Айбек - Детство (Повесть)

• Название: Детство (Повесть)
• Автор: Айбек
• Издательство: Издательство литературы и исскуства им. Гафура Гуляма
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1986

«Детство»- это автобиографическая повесть, в которой автор рассказывает о своей жизни и жизни узбекского народа в дореволюционное время. Действие происходит в Ташкенте, где родился и рос Муса, главный герой повести. Обо всем, что видит Муса в окружающей его действительности, о влиянии на подростка идей первой русской революции и восстания 1916 года, которое вспыхнуло в Ташкенте, автор рассказывает взволнованно и правдиво.

В 1962 году, за повесть «Детство», Айбек удостоен государственной премии УзССР имени Хамзы.

---

Учитель берет у меня книгу, кладет ее на низенькую табуретку перед собой. Говорит:

— Ну, начнем. Во имя аллаха!.. — И, не торопясь, начинает читать. Я повторяю вслед.

Стихи Навои — любовные, философские — исполнены глубокого смысла. Душа моя вдруг как бы озаряется, внезапной вспышкой света, — его аллегории, афоризмы, безукоризненно звучные рифмы западают мне в самую душу.

— Газели Навои любовные, но это любовь к аллаху, чистая любовь, — говорит учитель. — Продолжай читать, придет время, сам поймешь.

VI. Времена меняются

И снова весна. Уже набухают почки на деревьях.

Мальчишки квартала носятся с крыши на крышу, запуская бумажных змеев, обыкновенных и большущих — куроки.

Однажды — видимо, в начале марта, и, кажется, в пятницу — я, забросив курок, с утра слонялся на гузаре. Тут из толпы взрослых в уши мне молнией стрельнули слова:

— Николая свалили с трона!

— Престол вдребезги разнесли!

— Избавились от тирана!

— Сгинуть Николаю! Довел, что подыхаем с голоду.

По всему базару пошла молва из конца в конец.

Оказывается, губернатор, чтобы скрыть от народа то, что произошло в Петрограде, приказал придержать в первые дни все телеграммы, и все-таки народ узнал правду.

Наутро, наспех попив чая, я побежал на улицу. Хожу, прислушиваюсь ко всему, что говорится на перекрестке. Вдруг со стороны Хадры показалась группа людей, с виду интеллигентов. Среди них несколько ремесленников, бедняков. Слышится духовая музыка, но такая сумбурная, что и мелодии не уловить: оркестр недавно только введен в обиход, и все музыканты — любители из народа.

— Чудно! Слышали, объявилась такая штука — «музыка»? — спрашивает своего соседа один из лавочников, имея в виду оркестр.

— Чудеса! — удивляется сосед.

А интеллигенты кричат:

.. — Конец деспотизму! Долой кровопийцу Николая! Да здравствует Временное правительство! — И удаляются в сторону нового города.

Вслед за ними повалили люди нашего перекрестка, мы, мальчишки, тоже присоединяемся к толпе.

В новом городе собралось много русских рабочих и интеллигентов. Оратор, какой-то рабочий, что-то с жаром говорит. Я не знаю по-русски ни слова, стараюсь хоть что-нибудь понять по глазам окружающих, по выражению их лиц.

Домой я возвращаюсь далеко за полдень и до мелочей рассказываю обо всем матери.

— Подлого тирана Николая сковырнули с трона и спровадили в ад. Слышно, что поводья взяло в руки какое-то Временное правительство…

— Слыхали, слыхали. От соседей слыхали уже, — говорит мать. — И Рохат откуда-то принесла эту новость. Николая, подохнуть ему маленьким, прогнали, и очень хорошо сделали!

* * *

Баи, владельцы земли, купцы неистовствуют больше прежнего. Роскошные пиршества, разгул принимают невиданный размах. Улемы получают огромные доходы от вакуфов. А народ по-прежнему разут, раздет, бедняки, неимущие нуждаются в куске хлеба.

Между улемами и джадидами начинается распря, дело доходит чуть ли не до драки. И те и другие кричат, пересыпая речь арабскими и персидскими словами, грозными цитатами из корана. Джадиды вопят о «просвещении нации», «о славном прошлом Туркестана» и вместе с баями организуют «Шура ислам»— Совет Ислама. Улемы создают «Общество улемов».

Помнится, в июне началась подготовка к выборам в думу. Она сопровождается острыми столкновениями. На ноги встают все улемы. К ним присоединяются русские реакционеры, часть местных баев. Народ, не разобравшись, поддается агитации улемов, и они одерживают верх в старом городе.

30-е июля. У Балянд-мечети собрались тысячи людей. Улемы, довольные результатами выборов, выпускают листовку с «Изъявлением благодарности». Кто-то из моих товарищей сует мне один экземпляр: «Читай!»

«Хвала аллаху! Исполненные благочестивого рвения и благородного усердия, жители Ташкента — мусульмане на гласных выборах 30-го июля сего 1917!? года, выполняя необходимую и непреложную национальную обязанность и наиважнейший долг свой, следуя за досточтимыми улемами, коим уготовано быть нашими наставниками на этом свете и предстателями-заступниками в загробной жизни, и на деле руководствуясь их указаниями, преисполненные доверия, с открытым сердцем, жители каждой общины утром к 9-ти часам дружно собрались у своих участков, бережно, как бесценный дар, храня в руках своих выборные конверты и отвращая слух свой от дьявольских наущений некоторых коварных обманщиков и соблазнителей, пренебрегая усталостью и не поддаваясь раздражению, ожидали с должным терпением и выдержкой, даже если приходилось стоять по четыре-пять часов: дехкане оставляли на попечение всевышнего дома свои, своих жен и детей, убеленные сединами старцы держали себя, как полные сил юноши, больные же, как здоровые телом, и без всяких обид друг на друга, без ссор и драк при таком великом и опасном скоплении народа провели эти трудные выборы мирно и весьма спокойно и в предвидении будущей счастливой и блаженной жизни, разумом и совестью сознавая, какой стороне отдать свои голоса, в полном сознании своих выгод и интересов отдавали предпочтение спискам именно той стороны и по своей склонности принадлежащие им выборные «шары» клали в надлежащие места без всякого на то побуждения и по своей доброй воле!

Хвала всем! Да здравствуют истинные мусульмане! Да принесёт вам счастье наступление дней свободы! И да будет благословенна наша новая дума!»

Этим длиннейшим обращением, чуждым народу и по языку и по содержанию, улемы пытались сбить трудящихся с толку, устранить их от борьбы. Они ведь умели ловко обманывать и запутывать народ, используя как свое оружие религию.

А что касается джадидов, то они полностью снюхались с буржуазией, кричали «нация», а все свои надежды полагали только на «цвет нации»— баев.

* * *

Я еду на арбе, запряженной могучим справным карабаиром и до отказа нагруженной красными летними яблоками. За арбой клубится туча пыли. Разморенный жарой, я вяло покачиваюсь при каждом толчке, задумчиво поглядываю на пожелтевшую пыльную траву по сторонам, на изрезанные ущельями горы. Спрашиваю арбакеша:

— Дедуш жара страшная, далеко еще до остановки?

Арбакеш, ласковый сухощавый старичок с жиденькой бородкой, в пропыленной рубахе и в глубоко надвинутом грязном войлочном колпаке, лениво отвечает:

— До остановки далеко, сынок, потерпи малость. Сейчас как раз середина лета — самая пора созревания ячменя, пшеницы, всяких плодов-фруктов, так что пусть палит, свет мой. Солнце — штука премудрая. От его тепла большая помощь. Даже больные, зарывшись в песок, в пыль, находят облегчение от своих недугов. Словом, от солнца всему живому польза, его свет и тепло — бесценный дар…

— Я, дедушка, спрашиваю про остановку, сколько верст осталось? — нетерпеливо перебиваю я старика.

— Далеко, далеко, потерпи, — отвечает старик, подхлестывая лошадь. И помолчав, улыбается: —Ты бы песню спел, что ли. Или из благородного корана какую-нибудь трогательную суру прочитал.

— Мне и так наскучило без конца твердить коран. Он ют начала до конца весь по-арабски, дедушка. Его смысла даже многие муллы не понимают. А песни петь я не умею, способностей нет.

— Голос, говоришь, скрипучий, а, братец? — смеется старик.

Вдали, суля прохладу, синеет цепь величественных гор. А степь пылает огнем. Трава, цветы — все посохло. Вдоволь наглотавшись пыли, мы, наконец, добираемся до остановки.

Здесь стоит большой обоз арб с пшеницей из Янги-базара. В обозе внезапно заболела лошадь. Хозяин, толстый бородатый человек средних лет, задыхаясь от ярости, кричит на арбакеша:

— Мерзавец, сожрал коня! Подожди, я тебе покажу, сын собаки!

Арбакеш, парень лет девятнадцати-двадцати, оправдываясь, говорит сквозь слезы:

— Хозяин, никакой вины на мне нет, я бедный человек…

Какой-то старик из числа столпившихся здесь арбакешей склонился над лошадью, пощупал у нее за ушами.

— Перестань! — выпрямляясь, сказал он молодому арбакешу. — Издох, и конец делу. Может, мышьяки, может, еще какая болезнь, словом, издох и плакать теперь бесполезно. — И к хозяину: —А ты, свет мой, — этот парнишка смирный, тихий — не трогай его.

— Тихий, видишь ли, этот сын распутницы! Лентяй он и в лошадях ничего не понимает, мерзавец! — закричал хозяин.

Он внезапно набросился на парня и начал избивать его. Мне стало жаль беднягу, я заплакал. Старик-арбакеш побледнел. Оттолкнув в сторону парня, он закричал на толстяка:

— Хочешь зло сорвать, мошенник? Если нужно возмещение за коня, я сам уплачу тебе!

Хозяин притих, насупился. А старик уже распоряжался, обращаясь к другим арбакешам:

— Довольно стоять! Разделите его груз по два мешка на арбу и давайте трогайте, чтоб засветло быть в Ташкенте. Надо помнить о деле!