Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

• Название: Ида Верде, которой нет
• Автор: Ольга Шумяцкая
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6247

Может ли любовь юной девочки-институтки Зины Ведерниковой, наивная и смешная в глазах прославленного московского поэта Юрия Рунича, длиться годами и вырасти в настоящее сильное чувство? Став известной всему миру актрисой немого кино, музой дадаистов и авангардистов, Зина, превратившаяся в блистательную Иду Верде, сохранит в сердце образ своего возлюбленного. Вызовет ли она ответное чувство, бросив к его ногам свою славу?..

---

Голос Пальмина вернул его к действительности.

– Вспомнил, Лекс! Рунич. Ее Рунич привел.

Лозинский рассеянно кивнул.

– Ну, я поехал.

И пока шел по аллеям парка, и дальше, пока ехал в таксомоторе, и дома, сидя в кресле и пролистывая, не глядя в текст, сцены детективной археологической серии, думал: «Прослаивать действие! Да-да, именно так! Глаза, выплывающие из тумана… светящиеся сквозь туман… возникающие в самый неожиданный момент… глядящие на зрителя в упор, как два пистолетных дула. Чьи это глаза? Убийцы? Жертвы? Сыщика? Невольного свидетеля? Никто не знает. Никто не узнает до финального титра».

Лозинский вскочил и выбежал в коридор. У квартирной хозяйки в гостиной имелся телефонный аппарат. Лекс не любил просить об одолжениях, но тут!.. Он быстро набрал номер студии и позвал к трубке ассистента – у Студенкина дело было поставлено на широкую ногу, и для съемок Лозинского уже выделили на кинофабрике контору с пишущей машинкой для ведения дел, огромную залу с камином для занятий с артистами и ассистента Рувима Яковлевича Нахимзона для исполнения желаний и поручений Лозинского.

Переговорив с Рувимом Яковлевичем, Лозинский несколько успокоился и, вернувшись к себе, погрузился полностью в сюжетные перипетии сценария.

Следующим утром Зиночка с маман сидела за завтраком, когда принесли телеграмму.

– Звонил Николай Иванович, – глядя мимо Зиночки, сказала маман.

Дзинннь!

Солнечный луч – редкий ноябрьский гость – брызнул в яичный желток, размазанный по тарелке, и сам был съеден без остатка.

– Николай Иванович? – глядя мимо маман, сказала Зиночка.

Баммм!

Удар настенных часов – восемь, господа, пора и честь знать, пора дела делать, а не чаи распивать! – врезался в тонкостенную фарфоровую чашку, и та задрожала от ужаса.

– Не строй из себя дуру! Николай Иванович – твой профессор нумизматики. Ты опять не была на семинаре!

Шмяк!

Кусок сыра упал на пол, маман в раздражении швырнула на стол ложку.

– Не была…

– Что с тобой происходит, Зина? Ты, хотя бы когда разговариваешь, изволь глядеть на собеседника! Женечка Кривицкий прислал тебе приглашение на день рождения, а ты даже не ответила.

– Откуда ты знаешь?

Шшшш…

Прошелестела страница журнала, перевернутая бледными пальцами.

– Мне телефонировали его родители. Они очень удивлены. Да что ты там листаешь? Вестник археологии? Отвлекись на минуту! – Маман протянула полную руку и взяла журнал, лежавший подле Зиночкиной тарелки. – Что? «Синемир»? Но, позволь, при чем тут «Синемир»?

– Совершенно ни при чем, – ответила Зиночка, протягивая тонкую руку и забирая у маман журнал.

– Нет, с тобой просто невозможно разговаривать! – маман прижала пальцы к вискам.

Клик-клак.

Прозвенел дверной колокольчик. Горничная внесла в столовую поднос, на котором лежал голубой листок.

– Для барышни…

Зиночка развернула листок. Перед глазами рассыпались гречневой крупой криво наклеенные буковки: «Мадемуазель Ведерниковой тчк Просьба прибыть кинофабрику г-на Студенкина участия отборе артистов детективной серии тчк Ассистент режиссера Нахимзон тчк».

Зиночка вскочила. Потом села. Потом опять вскочила.

Значит, все не просто так! Все сходится: знакомство с этим чудаковатым коротышкой, рысь, съемки… Синема…

Румянец залил бледные щеки.

Голубой листок спланировал на пол.

Маман наклонилась, подняла его и прочла.

– Зина!

Зиночка не слышала.

Уронив стул, она бросилась в свою комнату – одеваться, собираться, срочно ехать!

Какие духи взять? Пачули? Ландыш? Вербену? Ах, какая разница! Не по запаху же там будут выбирать! По две капли за ухо. Бледно-серое платье, белый бант, черные сапожки. Черное, белое, серое – цвета синема.

– Зина! – Маман стояла на пороге комнаты, комкая голубой листок телеграммы. – Что все это значит, Зина? Какая кинофабрика? Какая детективная серия? Ты с ума сошла? – Зиночка сделала шаг вперед. Маман – шаг назад. Растопырив руки, она загородила дверной проем. – Я никуда тебя не пущу! Ты отправишься на кинофабрику только через мой труп!

– То же самое, маман, вы говорили о моих волосах. Пострижешься только через мой труп! Однако… кажется, пока все живы, – ответила Зиночка, сделала быстрое обманное движение, проскользнула под рукой у маман и выскочила в прихожую.

Хлопнула входная дверь.

Кинофабрика поразила Зиночку, и поразила неприятно. Она ожидала увидеть стеклянный дворец, в котором, как по мановению волшебной палочки феи-крестной, тыквы превращаются в кареты, крысы – в кучеров, а Золушки – в принцесс. А попала в длинный грязный коридор с грязными окнами и заплеванным дощатым полом. По коридору носились сомнительные личности в мятых брюках, с длинными немытыми волосами, с бумажками и железными коробками в руках. Толкались, ругались, не извинившись, проскакивали мимо, а один чуть не опрокинул Зиночку, налетев на нее и со всего маха воткнув ей в живот длинную палку с лампой наверху.

Пробежала стайка людей в шкурах, вымазанных коричневой краской, которых, как гусей, гнала длинноносая девица. Прошел курчавый человек с бакенбардами, в котором Зиночка с трудом узнала Пушкина, за ним шли две Клеопатры, жуя бублики с маком. Кто-то ущипнул Зиночку за бок. Она резко обернулась и увидала огромную медвежью морду. Вскрикнула. Отшатнулась. Побежала. Долго блуждала по коридорам и закоулкам. Забилась на широкий подоконник в каком-то переходе.

Гадкий запах пота, краски, сгоревшей бумаги, тухлого жирного грима и свиных котлет преследовал ее.

– Вы не подскажете… – бросилась она к проходившему мимо высокому светловолосому человеку в щегольском фраке и лаковых штиблетах.

Человек остановился, и Зиночка внезапно задохнулась, закашлялась.

Жорж Александриди! Сам! Знаменитый! Неподражаемый! Великий! Красавец! Герой! Черный Ворон из «Защиты Зимнего», которую она смотрела пять раз! Перед ней! Живой!

И забормотала, глотая слова:

– Извините… Детективная серия… отбор артистов… «Песок смывает… то есть стирает все следы»…

Александриди улыбнулся и, взяв ее двумя пальцами за подбородок, наклонил свое лицо к ее ошеломленному, залитому краской личику.

– Ах ты, козявочка какая! Монпансье-ландрин! Так бы и облизал всю! – Он провел пальцем по ее щеке. – На третий этаж иди, милая. Там конторы.

На третий этаж Зиночка поднялась на подгибающихся ногах – пришлось даже остановиться на минуту на лестничной клетке, чтобы унять колотящееся сердце.

Здесь было поспокойнее, почище и поприличнее.

Она пошла вдоль коридора, читая надписи на табличках, пришпиленных к дверным косякам. «Змея-убийца снова на охоте», «Прощай, мой ангел, ухожу на небо», «Необыкновенные приключения синьора Помидора в Москве» (детская), «Камин погас, сгорели наши письма», «Чу! Мумия уже сняла свой саван»… И наконец-то: «Песок стирает все следы» (детективная).

Зиночка рывком распахнула дверь и будто ослепла. Зажмурилась и несколько мгновений оставалась с закрытыми глазами. А когда открыла, увидела громадное окно без штор, выходящее на площадь Тверской заставы, из которого в комнату лился очень яркий, очень белый свет.

«Как экран», – успела подумать она.

Перед окном стоял молодой человек, и оттого, что он стоял лицом к ней, она не могла разглядеть его черты. Видела только силуэт. Однако тотчас узнала чуть изломанную, с острыми углами плеч мальчишескую тонкую высокую фигуру. Лозинский… И тут же вспомнила поездку по пустыне, другой, желтый, жгучий свет, двусмысленные поцелуи под чинарой…

Она была растеряна. Вернее, ошеломлена не меньше, чем при встрече с Жоржем Александриди. Так вот кто прислал телеграмму!

Захотелось бежать. Почему-то стало страшно, как будто в эту минуту над ней пролетело что-то темное – мазнуло крылом по волосам, дохнуло в лицо огнем.

Она взялась было за ручку двери, но странная мысль остановила ее: интересно, что со съемкой, которую он делал на раскопках?

Лозинский ждал ее, но – вот некстати! – был растерян не меньше, а быть может, и больше. Думал все утро: вдруг не придет? Да, скорей всего, не придет. Нет, точно не придет! Но она пришла и вот стоит перед ним в серой шелковистой шубке, пряча руки в муфту, с отрешенным лицом и пепельными волосами, растерянная, беспомощная – сейчас хватай в охапку, стискивай в объятиях, прижимай к груди. Но он сам растерян и потерян. Что делать?

Он сделал шаг вперед.

Нахимзон, крутившийся тут же, подсунул какие-то бумажки.

Лозинский сделал рукой отстраняющий жест, и Нахимзон исчез. Однако минута была упущена.

Стоп-кадр закончился. Пленка закрутилась. Еще несколько замедленных движений и – быстрей, быстрей, быстрей! Засуетилось-загудело время. Кто-то вбежал, хлопнув дверью. Что-то сказал. Выбежал. Пресс-папье с грохотом свалилось на пол. Стул заскрипел.

Лозинский с облегчением перевел дух.

Все правильно. Не надо никого хватать, стискивать, прижимать. Не время. Какая-то глубинная часть его существа точно знала: не поддаваться! Не выходить из роли режиссера! Не показывать чувств и желаний! Не нарушать деловых отношений! Иначе – конец. Съест его барышня. Съест с потрохами. А он еще будет просить, чтобы съела. Ну нет!