Елена Лобачева - Хроники Птеродактиля

• Название: Хроники Птеродактиля
• Автор: Елена Лобачева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9691-0538-6

Это роман обо всем — о любви, о жизни, о смерти, о бессмертии… В ироничной манере, раскручивая детективную интригу, автор ведет повествование от лица человека, со смерти которого произведение начинается. Реальные события тесно переплетены с вымыслом, а из того, иного мира, где нет ни материи, ни времени, ушедшие созерцают наше бытие, стараясь не вмешиваться в земные дела. Но это не всегда удается.

---

Больничные койки покинули в один день и умершая мать Надежды, и поправившая здоровье Юрина тетка. Тогда же оставил земные хлопоты Юрий.

Юрий и Надина мать были похоронены в один день на разных кладбищах.

Несуразность Конца Юрий не осознавал. Скудный эгоизм «вновь пришедшего» раздосадовал многих. Призрак понимания проявил лишь Владимир. В знак солидарности.

Владимир, покинувший земные дела первым из них, любил философствовать.

«A bove majore discit arare minor»[2], — с этой фразы начинал Владимир будничные перебранки. В своих деяниях он каялся частями. В отличие от Юрия, Владимир любил каяться. И там, и здесь. Каждая доза покаяния облекалась в стройное учение либо философского, либо теологического характера. Думаю, он не очень-то отличал одно от другого. Я знал его еще по земным делам. Там он слыл болтливым и невежественным.

Владимир оставил после себя униженную жену сына и двух дочерей. И еще он искромсал сердце и душу Лены. Удивляло смирение, с которым она сносила его жестокость.

Сдружило их детство, усадив за одну парту на долгие восемь лет. Лену он считал дурой, но с мозгами. А это можно использовать.

Неосознанно Владимир старался найти тот критический порог, после которого терпению Лены придет конец и она отодвинет плечо, надежное и теплое. Ничуть не бывало. Казалось, жизненные испытания закаляли ее, делая глупее и глупее.

«Ишь, как расселись: ноги-то, ноги — вместе, врозь, вместе, врозь. Ловко получается: мужик ноги раскинул, баба, наоборот, сдвинула. Будто боится, что прямо здесь, в метро, при всем народе к ней под юбку полезут. И как по заказу сидят вперемежку: он, она, он, она… врозь, вместе, врозь, вместе…» — Володя смотрел на сидящих напротив. Вагон покачивало, мысли убаюкивали. Володя любил метро.

Полудремотная расслабленность дорисовывала картинки, в которые Володя ярко и непристойно обрядил противоположный ряд: «Какой-то узор, в самом деле. Почему, когда просто рядом сидят, то есть задница к заднице, то и ноги касаются ног их внешней частью. Мужик и раскрывает ноги так, что рядом другому мужику не сесть. Обычно влезает баба. С другого края — опять мужик. И опять ноги врозь (благо, в штанах — на людях-то).

Другое дело, когда он на ней. Здесь, уж все по-другому: у нее — ноги раздвинуты, а у него вместе. И правильно. Иначе — не войдешь в нее „с удобством“…»

— Молодой человек, подвиньтесь, пожалуйста.

— Садитесь, садитесь, я выхожу, — Володя, краснея, засуетился к выходу.

Апрельское солнце растопило снег. Володя хмуро рассматривал ботинки, впитавшие всю воду, которую он зачерпнул, выпрыгивая из вестибюля «Таганской». Шмыгнул носом, вздохнул и привычной дорогой направился к Ленкиному дому.

Николай вслушивался в слова Володьки, одноклассника Лены.

— Как нет дома? Она ушла из школы давно. Так… значит, без меня — на Красную площадь!

— Успокойся, юноша, стул не виноват. Нечего его ломать, убери руки… Не стучи стулом, сказал! — Николай хотел вышвырнуть мальчишку из комнаты, да спохватился: Лена, обидевшись, может замолчать на неделю. А то и на месяц…Да, чудной ребенок.

Несколько лет назад, когда Лена училась в третьем классе, Любе зачем-то понадобился карандаш. Переворошив ящик письменного стола, она решила заглянуть в портфель дочери. Николай, сидя напротив, слышал шелест бумаги, затем почувствовал настороженность жены. — Ты только послушай, Коль, что эта дурочка пишет. Это, между прочим, ее дневник. Вот о тебе: «…Я ненавижу своего отца. Весь его облик в моем представлении сводится к двум частям: огромный нос и очки. Он думает, что под очками он скроет свою слепоту. Как бы не так! Он слеп внутри. Он не видит, не чувствует, не замечает меня. Меня, единственную, кто еще может его любить…»

Внезапно повернувшись, Николай почувствовал присутствие Лены. Напряжение и парализующий страх ребенка Николай понял с такой силой, что, метнувшись к жене, выкрикнул:

— Прекрати! Это я тебя ненавижу!

Люба не обиделась, лишь немного удивилась. Вспомнила свои дневниковые записи, подумала, успокоившись: «В меня пошла Леночка, дурой не вырастет».

Лена выбежала в коридор и надолго закрылась в уборной.

Выходили из ситуации долго. Да пожалуй, и сейчас ее отголосок плавает в воздухе.

А тогда, уже ночью, Николай думал и думал, забыв о сне, вспоминал первое тепло ребенка, сладкий запах новорожденной дочери и неподдельный ужас от мысли, что с ней может что-то случиться. Ночами, по несколько раз он подходил к кроватке. Вслушивался, внюхивался и постоянно трогал беззащитное тельце. Больше всего он боялся подушки — сдвинь чуть в сторону, подушка станет дыбом, а потом и свалится на ребенка. Так он думал, орудуя в кроватке руками и в сотый раз проверяя, все ли как надо.

Этой ночью он вздрогнул от того, что страшная мысль нарисовала картину намеренного движения: подушка руками Николая опускается на спящее личико девочки.

«Я ненавижу своего отца…»

За что, доченька? Как берег я твои первые сны. Как боюсь я за тебя в каждое мгновение твоих опозданий. Почему ты, такая маленькая, ничего не понимающая, не чувствуешь, как мне больно. Молчишь, целый день молчишь. Смотришь на нас как волчонок.

Вдруг Николаю показалось, что ребенок перестал дышать. Вскочив с постели, он мигом оказался у кроватки дочери. Не дышит! Дрожащими руками он тряхнул ее голову.

Лена не спала в ту ночь. Слепота не позволяла Николаю заглянуть в широко распахнутые, немигающие глаза. «Как могли они открыть мой портфель?! Разве я не имею права на тайну? Если родители могут так запросто влезть в самое сокровенное, в мой дневник, — что же другие? Никому не буду верить. Никому и никогда».

Руки отца, трясущие за голову, показались ей чужими, колючими и холодными. Лена брезгливо вывернулась. Натянула одеяло на голову и отчужденно забилась в угол кровати.

Взяв папиросы, Николай направился к лестнице. «Маленькая, совсем маленькая… Что делать-то?»

Через неделю Николай задавался другим вопросом: когда же она заговорит с нами?

Сейчас, вспоминая то время, Николай понял причину своей терпимости к этому капризному Володьке. Именно тогда мальчишка впервые появился в доме. Паренек с важным видом разглядывал книги. Потом спросил:

— Зачем вам столько книг? В вашем доме только женщины читать могут. Вы — слепой, и книги вам не нужны.

— Заткнись! — Лена спокойно взяла томик Лермонтова, открыла его на нужной странице, воткнула в руки отца и приказала: — Читай, папа.

Это были первые слова, которые она произнесла в доме с того злополучного дня. Николай, едва сдерживая радость, делая вид, что смотрит на страницу, медленно, будто действительно читает, декламировал:

Немного лет тому назад

Там, где сливался шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры…

С тех пор Володька освоился в их доме. Он приходил, когда хотел. Николай замечал, что паренек смышленый, тянется к знаниям. И есть в нем какая-то изобретательность. Его жестокость Николай объяснял сначала возрастом, а потом, познакомившись с родителями Володи, еще и семьей. «Да может, и не жестокость это, — иной раз думал Николай, — это способ мальчишки чувствовать себя достойно… Ведь как живем, как живем…»

Громкий голос Володи вернул Николая в реальность.

— Вы не понимаете! Из-за полета Гагарина она ушла из школы. Ушла! Наверняка на Красную площадь. Наверняка со своими притырышными подружками. Вы ее отец и должны объяснять ей, что главное, что не главное.

Николай устал от выходок этого «друга».

— «Главное», надо понимать, это ты. А все остальные — «притырышные». Я это должен ей объяснять?

— Зачем, зачем вы все перевираете? — Володя присел на диван и машинально потянулся к печенью.

Николай почувствовал, как рука мальчишки замерла на полпути.

— Да бери. Пока жуешь, может, и вернутся девчонки.

День клонился к вечеру. Праздник утомил Николая. Люба еще неделю пробудет в командировке. Что-то надо придумать к ужину.

Полет Гагарина перевернул эпоху. Это был праздник. Ну просто праздник.

Четыре девчонки, исполненные патриотизма, отправились на Красную площадь. Людская лавина захлестнула и повела. Лица, руки, улыбки снимали барьеры и условности.

— Стой, ты чего? — вскрикнула Карина, уворачиваясь от бесцеремонной руки, ухватившей ее за локоть. — Пусти, говорю!

— Не пущу, — прошипел парень.

Он был красивый и взрослый. Где-то в животе приятно заныло. Карина подумала: как на качелях, только лучше. Щеки вспыхивали и не гасли, а парень не уходил. И вдруг так захотелось остаться с ним. Вдвоем и надолго. Без девчонок.

Настя первая поняла, что Карина исчезла.

— Ну, Надежда, ты отвечать будешь, если Каринка придет раньше и расскажет, что мы с уроков сбежали.