времен — обманы.
И сестры все твои — тому виной!

Старость

Наш взор сильней, чем поросль, привлекают
Столетние деревья, сень густая.
Среди ветров сквозь времена взрастая —
Как хороши! Как нежно нас ласкают!

Любая тварь к их силе приникает,
И кров, и стол под кроной обретая.
Среди ветвей мелькает птичья стая,
И никогда там песня не смолкает.

Мой друг! И мы о юности не плачем,
Закатный час улыбкою встречая.
Нам годы, как деревьям, — украшенье.

Мы счастливы. И нам удел назначен —
Птенцов в своих владеньях привечая,
Защиту им дарить и утешенье.

ЗАЛКИНД ПЯТИГОРСКИЙ{174} (1935–1979)

Пламя и пепел

Ни слова я не говорил. И ты — молчала.
Но мы любовь узнали в миг ее рожденья.
В нас солнечный вошел огонь, дав пробужденье.
Взор — счастья дрожь. Считаешь, в том — любви начало?

Я думаю не так. Любовь в свои владенья
Влекла верней, пока сильней нас разлучала.
О волшебство! Тем громче в нас она звучала,
Чем больше скрыть ее хотел флёр отчужденья.

Когда ж змеей свинцовой день однажды сдавит —
Удивлены, заметим: нет огня былого.
Лишь холодность живет в душе и нами правит.

Что жизнь, что смерть — над всем закон, и всё — не ново.
И мы поймем, когда любовь нас вдруг оставит, —
Молчала ты. Я не сказал тебе ни слова.

АЛЕКСАНДР МАКЛАХНАН{175} (1818–1896)

Жена рыбака

Жизнь бедняка полна невзгод,
И горю — края нет.
Несет рыбак из бурных вод
Нехитрый свой обед.

Как саван, вьются облака,
Луна ползет, бледна.
И в вое ветра — лишь тоска
Занудная слышна.

Стон — над ручьями среди тьмы,
Скрип — в птичьих голосах,
И ищут Аррана[17] холмы
Опоры в небесах.

Боюсь взглянуть: в той стороне —
И рев, и плеск, и шум.
Приносит ветер думы мне —
И нету горше дум.

Там в море парни в эту ночь —
И благоверный мой.
О Боже! Чем же им помочь?
Верни их всех домой!

Вот ночка! Проблеска в ней нет!
Как путь найдут сквозь тьму?
Чтоб вел домой их яркий свет,
Я лампу подниму.

Порывы ветра так резки,
И мрак не поредел.
Там бьются с морем рыбаки,
Молитва — мой удел.

Про то проведает не всяк —
Как нищета страшна,
Как с ней сражается рыбак
И как — его жена.

Мой брат шел ночью штормовой,
Второй и третий брат —
Хлеб добывать нелегкий свой.
И не пришли назад.

Неужто, Боже, вновь беда,
И не придут они?
Как — не спрошу я никогда.
Но я прошу — верни!

Свой глас возвысь, всесильный Бог,
И шторм угомони.
Избавь же сердце от тревог —
Скорее их верни!

ЯРОСЛАВ ВРХЛИЦКИЙ{176} (1853–1912)

Тропинка у леса

Бежит тропинка, меж теней скрываясь.
И счастлив я, застывший при луне,
Когда листок, с высоких крон срываясь,
Летит — и на лицо ложится мне.

Зайдется сердце радостью и смехом —
Деревья ликованием взбодрят.
Я знаю, как скала болтает с эхом
И что друг другу кроны говорят.

А предо мной тропинкою лесною
Шли двое — счастьем скованы уста,
Шли так, как ходят летом под луною,
Лишь розы в их сердцах и чистота.

Вниз устремлен был взгляд ее прекрасный,
Коса струилась — ручейка живей,
Деревья вслед кивали им согласно,
Благословляя шелестом ветвей.

Рука в руке. Из темных крон взирая,
К ним прикасалась тишина тайком —
Как будто мотылек, цветком играя,
Иль ветер — серебристым колоском.

Шли — а вокруг всё клевером белело,
И ароматы леса ветер нес,
Над соснами заря полоской тлела,
И земляники взгляд блестел от слез…

За поворотом скрылись. И настали
Вдруг сумерки, и из лесной глуши: —
Ступайте с Богом! — кроны им шептали,
И в кущах дрозд распелся от души.

Листок, лица коснувшись, обернулся
Предчувствием и песней, как во сне.
И ветер еле слышно всколыхнулся,
Их счастьем наполняя душу мне.

АЛЕКСЕЙ ПРОКОПЬЕВ{177}

АНДРЕАС ГРИФИУС{178} (1616–1664)

Из первой книги сонетов

V. О теле Господа

Bidermanni. Eheu! flebile funus[18]

Увы! Что вижу я? труп распростертый, тело,
В котором места ты живого не найдешь, —
Из раны кровь бежит, и в смертном страхе дрожь
Проходит по щекам, лицо белее мела.
Кто мучил так Тебя? Кто дико и умело
Бичом рвал плоть Твою? Какой тигренок, кто ж,
Свиреп, Тебя когтил, когда гвоздями сплошь
Ты был пробит насквозь, с кем мне сравнить бы смело
Того, кто нежный лоб шипами изгвоздил?
О мой Жених, Тебя кто желчью напоил?
Твою любовь свершив — мою вину-измену,
Кто не готов к любви, с Его любовью врозь?
Чью душу образ сей не поразил насквозь?
Навеки плачет пусть рассудку помраченну.

VII. Помните жену лотову! (Лук. 17:32)