Владислав Победоносцев - Тутти Кванти

• Название: Тутти Кванти
• Автор: Владислав Победоносцев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00612-5

В книге Владислава Победоносцева своеобразно переплетаются сатира и фантастика. Повесть «Тройка… семерка…» живописует взбунтовавшиеся силы природы, отторгающие от себя человека неправедного. В основе конфликта повести «Тутти Кванти» — противоборство двух космических цивилизаций, высокоразвитой гигант-планеты Трафальерум и маленькой агрессивной Айсебии. Писатель детально исследует механизмы доносительства, нравственного и физического разрушения одной из планет, находя аналогии в истории человечества.

---

В три смены заставлю горбатиться людишек (да и кто откажется за пять сотняг в месяц, пусть и подпольных), целебные плантации разобью во всех сопредельных округах, а те травы, что в других краях растут, буду получать через поставщиков — по всему свету их заведу.

Само собой, препараты должны иметь названия, волнующие потребителя, порождающие в нем надежду и веру во спасение. Говорит ли хоть что-нибудь уму или сердцу вся эта неудобоваримая латынь — канамицин, триампур, адельфан, индомитацин, гастроцепин? А коли не говорит, то как в лекарства верить? Без веры же человеку трудно поправиться…

Бельчук даст человеку веру. Уж что-что, а веру даст. В том числе через названия, что-нибудь в этаком роде: «Однажды проснешься здоровым», «И не таких выхаживали», «Терпением превозможешь», «Ночью болезнь уйдет», «Ты сильнее недуга»… Или нет, не так, лучше покороче, поэнергичнее: «Я встану!», «Хворь, прочь!», «Рак-дурак!», «От гроба!»… А может, у лекарств должны быть имена собственные, точнее — женские, мягкие, теплые, чтобы легко запоминались?.. «Машенька», например, или «Груня», «Дашутка», «Аннушка», «Уля», «Валюша»… Как у сестер милосердия… Тогда и потянутся к ним люди…

А я и подам в протянутые руки, как божью милостыню, исцеляющее снадобье. Флакон с цветной этикеткой и предписанием, как врачеваться (типографийку свою построю). И цены напечатаю на тех этикетках не-зем-ны-е!.. От четвертака до полста за пузырек. В котором не больше ста граммов не больно-то научного варева. И не токмо корысти ради сие сотворено будет. Не-ет! Тут психология, тонкая штучка, на первый план выворачивается… Попробуй-ка продай… ну, что бы такое?.. Да хоть те же джинсы… скажем, фирма «Ранглер»… за тридцатку. Не купят!.. Потому что не поверят, что настоящие. И то правда — кто ж настоящие-то «ранглеры» за такую цену отдаст?! То же самое и с лекарствами. Сыщется ли дурак, которого можно убедить, что его саркомную маму или инсультника-деда поднимут с койки капли за рубль двадцать!.. А вот если тому же умнику подсунуть те же капли, но в фигурном, винтом закрученном, флакончике, а главное, за полсотни — он в чудо поверит и с манжетами оторвет то, от чего пятью минутами раньше высокомерно отплюнулся.

Ну и потяну же я вас за кошель, граждане трудящиеся и одновременно хворобые!.. Кое-кто, конечно, надеется убежать от инфаркта. И тем самым, от меня. Хорошо, убежал… Так к лейкоцитозу, или тромбофлебиту, или пиелонефриту прибежал. И тем самым опять же ко мне!.. Нет, граждане бегуны, слишком дешево хотите взять здоровье. А за него платить надо. И крупно!..

Довольно помотался я по свету — что по белу, что по черну. Пора в оседлость… Стаю распускать пока не буду, пусть промышляет старым ремеслом по старым адресам. За себя Гвоздя поставлю. Этот ни в чем слабины не даст и меня не продаст. Исполнитель что надо. Вот на идею скудноват… Ладно, внедрим в стаю хоть одну пристойно звучащую должность — шефа-консультанта. И отдадим ее мне. За пару тысчонок в месячишко…

А все свои энергоресурсы, до капли, спалим в горниле борьбы с болезнями века. После юбилея — иное бытие. Спать не буду, а в конце года округа поползет ко мне на брюхе — лизать врачующие длани. За «Дашуткой» поползет («Астму как рукой снимает!»), за «Однажды проснешься здоровым» («Сколько лет диабетом страдал — теперь и про инсулин забыл!»), за «Терпением превозможешь» («Кто от меланомы ноги уносил? Я унес!»), за «Машенькой»… За спасением от погибели, одним словом, поползут… Не к богу — к Бельчуку! Не перед ним будут колени обивать, молитвы бормотать — передо мной…

Входи, страждущий, входи, не думая о часе, эти двери не знают засовов, расскажи, не таясь, о своей немощи — и уйдешь с верой в исцеление, и исцелишься однажды поутру…

«Чем занемогли? Ах, эмфизема легких… Да-да, верно слышали — «Уля» ее излечивает… Только вот нет ее сейчас, кончилась, такая жалость… Зайдите через полгода — сложно в изготовлении ваше лекарство… Тяжело вам? Понимаю, но надо потерпеть, вон бог терпел… А вы уже не можете? Прямо не знаю, как помочь… Вообще-то чуть-чуть «Ули» есть… как раз на курс лечения… но она давно продана! Заказчика дожидается — в отъезде он. Перепродать? Как же я могу человека подвести! Да он уж и деньги заплатил… Вы больше дадите? За кого вы меня принимаете?! Здесь лекарства отпускаются только по себестоимости. Наша цель — одолеть болезни, спасти каждого… Вас спасти?.. Да-да, конечно, тому гражданину, видно, не так плохо, раз он не появляется… Ну, это уж слишком крупная сумма… не могу столько принять… Ну, если вы настаиваете…»

И вот так со всяким снадобьем, со всяким просителем — выжимать на толику больше мыслимого предела. А людишки-дохлячишки на все пойдут. Чем самому занимать деревянную тару, лучше занять у ближних энное число недостающих купюр и попытаться уйти от судьбы.

Кто еще может предоставить подобную попытку?! Не-ет, как ни крути — грандиозную идею сварила эта головушка, грандиозное дело затеял Бельчук.

Дело, искушающее жизнью!

А коли искушаешься, цепляясь за этот свет, сгружай свои сбережения в мои финзакрома. Нет сбережений — продай барахло, библиотеку, мебель, залезь в кабалу, но притащи мне хрустящие бумажки крупного формата…

Да не боюсь я никого, не боюсь!»

Последние слова Бельчук выкрикнул в сторону окна: ему почудилось — видеть что-либо уже давно было нельзя, — что гигантское стекло, его гордость, выгибается и уже потрескивает под напором битумного варева. Заоконная чернота, казалось, обрела плоть и превратилась в живое существо, которое уже откровенно угрожало вторжением в дом и нападением на него, Бельчука Юрия Валерьяновича. Однако в этой парализующей ситуации хозяин, на сей раз не потерявший, как ни диковинно, способности соображать, тотчас обнаружил утешительный момент: если покушается что-то плотское, то от него можно защититься. Не исключено, что удастся и одолеть. Вот почему Бельчук и исторг храбрый крик, подкрепленный наведением ружья на предполагаемого агрессора.

Но внезапно в нем возникла надежда… нет, не надежда — необъяснимая уверенность: стоит только зажечь свет — и все эти потусторонние видения исчезнут! Ну конечно же, как он раньше-то, валенок, не смикитил, сидит тут впотьмах квашня квашней…

Рванул за шелковый шнурок… Еще, еще… Задергал пулеметно…

Люстра не вспыхивала.

Вырвался из кресла, метнулся, опрокинув столик, к торшеру, зачастил выключателем… Бешено вдавил кнопку на массивной деревянной лампе, едва не сбив ее с громоздкого старинного бюро…

Подбежал к изголовью тахты, нашарил бра…

Все лампочки перегореть не могли, просто в доме не было электричества…

Лихорадочно, одну за другой, нажал клавиши приемника, стереокомбайна, видеомагнитофона — у них автономное питание…

Аппаратура молчала…

Уже с зарождающимся скверным предчувствием схватил телефонную трубку…

Глухота…

Даже часы не светились…

Бельчук почувствовал, что цепенеет.

«Заговор?.. Перерезали свет и связь? Значит, перекрыли и выходы из дома? Надо пойти проверить… Но кто же загоняет меня в угол? Кому и что я недодал? Или отнял?.. Но тогда откуда эта проклятая чернота?! И все-таки очнись, Бельчук, приди в себя… Должно же быть объяснение всякой чертовщине. Вот Саня-усач… Ах, да, телик молчит… Почему?! Может, просто случайность, совпадение?..»

Бельчук взял ружье, медленно открыл дверь, выглянул в коридор. Везде было темно. Он осторожно поплыл по этой темени, завернул в просторную, общую с Зоей Аркадьевной, спальню, в апартаменты сыновей, потом, этажом ниже, в покои супруги и дочерей, в комнаты для гостей, в отделанную дубом курительную, в уютную семейную столовую, в не обжитые покуда детские, в переходные холльчики, зальчики, в подсобки — и повсюду прилежно дергал за шнуры, щелкал выключателями и напряженно, с нарастающей боязнью, не умея унять начавшееся колоченье, всматривался в окна…

За ними угадывались те же битумные буруны и вихри, те же хвостатые поползновения черноты просочиться внутрь дома. Мягкое похрустывание стекол, пока еще выдерживавших непонятный напор, улавливалось бельчуковским ухом все чаще и явственнее, и он суетливо вскидывал ружье, понуждая себя к выстрелу и одновременно страшась его: жаканы пробьют стекло и… что? Что будет?! Кого поразят они и поразят ли вообще?..

Бельчук вышел на парадную деревянную лестницу, устланную бордовым паласом, аккуратно, примериваясь к каждой ступеньке, спустился вниз, в уютный вестибюльчик, стены которого были оклеены панорамными обоями «Крушение брига «Святой Лаврентий» на коралловых рифах». Сейчас, конечно, было не до мытарств тонущих испанских путешественников, расфранченных и раззолоченных, тем паче что они тоже давно потонули во тьме…

Косясь на массивные входные двери, нажал на клавишу выключателя, уже скорее по инерции, и вдруг отчетливо вспомнил, что, по своему обыкновению, ни засов не задвинул, ни замков не запер. Такой предосторожности никогда и не требовалось: по усадьбе в свободном поиске рыскала псиная свора. Но где же она сейчас?! Почему не слышен привычный собачий перебрех, низкий рокочущий лай ротвеллера Креола, кокетливый повизг сучки Мальвы?.. Или их уже задушила эта битумная чернота?.. Значит, сюда никто не прорвется — ни поставщики, ни егерь, ни Зоя с детьми, ни гости?.. Такой вот уготован конец, который нельзя уразуметь?..