Николай Полетика - Вoспоминания

• Название: Вoспоминания
• Автор: Николай Полетика
• Жанр: Биографии и Мемуары

Воспоминания Н.П. Полетики, журналиста и учёного, написанные, вероятно, в конце сороковых годов, обрываются на полуслове – с началом Второй Мировой. Несмотря на незавершённость, эти мемуары представляют собой значительный и во многом уникальный документ эпохи.

---

На третий день батюшка спрашивал молитвы. Мы читали их хорошо, с пониманием смысла и с выражением.

В общем, на приемных экзаменах мы получили «пять», «пять» и «четыре» и были приняты одними из первых.

С великим торжеством мы вернулись в Конотоп. Мама и бабушка, не ждавшие столь блестящих успехов, были довольны, но хвалили нас крайне скупо и сдержанно, чтобы мы не зазнавались. Наша учительница «тетя Вера» ликовала. Мы с братом ничуть не страшились предстоящего учения. В гимназии мы видели, прежде всего, место будущих игр и развлечений в большой и веселой компании сверстников.

В конце августа мы вернулись в Киев. Бабушка сняла квартиру из трех комнат, в самом конце Бульварно-Кудрявской улицы, там, где она, спускаясь, входит в Галицкий, или, как тогда говорили. Еврейский базар. Мы могли видеть всю площадь базара прямо из наших окон.

Занятия в гимназии начались 1 сентября, но в городе было неспокойно. Бабушка подписалась на газету, и мы, возвращаясь из гимназии к часу дня, прежде всего хватались за газетные страницы. Это был богатейший источник сведений, более интересный и более обильный, чем «Нива». С тех пор газета стала неотъемлемой частью нашего быта.

Из газеты мы узнали, что война подходит к концу, идут переговоры о мире с Японией, что в России началось народное движение с требованием реформ и конституции. Что такое конституция, бабушка нам разъяснила, и мы с волнением следили за газетными сообщениями о событиях в Киеве и по всей стране. Всюду шли собрания студентов и рабочих с требованием реформ. В Киеве в начале сентября начались сходки студентов в Университете и в Политехническом институте. В конце сентября студенческие сходки переросли в столкновения с полицией и в беспорядки на улицах. В начале октября остановилось движение на железных дорогах и начались забастовки на заводах. 14 октября 1905 года в Киеве перестали выходить газеты и остановились трамваи. Постепенно прекратились работы на всех предприятиях и занятия в школах. Стали закрываться магазины.

Мы сидели дома, жадно ожидая известий, которые приносила прислуга и более храбрые соседи. Бабушка не выходила сама и боялась выпустить нас на улицу. В городе была слышна стрельба. Соседи приносили сообщения о стычках на улицах, о разгроме лавок и панике жителей.

В квартирах срочно запасали воду и продовольствие, какое только можно было достать. Но 17 октября магазины вдруг открылись и пошли трамваи, а на следующий день, 18 октября, в утренних листках телеграмм, выпускаемых Киевскими газетами, был напечатан царский манифест о даровании населению «основ гражданских свобод».

Бабушка, спустившаяся к Галицкому базару, принесла известие, что в городе идут манифестации, переходящие в драки между сторонниками Манифеста и «защитниками царя». Вечером у киевской городской Думы на Крещатике войска стреляли в толпу, а на Подоле, на Галицком базаре и на Лукьяновке начался еврейский погром, который постепенно охватил весь город.

Погромы продолжались несколько дней -до 21 октября. По словам бабушки, войска и полиция легко могли прекратить их, но не делали ничего. Они равнодушно смотрели, как погромщики, босяки и оборванцы громили еврейские квартиры и лавки, выбрасывали на улицу мебель, имущество, товары, уничтожая и портя менее ценные и раскрадывая более дорогие вещи. Полиция, особенно на Подоле, не только спокойно смотрела на погром и убийство евреев, но даже призывала погромщиков «бить жидов». Войска и казаки сохраняли нейтралитет, отвечая на мольбы евреев о защите, что «им это не приказано». Войска защищали и охраняли не избиваемых, а громил, деливших между собой имущество евреев.

Из окон нашей квартиры мы хорошо видели, как начался и шел погром на Галицком базаре. Базар в просторечьи назывался Еврейским из-за множества лавчонок и магазинов, принадлежавших евреям. Это был район еврейской бедноты. Магазины, выходившие на тротуары, которые окружали полукольцом Базарную площадь со стороны Бульварно-Кудрявской улицы, Бибиковского бульвара, Мариинско-Благовещенской и Жилянской улиц, были маленькими лавчонками, где редко можно было найти больше одного приказчика. На самой базарной площади был «толчок»:

здесь стояли палатки с навесами и открытые столы, где продавались рвань и барахло и всякая всячина, от гвоздей и замков и до пирожков с требухой. Это было небольшое богатство. Мы видели, как погромщики тащили одежду, материю, обувь, галантерею, ругаясь и вырывая добычу друг у друга. Толстенная баба с медным лицом, в очипке (чепец), тащила, задыхаясь, детскую кровать и модную широкополую шляпу с букетом цветов или перьев. Ободранный босяк, в новеньком черном сюртуке, деловито тащил несколько коробок с ботинками. Другой оборванец с лохматой бородой нес коробку с сорочками и стенные часы. Какие-то люди в поддевках (мелкие торговцы, приказчики или дворники?) торопливо разбирали выкинутые из разбитых лавок на площадь и на тротуары товары. Полиция участвовала в грабеже, забирая наиболее заманчивые «трофеи». Погромщики врывались в дома и вытаскивали оттуда не только имущество, но и избитых, окровавленных людей, от которых требовали прочесть молитву или показать царский портрет. В квартирах оставались трупы убитых.

Наш дом был осажден толпой, но дворники заперли ворота, а живший в одной из квартир священник поклялся на кресте, что «жидов и бунтовщиков против царя в этом доме нет». Перепуганная бабушка с трудом оттаскивала нас от окон. Мы сами были в ужасе от того, что видели, но не могли оторваться от окна.

Погром продолжался беспрепятственно 19 и 20 октября. Позже из газет, когда они начали выходить, мы узнали, что особенно пострадали Крещатик и Подол, где были наиболее богатые магазины. Крещатик был буквально завален выброшенными из магазинов товарами. На Подоле были сожжены ряды еврейских деревянных лавок. В Липках (на Печерске), в наиболее богатой и аристократической части Киева, были разгромлены особняки еврейских богачей – барона Гинзбурга, братьев Бродских и других.

Только к вечеру 20 октября войскам был отдан приказ принять решительные меры и прекратить погром. Мы видели из нашей квартиры, как войска на Галицком базаре стреляли в толпу громил, которая разбежалась, оставив за собой несколько убитых и раненых.

От нашей прислуги и молодежи из соседних квартир мы узнали, что по городу ходят страшные слухи, будто «тысячи жидов» собрались в нескольких верстах от Киева и хотят вырезать всех жителей Киева, что Голосеевский монастырь горит и все его монахи перерезаны, что пороховые склады под Киевом взорваны. В полицейские участки прибегали в панике полуодетые мужчины, женщины, дети и просили защитить их от мести евреев. Они кричали, что евреи уже начали резню христиан и тому подобное. Все эти слухи распускались, конечно с провокационными целями.

Погром, свидетелями которого мы оказались, произвел на нас гнетущее впечатление, оставил чувство отвращения, ужаса и вместе с тем злобы на собственное бессилие. Всю жизнь я не могу забыть этих кровавых сцен, этой трагедии ни в чем не повинного народа. Почти все еврейские лавки в Киеве были разгромлены и разграблены, много домов разбито и опустошено. Бродя по Киеву, можно было видеть дома без окон и дверей – остались только стены, полы и потолки. На улицах валялись остатки мебели, разбитой утвари и посуды. Прилегающие к Галицкому базару и Подольскому рынку улицы, сады и бульвары были усеяны пухом из перин и подушек. Сколько людей было убито и ранено – об этом газеты не писали.

Это было мое первое знакомство с «еврейским вопросом» в «истинно-русском» и «истинно-украинском» стиле. Бабушка, умная и добрая старушка, небогатая русская дворянка, была так потрясена сценами погрома, что всю зиму чувствовала себя плохо, болела и скоропостижно скончалась весной 1906 года от кровоизлияния в мозг. Мама, приехавшая из Конотопа, похоронила ее на Лукьяновском кладбище.

Со смертью бабушки в нашей жизни началась новая глава. Бабушка завещала маме несколько тысяч рублей на наше образование. С этих пор мы с братом жили в Киеве на пансионе в семьях вдов офицеров (капитанов и штабс-капитанов), погибших в русско-японской войне. В Конотоп мы приезжали на летние каникулы, на Рождественские и Пасхальные праздники.

Наш отчим, имевший двух сыновей от первого брака, был добрый, справедливый и честный человек. Он любил нас, как родных детей, и мы звали его отцом. У них с мамой появились от второго брака ещё два сына, моложе нас на 7 и на 12 лет. Всего в нашей семье оказалось 6 мальчиков. Отец работал в Конотопской земской управе, мама занималась хозяйством и воспитывала детей. Семья была большой и дружной. Даже когда мы все выросли и разлетелись за тысячи верст от родного гнезда, каждый из нас поддерживал связь с отцом и матерью. Мы старались хоть раз в два-три года посетить родной дом. Родители наши умерли глубокими стариками вскоре после Второй мировой войны.