Айбек - Детство (Повесть)

• Название: Детство (Повесть)
• Автор: Айбек
• Издательство: Издательство литературы и исскуства им. Гафура Гуляма
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1986

«Детство»- это автобиографическая повесть, в которой автор рассказывает о своей жизни и жизни узбекского народа в дореволюционное время. Действие происходит в Ташкенте, где родился и рос Муса, главный герой повести. Обо всем, что видит Муса в окружающей его действительности, о влиянии на подростка идей первой русской революции и восстания 1916 года, которое вспыхнуло в Ташкенте, автор рассказывает взволнованно и правдиво.

В 1962 году, за повесть «Детство», Айбек удостоен государственной премии УзССР имени Хамзы.

---

Мой старичок долго стоял, глядя вслед удаляющемуся обозу.

— Меняются времена. Смотри, как он… на хозяина?! — сказал он, не то удивляясь, не то радуясь, и покачал головой.

Пробыв два дня в пути, мы вечером приехали в Янги-базар.

* * *

Отец, одетый поверх рубахи в длинный камзол, как и в первый раз, встретил меня на широкой улице.

— Идем, сын, — сказал он. — Помнишь насвайщика Карима, он звал к себе.

Вдвоем мы шагаем грязными, занавоженными пыльными переулками. Быстро сгущаются сумерки. Над горизонтом колышется нежный атласный занавес, но уже хмурится вдали величавая гора Козыгурт, и небо густо усыпано звездами. Прямо передо мной сияет вечерняя звезда. Я любуюсь ею: мне кажется, что здесь она и ближе и ярче, чем в городе.

Когда мы вошли во двор Карима-насвайщика, хозяин уже сидел с несколькими торговцами мануфактурой и лавочниками на глиняном возвышении на внешней половине двора. Увидев нас, насвайщик заулыбался и с места протянул нам кончики пальцев.

После нас пришли два-три лавочника. Все они здесь худые, тощие, скупые, и большей частью мелочные люди. Всех я их знал еще по лету прошлого года.

— Мусабай, что нового в Ташкенте? — спросил у меня рябоватый лавочник, пальцем выгребая из-за губы насвай.

Я коротко рассказываю кое-что из того, что знал:

— В Ташкенте тревожно. Время трудное, простые люди голодают. Мастеровые возмущены, требуют, чтобы установили работать по восьми часов в день и чтобы плату прибавили… Нет хлеба, мяса…

— Эха! — вздыхает какой-то незнакомый мне пожилой лавочник. — Вон оно как. Николая убрали, и дела, значит, пошли все хуже. А радовались, мол: тирана Николая скинули с трона, кончился, мол, будь он проклят, белый царь, кричали «ура». И все-таки, по моему разумению, белый царь был хорошим, справедливым был, хоть и страх наводил на людей. Люди боялись его. У полиции всегда были наготове плети, вот и порядок был. А сейчас? Нет сейчас порядка.

— Верно, верно! — подхватывает веснушчатый рябоватый мануфактурщик. — Какой там порядок! Временное правительство слабо ведет дело. Деньги Керенского — никчемные бумажки. И маленькие совсем, — говорит он и показывает кончики пальцев: — Вот такие всего. А деньги, они должны внушать уважение человеку.

— Э, рушится порядок, ваша правда. Цены, например, сами знаете, что ни день скачут, — вступает в разговор небольшого роста щеголеватый человек с узкими прорезями глаз. — Говорят, будто правовые дела возглавляют справедливые улемы. Им будто бы будут поручены дела веры, вопросы шариата.

— Все это правильно! — дружно поддерживают его все лавочники. — Простым народом должны руководить улемы!..

Отец сидит молча, потом, ни к кому не обращаясь, говорит сдержанно:

— Да пошлет всевышний людям мир и спокойствие, времена настали трудные. — И прибавляет раздумчиво: — И все-таки знающие люди из народа должны найти правильный путь!

Хозяин выносит большое блюдо с нарыном, приготовленным из вяленого и присоленного мяса. Лавочники, позабыв о политике, с возгласом: «Во имя аллаха!»— набрасываются на еду. А насытившись основательно, сверх того выпивают еще с десяток чайников чая и затем расходятся по домам.

Мы с отцом заворачиваем в пустую чайхану с тускло мерцающим чираком. Тесная и низкая, с обветшавшими дырявыми кошмами, чайхана эта, кроме базарных дней по воскресеньям, почти все время стояла закрытой, и отец ютился в ней, когда не бывал в отъезде.

— Охо, Мусабай приехал! — воскликнул внезапно появившийся откуда-то чайханщик.

Отец велел ему приготовить для меня постель.

От усталости я заснул, как только голова моя коснулась подушки.

* * *

Отец каждый день отправлялся на рассвете верхом с хурджунами, набитыми ситцем, бязью, нитками, иголками, и возвращался лишь вечером. Только по вторникам и субботам оставался со мной, потому что в эти дни в степи у казахов не было базаров.

В один из таких свободных дней отец беседовал со своим другом, единственным здесь портным со швейной машиной, обшивающим казахов этой округи. Я приткнулся в сторонке, задумался о своей заветной мечте — о стригунке.

— Потерпи. Надо уметь терпеть, дурень, — говорит отец, догадавшись о моих заботах.

Я сразу оживился:

— А вы купите? Правда? Когда вы купите?

Портной, довольно невзрачный на вид человек, тихонько шепчет мне:

— Есть хороший стригунок, такой красавец!..

Отец сердится на своего друга, укоряет его:

— Перестань! Зачем смущаешь мальчишку? Прежде всего нужно деньги иметь.

Портной смеется, говорит, обращаясь ко мне:

— Во-первых, ты еще не можешь ездить верхом, худ, как щепка, слетишь с лошади. Немного поправиться надо, чудак. А поправиться ты сможешь, если станешь пить бузу. Буза, она полезная, как лекарство, казахи постоянно пьют ее.

Отец тотчас подхватывает:

— Верно, сын, верно! Буза и правда полезная, я сам пил.

Я понимаю, что оба они хотят отвлечь меня, чтоб не приставал с покупкой стригунка, но молчу. А когда они снова увлекаются беседой, убегаю на улицу.

С досады я отломил ком сухой глины, хотел запустить в кур, копошившихся в пыли, но, уже замахнувшись, остановился с поднятой рукой: среди кур оказался петух — и какой петух! — крепкий, коренастый, и сияет весь червонным золотом. В голове у меня внезапно вспыхивает мысль: «Вот бы поймать петуха! Такой петух ни одному боевому петуху в Ташкенте не даст спуску!» Я начинаю гоняться за петухом. Куры с истошным кудахтаньем разбегаются р паническом страхе. Петух, позабыв о своем достоинстве, тоже припустил, вытянув шею. Потом, отчаянно захлопав крыльями, перемахнул через дувал. Словом, на этот раз и здесь, я потерпел неудачу.

* * *

Однажды рано утром отец сказал мне:

— Сегодня пятница, базар в степи. Поедем со мной, сын.

Я хватаю свой старый войлочный колпак, надеваю поверх грязной рубахи пропыленный камзол. Отец, напичкав хурджуны ситцем, бязью и разной мелочью, перекидывает их через седло, садится на иноходца. Упершись ногой в стремя, торопит меня:

— Ну, давай садись!

Как только я устроился на подстилке позади седла, конь сам трогается, словно понимает, что уже можно отправляться в дорогу.

Примерно через час пути по буграм и увалам мы добираемся до базара, который расположился на длинном пологом холме на невысоком плоскогорье в степи. Базар здесь довольно большой и оживленный. Казахи из дальних степей приобретают здесь все необходимое для себя. Узбеки из Ташкента, Чимкента, Янги-базара и из других мест привозят сюда вьюками на лошадях аршинный товар (мануфактуру), местную бязь, сушеный урюк, орехи, джиду, изюм, разных сортов нитки, иголки, ламповые стекла и прочую мелочь.

Пока отец располагается со своим товаром, я привязываю в стороне коня, подбрасываю ему клевера и отправляюсь бродить по холму. Незаметно добираюсь до конского базара и тут вдруг вижу красивого рыжего стригунка. Хороший рост, шея чуть изогнута, сторожкие уши стоят торчком, глаза живые и по-человечьи осмысленные. Стригунок сразу пришелся мне по душе, буквально приворожил меня. Хозяин похаживает около него, то погладит по крупу, то потреплет шею. Я подхожу незаметно, глажу морду конька, легонько расчесываю пальцами короткую гриву. Спрашиваю не очень решительно:

— Сколько он стоит, дядя?

Толстый, почти круглый казах в белом войлочном колпаке и в чекмене из верблюжей шерсти, с косящим левым глазом передает повод работнику и самым равнодушным тоном лениво отвечает мне:

— Уходи отсюда, племянник, отправляйся! И стригуна оставь, не трогай! Зови отца, если конь понравился.

Краснея от смущения, я стараюсь объяснить ему, как важно для меня знать цену. Но толстяк отмахивается от меня:

— Валяй, валяй отсюда, не приставай! Не возьмешь ты, конь дорог. Беги, веди отца, тогда и торговаться будем.

Я опять пристаю, упрашиваю:

— Дяденька, милый, ну скажите цену!

Но хозяин стригуна только молча ухмыляется в ответ.

Я хорошо знаю, что отец не придет, сколько бы я ни просил его. Даже слушать не станет, оборвет: «Уходи, не приставай!» В последний раз обхожу вокруг стригунка и удаляюсь, расстроенный и приунывший.

Часа в четыре пополудни все кругом вдруг в одно мгновенье заволакивается пылью. Внезапно поднимается сильный буран. Люди, растерянные, в тучах пыли разыскивают овец, коз, коней, верблюдов, ишаков. Неожиданно налетевший откуда-то вихрь еще больше умножает всеобщее замешательство. Я едва удерживаюсь на ногах. Отец, бедняга, растопырившись, припал к хурджунам. Хорошо еще, что он не успел запихать в них все свои товары. Оба мы — и отец и я — в пыли с головы до ног. А пыльные вихри появляются, волоча подол по земле, и верхушкой взмывая под самые небеса, исчезают и снова возникают один за другим.