Александр Дроздов - Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

• Название: Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
• Автор: Александр Дроздов
• Издательство: Русскій міръ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89577-066-5

Первое в России издание, посвящённое «московской теме» в прозе русских эмигрантов. Разнообразные сочинения — романы, повести, рассказы и т. д. — воссоздают неповторимый литературный «образ» Москвы, который возник в Зарубежной России.

В первом томе сборника помещены произведения видных прозаиков — Ремизова, Наживина, Лукаша, Осоргина и др.

---

— Дак что же, значит, душу-то свою спасти только князья да бояре могут? — зло улыбнулась княгиня. — А общий народ погибай? Неча сказать, гоже удумали!

— Зачем погибать? А мы-то на что? Мы за них Господа Бога молим, — улыбнулся отец игумен. — На то мы и монахи…

— А земель набираете? — не сдавалась княгиня. — Чай, скоро по всей округе и повернуться уж негде будет: все угодья под твоим монастырём будут.

— Опять же мы тут не причинны… — сказал игумен, которому всё это стало, однако, уже надоедать. — Ежели милостивцы на помин души нам угодья отписывают, как же можем мы отказать? И опять же в монастыре нашем все вящие люди стригутся; ежели бы таких людей в монашестве не было, откуда бы Церковь брала епископов да архиереев и прочих духовных властей? Нешто мысленно какого неуча на такое место поставить? А раз такие люди нужны, значит, надо им упокой дать, чтобы они не о рукоделии каком заботились, а более того книгам прилежали бы.

— Так, так… — безнадёжно вздохнула княгиня. — Борз ты на язык-то!.. За тобой не угоняешься. Одно только вижу: подавай ещё!.. Ну, ладно, подумаю… А раз уж я браниться к тебе приехала, так ты уж кстати недоумения мои разреши.

— Сказывай, княгинюшка матушка: с Божией помощью попытаюсь помочь тебе скудным умом своим и малым знанием.

— Первое дело вот: как правильнее молиться, двуперстным крестом или троеперстным? Одни твердят одно, а другие другое — индо голова кругом идёт!

— Наша святая обитель двуперстия придерживается, княгинюшка-благодетельница… — сказал игумен важно. — Не глаголет ли Пётр Дамаскин: «Два перста и едина рука являют распятого Господа нашего Иисуса Христа, в двою естества и едином составе познаваема?»

— Дак почему же другие-то иначе глаголют? Чай, могли бы вы промежду себя и столковаться.

Игумен развёл руками.

— Что же, скрывать нечего, матушка княгинюшка, — сказал он. — Много еще в церкви нашей нестроения. Надо бы почаще соборы созывать для суждения, постановления и наказания[82]. Но мы, сказываю, двуперстия придерживаемся. Ну, а ещё что у тебя, матушка благодетельница?

— А ещё… Молиться всегда на восток надо, — продолжала княгиня. — А у меня моленная на заход солнца. Дак как же тут быть?

— Нет, молиться можно и на запад, и куда угодно, — поглаживая свою шелковистую бороду, отвечал игумен положительно. — На восток же действительно лутче, ибо Христос был распят ликом на Запад, и потому поклоняющиеся на восток как бы предстоят пред ликом Его… На востоке же был и рай, и потому поклоняющиеся на восток как бы снова в рай устремляются. И второе пришествие, по Писанию, последует с востока же.

— Так тогда я велю лутче моленную переставить, — решительно сказала княгиня. — Что же я зря не знай куды молиться буду, коли на восток всего лутче?

Иосиф незаметно вытер проступивший на красивом белом лбу пот. Загоняла-таки его княгинюшка-благодетельница.

— Ну, спасибо тебе, отец, на добром совете, — помягчела княгиня. — Сколько раз принималась я серчать на тебя, а приедешь к тебе, ты умаслишь, умаслишь, сердце-то и отходит. Иной раз, право слово, боюсь, с тобой поговоривши, в монастырь уйти.

— А что же? И доброе бы дело, княгинюшка-матушка!..

— Ну, ну, ну. Ты не в путь-то не говори! — отмахнулась княгиня. — У меня внуков-то сколько. За всеми приглядеть надо, всех на ноги поставить… А вот насчёт синодика и отдельного поминовения я подумаю. Тут у меня добрая пустошь есть, Дубовые Гривы — вот, может, её вам и отдать…

Игумен, смиренно опустив глаза, гладил только свою чудесную бороду.

— Да. Ещё про одно дело забыла! — вдруг всполошилась княгиня. — Пособи-ка и тут мне твоим советом, отец.

— Сказывай, княгинюшка матушка, — опять вытер пот игумен. — На то мы и поставлены.

— Вот внук у меня один помер, отец, — озабоченно начала княгиня. — И мальчонка-то был так, кволый. А мать — вот уж сорочины[83] прошли — всё никак утешиться не может. Она и завсегда эдакая… пискля была, а теперь и совсем глаз не осушает. Пощунял бы ты, что ли, её[84] — прямо я не знаю, что мне с бабой и делать!

Игумен укоризненно покачал умащенной главой.

— Это грех, — решительно сказал он. — Так и скажи ей от меня, княгинюшка-матушка. Мир сей — погибель. И потому, — скажи, — ежели бы отшедшего она любила, радовала бы ся оси и веселилася о нём, яко настоящих свободися волн и тленными суетными прелестного сего жития не усладишася, ниже лукавству и злобы изучишася. Особенно же, княгинюшка, грешно плакать о детях кщёных: ведь они идут в Царствие Небесное.

— А некщёные?.. — с испугом посмотрела на него княгиня. — Нюжли ж их в ад сажают?

— Нет, — твёрдо сказал игумен. — Ни в рай, ни в ад, а так, посерединке. Не написано ли: некрещении убо младенцы царствия Божия не сподобляются, в муку же не отходят? А о крещёных и горевать нечего, — ещё раз повторил он. — Некая мать весьма плакала о детях своих, и вот Бог таинственно послал ей одного из святых своих в образе некоего инока и настрого запретил ей плакать. И не глаголет ли Афанасий Александрийский, что чада чистии там спасения получат? Иногда и так бывает, что Господь чрез смерть уничтожает будущий сосуд сатанинский: не удавил ли ангел одно дитя потому, что оно орудие сатанино хотяше быти? Что ты, княгинюшка-благодетельница?.. — вдруг оборвал он, увидев, что княгиня смотрит на него вытаращенными глазами.

— Да чтой-то чудно говоришь ты, отец! — сказала она. — Как же это ангел мог наперёд узнать, что дитя орудием сатаниным быть хочет? Нешто это загодя указано, кто будет сатане угодником, а кто Богу? Потому, ежели всё предуказано, так чего же нам стараться тогда быть праведными? Чудно чтой-то, отец!

Игумен смутился.

— Ах, матушка княгинюшка! — сдерживая досаду, воскликнул он. — А Божья-то милость? Помолится человек поусерднее, Господь и помилует, — уверенно сказал он. — Ну, и родителям назидание: яко да се видевше родители абие в страх придут и тако умилившеся оцеломудрятся.

И, сдерживая зевок, он ласково погладил свою чудесную бороду.

— Ну вот, спасибо тебе, отец, за наставление, — проговорила княгиня, решившая, что бабьего ума её на эти дела не хватает. — А теперь пора и к дому.

— А не прикажешь ли собрать тебе закусить на дорожку, княгинюшка матушка? — сказал отец игумен. — Щи со снетками у нас больно гожи сегодня. Можно для тебя и карасиков в сметане обжарить, а?

— Нет, нет, спасибо, отец. Я в Язвищах поела. Думала, разругаюсь с тобой, так и кормить меня не будешь.

— Ну, полно-ка! А тогда постой, я велю тебе грибков сушёных, охотницких, с собой дать да медку!.. — сказал игумен и постучал белой рукой своей по столу. — Эй, кто там есть?

В сени вошёл тот же доброзрачный послушник.

— Нет, нет, отец, грибов у меня у самой сколько хошь, спасибо, — сказала княгиня. — Хоть воз и тебе пришлю. Девки натаскали. А теперь вот лениться стали, непутные. То всё ревели: светопреставление скоро, а теперь точно с цепи сорвались, кобылы: «Напоследышки, — говорят, — хошь душу маненько отвести…» А я вот не верую в светопреставление! По книгам у вас, знаю, выходит, что свету вольному скоро конец, а я вот не верю.

— Вот что, Вася, — с улыбкой обратился игумен к послушнику. — Сходи-ка ты к брату Даниле, кладовщику, и скажи, чтобы он княгинюшке нашей медку какого поскладнее выбрал. Поди-ка, поспешай, — сказал он и совсем уже другим, светским тоном спросил княгиню: — Ну, как здоровье великого государя нашего? Что на Москве новенького?

— Да сказывают, что как старица-то Марфа преставилась, стал, вишь, государь на братьев своих опять коситься, — отвечала княгиня, хотя ей и хотелось выяснить до конца вопрос о светопреставлении. — Будто, сказывают, хочет уделы их прибрать…

— И гоже бы, княгинюшка матушка! — сказал игумен. — И больно бы гоже! Так всю Русь потихоньку под одно и подвёл бы. Что же это было бы, ежели бы вот хошь в нашем монастыре десять игуменов посадили, бы? Тут порядку уж не жди. А одна голова — самое разлюбезное дело. Конечно, отчего не посоветоваться, когда нужно, с бояры, но только вожжи всё же надо в одних руках держать. Да и опять, что же лучше — в избёнке двухоконной жить али в палатах распространённых? А князьям место всегда на службе великого государя найдётся, он не покинет. A-а, Данила. Ну что, выбрал княгинюшке нашей медку-то?

— Расстарался, — улыбнулся Данила Агнече Ходило. — Липовый… Дух такой, на пять вёрст слышно! Изволь, княгинюшка-матушка. Только недавно удостоился я поднести такого же великому государю, когда он приезжал сюда утешения ради смотрити зверского уловления зайцев.

Данила пораздобрел, расцвёл ещё больше, и обхождение его стало ещё изысканнее. Игумен давал ему теперь самые ответственные дела: покупку угодий, выдачу денег в рост мужикам, продажу сельскохозяйственных продуктов и прочее. И Данила превосходно справлялся со всем. Его уверенность в себе росла, а цветистый язык его становился всё пышнее.