Владимир Акимов - Демидовы

• Название: Демидовы
• Автор: Владимир Акимов
• Издательство: Госкино СССР
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1981

---

— Чую, государь…

Потом возок тронулся — взвизгнули колесные оси, застучали по прихваченной заморозком земле копыта лошадей. Отряд конных преображенцев окружил возок.

Никита долго махал шапкой, и в глазах у него стояли слезы…

Вновь звенели молоты о наковальни.

— Это что, батя, — орал Акинфий, перекрывая грохот кузни, — меня, ровно бычка на веревочке, не спросясь, волокут? У меня тоже сердце есть! Живое!

— Не желаешь?

— Не желаю!

— Запомни, Акишка, — отец опустил кувалду, — в жизни надо делать не как сердце велит, а как башке надобно! Ежли хозяином хочешь быть, а не подпевалой!

Акинфий долго молчал, потом ответил упрямо:

— Нет, батя! Я хочу жить, как сердце велит.

— Поживешь — увидим…

Свадьба гремела на всю слободу. Ломился дом от гостей. Пили, ели в три горла, орали песни, дрались.

— Сразу, как отгуляем, на Урал Акинфий двинет, — наклонясь через стол к купцу Коробкову, — кричал Никита, — за дело приниматься!

— Бог помочь. — гудел купец. — Ох, и пройдоха ты, Никита Демидыч! Ежели б не царь, Петр Лексеич, шиш бы ты дочку заполучил.

Евдокия же, прижавшись щекой к плечу Акинфия, радостно шептала:

— Детишек очень хочу, Акишенька. Мальчика и девочку.

Акинфий с трудом отстранил ее от себя, пробормотал, пряча глаза:

— Духота, не могу. Щас я, по надобности. Щас я…

Евдокия встревоженно смотрела ему вслед.

— Марья… Марьюшка, прости. Люблю я тебя, Марья, Христос видит, соврать не даст.

— Пошто жизнь такая горькая? Чем я перед господом провинилась?

— Деньги, Марьюшка… Купец отцу большое приданое дал. Будь они прокляты, эти деньги!

Мигающий огонек лампадки. Над ним не лик — лишь глаза сквозь тьму.

— Акинфушка, оставь меня… Грех это. У тебя теперь венчаная жена есть. Меня пожалей, Акинфушка…

— Ох, Марья, Марья, до смерти не искупить мне греха этого. Батя на Урал посылает. Свидимся ли нет, кто ведает?

— Пошто ты меня мучаешь, Акинфушка? Ведь грех… Нельзя… Милый ты мой…

— Марьюшка, милая, давай крестиками поменяемся. Чтоб я про тебя, а ты про меня крепче помнили. Я об тебе молиться буду…

Медленно наступал рассвет.

…Акинфий вернулся домой, шатаясь, будто пьяный. Отец затащил его в тесную, темную каморку под лестницей и с маху ударил свинцовым кулаком в скулу:

— Это ж твоя свадьба! Ты христианин али басурманин турецкий? Невеста на себя чуть руки не наложила!..

— Это твоя свадьба, — криво усмехнулся Акинфий, поднимаясь. Потолок был низкий, и он не мог выпрямиться. — Это ты меня на Уральском заводе обженил…

— Ах, ты-и! — Никита сорвал с гвоздя плеть и принялся хлестать сына. Акинфий не закрывался, лица не прятал.

Ох, Урал, Урал, седая песня России! Распространялась Русская земля на север и на запад, но более на восток, «встречь солнцу», будто дерево росло, наливалось силой, гнало свежие побеги.

На древнем Урале искали люди спасения и свободы. Бежали от притеснения бояр, искали земли обетованной. Стыли в пурге, в жаре изнемогали, но все равно шли и шли. Восток манил, Восток звал, Восток был путеводной звездой надежды. Перемахнули матушку-Волгу и дальше… Еще дальше. Нет дороге конца, нет края у земли…

Переваливался на ухабах длинный обоз. Изнуренные лошади едва тащились. Акинфий и Пантелей поскакали вперед. Дорога вывела их к Каме. Сильный ветер дул по реке, гнал крутые черные волны.

— Во-он, видишь, — Пантелей нагайкой указал на горизонт, — это и есть Урал. Считай, прибыли!

Акинфий придержал коня, зачарованно смотрел на гряду темно-синих гор со снежными подтеками. Глухая тайга колыхалась вокруг.

— Силища… — покачал головой Акинфий. — Ах страх берет…

— Еще какая силища! — обрадованно согласился Пантелей. — Эдакой силищи на Руси и не видывали!

— Мать моя Россия… — пробормотал Акинфий, — без конца ты и краю.

Невьянская слобода — груда рубленых домишек, слюдяные оконца, переулочки узкие, заборы ветхие. И все это жалось к заводу, как цыплята жмутся к наседке. А вокруг танга. Черный лес.

Приехавшие с демидовским обозом туляки-мастеровые знакомились с местными жителями. Плелись осторожные разговоры.

— Как туты живешь-то?

— Живем…

— Хлеб жуем?

— Хлеба-то, почитай, нету. Но квасом запиваем…

— Как так? Сказывали, край у вас богатейший.

— Х-ах! Кому богачество, а кому босачество… Ну, а новый-то хозяин?

— Душа человек! — убежденно отвечал Пантелей. — Не сумлевайтссь, православные, у него дело пойдет. И хлеба, да и мя сушка, вам вдоволь будет!

— Твои слова да в уши господу…

…Акинфий тем временем осматривал с

воеводой Степаном Кузовлевым завод. Чуть позади шагал Крот, правая рука воеводы, стражник и кат.

А завод представлял зрелище жалкое: в пруду воды почти нет, одна зеленая тина, плотина разрушена паводком.

— Пошто воды в прудах нету? — строго спросил Акинфий.

— Так уходит, пес ее задери, — сипел рыхлый, одышливый воевода. — Бьемся, мучимся, а она уходит.

— Как завороженная, ей-бо, — подал голос Крот.

Акинфий даже не посмотрел на него. Шел по останкам плотины, хмурился, покусывал губу, пальцы сами сжимались в кулак. Не выдержал:

— Я за такую работу шкуру б сдирал!

— Ты не шибко тут, не шибко, Акинфий Никитов! — Воевода часто взахлеб задышал. — Государев указ указом, а ты… Не шибко, говорю! Я — воевода здешних мест!

— Разоритель ты здешний. Хуже Карлы шведского.

— Ты меня страмотить не смеешь! — Воевода угрожающе надвинулся на Акинфия. — Я — боярин! А ты… ты смерд смердящий! Я велю… Крот! Плетьми его! — Он схватил Крота за правую руку с нагайкой, толкнул к Акинфию. — Бей! Мой ответ!

Акинфий вцепился взглядом в глаза Крота. Тот, насупясь, шагнул, запнулся, перебросил плеть в руке поудобнее, сделал два решительных шага и… стал подле Акинфия, но чуть сзади.

— А ведь ты дурак, боярин, — одним ртом зло улыбнулся Акинфий. — Даже пес твой покинул тебя…

…Навстречу Акинфию валила большая толпа работных люден. Завидев его, сходу остановились, торопливо снимая шапки:

— Господь тебя спаси, хозяин! Тебя и твою жену, и детишек.

— До жены с детишками ишшо дожить надобно, — мрачно отозвался Акинфий.

— А у нас имеются! — со злым весельем выкрикнули из толпы. — Мал мала меньше, да есть хотят часто!

— Хлеба давай, хозяин! Воевода хлеба давно не давал.

— И жалованья, почитай, цельный год не платит.

Акинфий опустил голову, долго молчал. Пантелей, пришедший с невьянским людом, выбрался вперед и с надеждой смотрел на Акинфня.

— Кто плотину ладил, а? — наконец поднял голову Акинфий.

Десятка полтора мужиков полезли из толпы, потянули шапки с лохматых голов.

— Вам за такую работу не только хлеба… Вам колодки надобно набить!

Мужики сопели, скребли и затылках.

— Все заново будем! — крикнул Акинфий. — Плотину рубить!.. Домну новую… А хлеба у меня нету, не заработали!

Толпа охнула и вновь затихла.

— Пушки отольем, государю продадим, будет и иа хлеб. А покудова терпеть придется. И я с вами потерплю.

— А говорил, душа-человек… — со всех сторон хмуро укоряли Пантелея.

И началась работа. День и ночь. Копали при свете смоляных факелов, вбивали сван из лиственницы, на носилках подтаскивали обожженный кирпич к домне. Перестукивались топоры, протяжно кричали приказчики. Больше всех старался Крот.

— Шевелитесь, ведьмячьи морды! — Его плеть не отдыхала.

Акинфий поспевал всюду. Он почернел и высох, глубоко запавшие глаза светились тихой яростью. Он мотался от завода к плотине, оттуда — на карьер, потом на рудник, по дороге заглядывая к углежогам.

…Карьер, где рыли руду, кишмя кишел людьми. Словно муравьи сладкую корку, облепили они склоны. Долбили руду кайлами, насылали в корзины и тачки, тащили по петляющей серпантином дороге вверх, к подводам.

По ночам он не спал. Ворочался в постели, мял кулаком горячую подушку, глазел в синее оконце.

— Не спится, Акиша? — с сочувствием спрашивал Пантелей.

— Да вот думаю, Пантелей, почему так? Большое дело добром не сладишь, только — жестокостью. Почему?

— А не хочет народ работать, — просто ответил Пантелей. — Кому ж охота задарма горбатиться, посуди сам.

— Почему задарма? Я ж заплачу исправно.

— Грозилась синица море зажечь. Ты сперва заплати, а потом требуй.

— Да где я сейчас возьму?! — в бессильной тоске выкрикнул Акинфий, рванул рубаху на груди. — Себя, что ль, им скормлю!

Пантелей шел по прогалине, окруженной лесом. В руках трепетали, подрагивая, чуть заметно клонились то в одну, то в другую сторону тонкие ивовые прутья. Акинфий стоял поодаль, держал под уздцы двух лошадей.