Айбек - Детство (Повесть)

• Название: Детство (Повесть)
• Автор: Айбек
• Издательство: Издательство литературы и исскуства им. Гафура Гуляма
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1986

«Детство»- это автобиографическая повесть, в которой автор рассказывает о своей жизни и жизни узбекского народа в дореволюционное время. Действие происходит в Ташкенте, где родился и рос Муса, главный герой повести. Обо всем, что видит Муса в окружающей его действительности, о влиянии на подростка идей первой русской революции и восстания 1916 года, которое вспыхнуло в Ташкенте, автор рассказывает взволнованно и правдиво.

В 1962 году, за повесть «Детство», Айбек удостоен государственной премии УзССР имени Хамзы.

---

— Трамвай это, трамваем называется! — говорит один из мальчишек. — Я слышал от больших, он бегает без лошадей!

Густо валит снег. На мне старый ватный халат, на голове истрепанная, замызганная шапка, на ногах ичиги с протертыми задниками и дырявые калоши со стершимися — скользкими подошвами. Усевшись журавлиным рядом по краю тротуара, мы поджидаем трамвая.

Откуда-то прибегает запыхавшийся Тургун. На нем поношенный камзол. Поверх тюбетейки повязан грязный платок — в холод Тургун всегда так прятал уши.

— Вот интересная штука! — говорит он, втискиваясь между Агзамом и мной. — Я до самого Каръягды бегал. Внутри какой-то человек продает ярлыки. Я пристроился было на ступеньке, да ярлычник закатил мне такую затрещину, что я еле ноги унес. А все-таки интересно. Прямо новый дом, сияет весь. А внутри скамейки ряд за рядом. Как припустит, не успеешь оглянуться, а он уже за версту укатил.

Мы слушаем, раскрыв рты.

— А двери есть в нем? — интересуется кто-то.

— Ну да! Есть дверь для входа, есть дверь для выхода. Понимаешь, лошадей нет, а он летит себе, погромыхивает только…

— Чудо! Чудо! — говорит один из мальчишек.

У чайхан, у бакалейных лавок по краю тротуара сидят, опустившись на корточки, помрачневшие, притихшие старики.

— Конец свету настает. Всякие чудеса являются. Все это знаки могущества всевышнего, по его воле, — говорит какой-то старик, теребя жиденькую бороденку.

Неожиданно со стороны Хадры, с грохотом, с беспрерывным звоном подкатывает трамвай. Мы все шумно вскакиваем, окружаем новенький сверкающий вагон. Трамвай внезапно трогается и быстро удаляется, а у Катартерека опять останавливается. Запыхавшиеся, мы гурьбой бежим вслед. Но добежать не успеваем, он снова трогается и катит дальше.

— Ничего, сейчас другой подойдет! — дергает меня за руку озорной, обо всем осведомленный Тургун. — Видал, Мусабай! Целый дом, большой, просторный.

— Чудо! Я слышал сейчас, будто вон по той проволоке какая-то сила течет, правда это, друг? — спрашиваю я, показывая глазами на провод.

— Этого я не знаю, — говорит Тургун, потирая покрасневшие от холода руки, — но бегает он, сам видишь, без всяких лошадей.

Появляется какой-то мусульманин, он старательно очищает трамвайные пути. Понаблюдав за ним, Тургун говорит:

— Если бы меня взяли на работу — я вполне справился бы с этим делом!

— Ступай, ступай отсюда! Нос прежде утри, — обрывает Тургуна рабочий.

— Эх, вот бы прокатиться на этой штуке в свое удовольствие! — мечтательно говорит один из наших товарищей.

Не зная устали, запыхавшиеся, мы носимся от Баланд мечети до Хадры, от Хадры до Катартерека, встречая и провожая каждый трамвай. Бегаем долго и расходимся по домам только в сумерки.

* * *

Пятница, начало июня. Наступила летняя жара. Ребят на нашей улице немного. Агзам и Ахмад поступили учениками к ремесленникам.

Из дома выбежал Тургун в старенькой рубахе, в грязных штанах, а на голове новая тюбетейка.

— Вот, посмотри на вышивку, Мусабай. Это называется «Цветок на лугу», — говорит Тургун, протягивая мне свою тюбетейку.

— Тюбетейка неплохая, — говорю я, поворачивая ее в руках. — Только вышивка не очень умелая, да и сшита тюбетейка нескладно. Смотри, какие закладки между строчками, наверное, из грубой хрустящей бумаги.

— Ну-ну! Ничего ты не понимаешь, — говорит Тургун, — вырывая у меня тюбетейку. — Ее подарила мне тетка. Ты на свою взгляни: допотопная, и нищий не наденет, а ты носишь ее на голове.

Мы в шутку хорохоримся некоторое время, толкаемся, наскакивая друг на друга, как петухи.

— Хватит, друг, довольно! Шутки хороши в меру. Послушай, что я тебе скажу, — говорит Тургун. — На крышах уже трава пожелтела, играть там нельзя. Не лучше ли нам отправиться куда-нибудь, где прохладнее? Возьмем с собой корову дяди. Тетка у меня скупая до смерти, над глотком молока дрожит, а корове лишнего клочка сена не даст. Дядя частенько ругает и колотит свою жену, чтоб наставить на путь, да все без толку. Есть у них одна дочка, и та замарашка. Тетка втайне от дяди продает молоко и собирает деньги — копит для дочки одеяла, сюзане, покрывала, всякую всячину. Не пьет, не ест, только и знает, добро копит…

— Хватит, хватит! — обрываю я Тургуна. — Ты болтлив, как старуха. Пошли! Давай, веди свою корову. Возьмем с собой по лепешке, и довольно. По пути, когда начнутся сады, можно незаметно урюку насшибать.

Завернув в пояс по лепешке, мы идем к дяде Тургуна. Отвязав корову, ведем ее к воротам. Вдруг, откуда ни возьмись, тетка — встала нам поперек дороги, растопырилась, побледнела:

— Вай! Куда это вы, подохнуть вам?

Тургун, краснея от злости, подтолкнул меня:

— Растолкуй ей!.

Я осторожно объясняю:

— Мы попасем ее за городом, накормим так, что у нее живот, как мех, раздуется. Может, и вам яблок, урюка принесем.

— Вай-ей! — всплеснула руками обрадованная тетка. — Удачи вам, в жизни, милые! И правда, сена нет, клевер дорог, голодает коровушка моя. Вы и мешок прихватите с собой, травы нарвете там, жертвой мне стать за вас!

Тетка мигом приносит откуда-то и сует мне в руки большущий домотканый мешок. Тихонько шепчет мне, оглядываясь на Тургуна:

— Этот озорник как бы не загубил корову. Ты сам присмотри за нею, Мусабай. Ради тебя только и отпускаю се, милый…

— Чух-чух! А ну, шагай, животина! — кричит Тургун, подгоняя старую тощую, как палка, куцую корову с ладанками и черными, в белую крапинку, бусами на шее. — Да иди же ты! Эта надоедливая женщина никогда не перестает болтать! — злится Тургун, но говорит, чтоб не слышала тетка.

Мы угоняем корову. Миновав Балянд-мечеть, поднимаемся к Бешагачу. Жарко. Душно. Горячая пыль обжигает ноги. Особенно тяжело бедной корове. Заплетая ногами, бредет она еле-еле.

На Бешагаче, в густой тени могучих талов, много чайных. Под мостом вода ревет, бушует. Длинные ряды мелочных лавчонок в них рис, маш, морковь, лук, сушеный урюк, изюм. Чего только тут нет!

Мы даем корове передышку. Тургун, прогуливаясь около ишаков и лошадей, привязанных у воды, насобирал охапку сена и клевера.

— Хорошо сделал, плут! — похвалил я друга, привязывая корову в сторонке к талу. — Пусть немного полакомится животина, Корова так уморилась, что и на корм взглянуть нет у нее силы, — возьмет губами былинку и жует еле-еле. Мы понуждаем ее, суем к носу пучки клевера. «Му-му! Ешь, ешь, животина! Идти далеко, наедайся».

У нас животы подвело от голода. Я достаю из пояса черствую лепешку и говорю Тургуну:

— Твоя лепешка пусть полежит, потом съедим, — и делю лепешку на две равные части.

Опустившись на корточки на берегу канала, мы отламываем от своих половинок по куску и бросаем в воду выше по течению. Куски размокают, пока доплывают до нас. Мы съедаем их и бросаем в воду еще по куску. Так, поедая лепешку, мы одновременно и развлекаемся: чей кусок быстрее доплывет.

Мы поднимаемся и продолжаем путь.

Корова наша вот-вот свалится. Тургун тащит ее за бечевку, я подгоняю сзади. Начинаются сады. Чем дальше, тем больше садов и огородов по сторонам.

— Корова совсем выбилась из сил, — говорю я Тургуну, пытаясь отвлечь его от мысли добраться до Аскии. — Вон, видишь, ячмень, клевер, картошка кругом. То же, наверное, будет и в Аские. Тут по берегам арыка много аджарыка. А аджарык, он, знаешь, лакомство для коровы!

Тургун неожиданно соглашается:

— До Аскии уже мало осталось, да ладно, пусть корова попасется немного, потом двинемся дальше.

Пустив корову пастись, мы присели отдохнуть. Наперегонки съели оставшуюся лепешку и тихонько пошли вдоль арыка.

— Мусабай! — внезапно останавливаясь, говорит Тургун. — Смотри, слив сколько.

Я взглянул на дерево, обрадовался:

— Вай-буй, сколько родилось! Только у этого дерева, наверное, хозяин есть?

Но нигде никого не видно. Тургун решительно карабкается на дерево, набивает рот, бросает горсть слив на землю.

— Бери, ешь. Чистый сахар! — и лезет еще выше.

Я подбираю с земли брошенные им сливы.

— Очень вкусные. Бросай еще.

— А ты залезай сам, — предлагает Тургун. — Наедимся и за пазуху наберем. Смотри, как я высоко забрался. Кругом никого нет, не бойся.

Я уже больше не раздумываю, проворно карабкаюсь на дерево, встаю на толстую ветку. Набрав горсть слив, хочу сунуть их за пазуху, как вдруг слышу снизу грубый окрик:

— Ах, мерзавцы! А ну, слезайте!

Сердце у меня вздрогнуло и остановилось. Тургун тоже притих. Я скосил глаза: под деревом стоял высокий худощавый человек и сердито смотрел на нас, задрав голову.

Мы нехотя слезли с дерева. Человек схватил нас крепкими, как клещи, руками:

— Откуда вы явились? Из города, что ли?

— Да, из Ташкента. Хотели корову попасти, — не смея поднять глаза, тихо ответил я.