Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)

• Название: Понедельник - день тяжелый
• Автор: Аркадий Васильев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмор
• Год: 1967

В сатирическом романе «Понедельник — день тяжелый» писатель расправляется со своими «героями» (бюрократами, ворами, подхалимами) острым и гневным оружием — сарказмом, иронией, юмором. Он призывает читателей не проходить мимо тех уродств, которые порой еще встречаются в жизни, не быть равнодушными и терпимыми ко всему, что мешает нам строить новое общество.

Роман «Вопросов больше нет» — книга о наших современниках, о москвичах, о тех, кого мы ежедневно видим рядом с собой. Писатель показывает, как нетерпимо в наши дни равнодушие к человеческим судьбам и как законом жизни становится забота о каждом человеке.

В романе говорится о верной дружбе и любви, которой не страшны никакие испытания.

---

— Не понимаю…

— Пришлось прибавить Дусе двадцать рублей. За деликатность…

Интересно, сколько сейчас получает Дуся. Но деликатна, ничего не скажешь: столкнулась со мной нос к носу и сделала вид, что не узнала.

Кто скажет мне, что я сделал такого, почему Тина меня избегает, не хочет даже поговорить со мной? Чем я ее так смертельно обидел? Почему у нее в глазах ненависть и презрение? Надоел? Поиграла и бросила, сволочь… Змея. Гадюка! Вот именно — гадюка.

Не могу забыть тот день, когда вернулся из Англии её муженек. Она сказала мне накануне:

— Завтра прилетает Константин Александрович…

— С чем вас и поздравляю, — сказал я дерзко, а на сердце сразу упала тупая тяжесть, даже дышать стало невозможно.

— Меня, действительно, можно поздравить, а вот тебя не с чем… Придется поскучать без меня…

— Подумаешь, — ляпнул я, не соображая, какую глупость болтаю. — Тебе тоже не большое веселье прибывает.

Она строго посмотрела и напомнила:

— Забыл?

— Что?

— Я просила тебя никогда ничего не говорить о Константине Александровиче.

— Сама начала.

— Я могу, а ты нет… Он мне муж, тебе никто.

— Старая развалина, которую завтра выволокут из самолета!

Она перебила меня:

— Дурак! Уходи…

Я думал, что все очень просто — хлопнул дверью и поминай как звали. И я хлопнул. Но едва я сел в вагон электрички, как меня охватила тоска…

Она бы простила. Но я, дурак, допустил еще одну глупость. На другой день узнал, когда прилетает самолет из Лондона, и примчался в Шереметьево.

Тина стояла у своей машины в красной куртке и синих узких брюках. Большим куском замши она протирала переднее стекло. Вокруг весело смеялись какие-то солидные люди. Одного из них, высокого худого очкарика, я видел, когда ее провожали в Сочи. Их было много — человек двадцать. И их машины — черные и серые — отличались от стоявших неподалеку такси солидной опрятностью.

Затем бесшумно, блестя никелем, подошла «Чайка». Из нее вышел человек в отлично сшитом костюме и сразу подошел к Тине. Веселый смех возле нее усилился, — очевидно, человек из «Чайки» рассказывал что-то смешное.

И я решил — пойду! Подойду и при всех поцелую и скажу: «Пойдем, Тина…» Вот они все удивятся. А она?

Я был совсем, совсем рядом. Тина увидела меня. Я думал, она испугается, побледнеет, будет взглядом просить меня, умолять — «не подходи!» Черта с два! Она смотрела на меня, как на постороннего: равнодушно, спокойно, безучастно. Посмотрела и улыбнулась. Не мне, а этому в берете, лысому очкарику.

Еще бы секунда, и я бы сказал: «Не притворяйся, что не знаешь меня!» Но по радио объявили о самолете, и они все пошли за загородку. Дежурный открыл им дверцу и, пока они шли, стоял навытяжку, словно часовой. А меня он не пропустил:

— Нельзя, молодой человек, нельзя.

— Я же с ними.

— Нам лучше знать…

Я все видел из-за загородки. Лучше бы не видеть!

Муж Тины сошел по трапу первым. Всех остальных пассажиров попросили пройти в таможенное отделение, а он сразу направился к выходу в город. Сначала он обнял и поцеловал Тину, а потом стал здороваться с остальными.

Это я выдумал, что он развалина. Ничего подобного: высокий, очень красивый, даже элегантный. У него синий берет, и очень идет к его густым седым волосам. Лицо загорелое. Рубашка белоснежная. Ботинки начищены до умопомрачения, блестят, словно галоши. А самое поразительное — улыбка, сердечная и умная. Человек из «Чайки» и ему, очевидно, рассказал что-то смешное, — как он здорово, заразительно смеялся, слегка откинув голову назад.

В аэропорту его, очевидно, хорошо знают. Служащий вынес два больших чемодана и, не спрашивая, безошибочно поставил в багажник его машины. У меня, как хитрый мышонок, проскочила мысль: «Это хорошо: значит, он часто уезжает!»

Он сам сел за руль. Я видел, как некоторые «частники» водят машины, — чуть не лежат на руле, руки, как клешни, ползают по «баранке» в поисках скоростей. Машина, прежде чем пойти, недовольно фыркает и нетерпеливо прыгает, как овчарка на цепи. А он откинулся на спинку сиденья, улыбнулся Тине, что-то сказал ей очень веселое, она засмеялась, и машина плавно, словно шла не по асфальту, а по воде, тронулась, быстро набирая скорость.

А мне досталось старое, потрепанное такси. Я хотел сесть рядом с шофером, но он сказал:

Давай, браток, назад. Эта дверка у меня барахлит…

Сиденье было порвано, на полу стояла лужица, валялись окурки. Я не выдержал и спросил:

— Что это у вас так грязно?

— Последнюю смену езжу, а потом в «капиталку». Жду не дождусь, когда ее, задрыгу, сволоку… Все руки повыдергивала.

Я простоял напротив их дома дотемна. Вдоль тротуара стояли машины, которые я видел на аэродроме. Обычно на этом месте машинам стоять не дают, дворник быстренько спроваживает недогадливых автомобилистов. А эти стояли… Окна их квартиры ярко осветились, но ничего не увидишь — четвертый этаж. Увидел я только «Дульцинею» — вывела пса.

Если бы Тина вышла хотя бы на минутку, я задушил бы ее, растерзал.

Самое страшное началось со мной, когда отъехала последняя машина с высоким худым очкариком — я и его ненавижу — и в окнах погас свет…

Если бы не Толька Румянцев, я бы, наверное, наделал непоправимых глупостей: мог вломиться в дом, мог даже убить его, убить обоих.

Кто-то подошел ко мне сзади, закрыл мне руками глаза и сказал:

— Угадай!

Это оказался Толька Румянцев, живет в нашем же доме. С ним была Зинка Коростылева из третьего подъезда.

— Дежуришь? — спросил Толька. — Ну, ну, дежурь.

Зинка добавила:

— Может, с нами, Красавчик?

Она всегда меня так называет — Красавчик. И мне это даже нравится.

Толька мне не товарищ, не дружок — он просто Толька. И Зинка тоже — просто Зинка. Но я пошел с ними — им тоже было все равно: с ними я или не с ними.

Везде было закрыто, и мы поднялись к Тольке, благо его родители в отъезде. Толька накромсал колбасы, разлил, водку.

— Ну, будьте здоровы! Под столом увидимся!

Зинка отпила глоток и отодвинула рюмку.

— Противно! Не люблю…

Толька с видом заправского пьянчуги заявил:

— Нам больше останется.

Я знаю, что он хорохорился. Он, в общем, хороший парень, работает на заводе имени Лихачева и очень любит свою Зинку.

А я все думал: сейчас, вот сейчас Тина улыбается ему…

Рюмка треснула у меня в руке — я ее раздавил.

Толя прикрикнул:

— Вызову сейчас скорую и отвезу к Кащенко…

Я заплакал.

Зинка ничего не знала о Тине, но, видно, поняла мое состояние.

— Не надо, не пей…

Она взяла меня за руку.

— Пойдем домой, Костя…

Толька удивленно посмотрел на нее. А она свое:

— Идем… Уже поздно, Толя… Мама рассердится.

Мы спускались по лестнице, и она ласково говорила:

— Успокойся, Костя… Это пройдет…

И вдруг я подумал: «Клин клином надо вышибать».

Я обнял Зину, попытался поцеловать. Она вырвалась, помчалась по ступенькам.

— Я вот расскажу Толе, какая ты свинья!

Черт с ней, с Зинкой! Заведу себе какую-нибудь машинисточку или девчонку из магазина. Мало, что ли, их по улице Горького прыгает…

А завел эту психопатку Надьку. Вот уж кому я заливал! Где я с ней познакомился? В кафе «Арарат»? Нет, в шашлычной на Ленинградском шоссе. Помню, я ел сациви…

После встречи на аэродроме я кутил несколько дней. Постою, постою около ее дома, насмотрюсь на подъезд, и в закусочную — один раз по сто или два раза по пятьдесят… Копченую колбасу с бутерброда в зубы, а хлеб к черту, в мусорный ящик… И снова на свой пост…

А потом попал в шашлычную, хватил «три звездочки» и сациви. Вижу — волосы знакомые, золотые, только прическа чуть-чуть другая.

Сидят четыре крали и с ними один сопляк, нахваливает девчонкам чебуреки… Это я все отлично помню, а что дальше произошло — туманно. Как сквозь сон слышу разговор:

— Да брось ты его, Надежда!

— А вдруг с ним несчастье?

— Просто напился, скотина.

— Вы идите, а я с ним посижу… Может, пройдет.

— Попадешь ты с ним в милицию.

Очнулся я на бульваре. Сижу на скамейке, а рядом Надька.

— Полегчало?

А я на нее смотрю — Тина! Правда, не совсем, та поблагороднее, породистее, что ли. Нос потоньше… А если слегка прищуриться — Тина!

— Полегчало?

— Скажите, мадам, как я тут очутился? И простите за наивный вопрос: кто вы?

— Сюда, на эту скамейку, я вас доставила, вместе с моими подружками… Вы совсем были, одним словом — труп! И нам очень не хотелось, чтобы вас уволокли в вытрезвитель…

— А вы что, дружинница? За порядком приставлены следить?

— Я, между прочим, Надя…

— А я Костя…

— Знаю.

— Знаете?

— Ага… Вы, когда к нашему столику подползли, извините, подошли, все говорили: «Ах, Константин, Константин, до чего же дошел, Константин. Из-за кого? Из-за Тоньки…»