Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

• Название: Ида Верде, которой нет
• Автор: Ольга Шумяцкая
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6247

Может ли любовь юной девочки-институтки Зины Ведерниковой, наивная и смешная в глазах прославленного московского поэта Юрия Рунича, длиться годами и вырасти в настоящее сильное чувство? Став известной всему миру актрисой немого кино, музой дадаистов и авангардистов, Зина, превратившаяся в блистательную Иду Верде, сохранит в сердце образ своего возлюбленного. Вызовет ли она ответное чувство, бросив к его ногам свою славу?..

---

Подходя к гостинице, Зиночка бросила быстрый взгляд на молодого человека, стоящего возле авто с огромными железными банками в руках и глядевшего на нее открыв рот.

Высок. Строен. Кажется, недурен собой. Лицо в пыли, трудно разглядеть, но черты вроде бы тонкие, немного женственные.

Зиночка усмехнулась. Вот и развлечение! Месяц на раскопках с отцом – о чем еще она могла мечтать прежде? А теперь… Теперь все казалось иным. Соскучилась. Да и раздражало многое. Год назад она на раскопки не ездила – поступала в университет. А раньше девчонкой была, ребенком. Выходит, выросла.

Она по-прежнему делала тщательное описание находок, фотографировала, проявляла пленки, составляла графики работ. По-прежнему у нее были свои, фирменные, приемы – использовала крем для лица, чтобы вычищать грязь, забившуюся в мелкие трещинки черепков, а тонкую сандаловую палочку – чтобы осторожно извлекать черепки из песка. По-прежнему замирало сердце, когда из земли возникали причудливые изгибы золотого браслета, а на полуистлевшей полоске кожи проступали красные и черные линии – контуры сказочной птицы.

Но… Тяжело было спать в палатке, мыться в тазике на заднем дворе мазанки, служившей конторой и складом, есть неизменный рис, который варила таджичка-повариха.

Раздражали рабочие. Зиночка замечала, что они слегка обманывают отца. То уедут в кишлак обедать и не возвращаются до вечера. То приходят – нет инструмента. А глаза блудливые. Может, потеряли, а может, сами же и продали. То начнут требовать денег, дескать, им недоплатили жалованья.

Отец, считала Зиночка, был с наглецами излишне мягок. Вдруг объявил выходной, устроил соревнования – скачки с джигитовкой. Победитель получил живого барана, купленного, между прочим, отнюдь не на деньги Археологического общества, а из личных сбережений Владимира Ивановича Ведерникова. После скачек был устроен пир. На следующий день никто, разумеется, на работу не вышел.

Зиночка пыталась говорить об этом с отцом, но безуспешно – тот лишь отмахивался. Чего волноваться? Раскопки идут прекрасно. Найдено множество предметов утвари, украшений, оружия. Пора отправлять первые контейнеры с находками.

Собственно, в этом маленьком городке с труднопроизносимым названием Владимир Иванович с дочерью и двумя помощниками оказался именно по этой причине. Раньше раз в неделю приезжали пополнять запасы провизии. Теперь ждали почтовые машины, чтобы везти драгоценный груз в Душанбе, а оттуда – в Москву.

В холле гостиницы – если можно назвать холлом комнатушку с выбеленными стенами и дорожками с восточным рисунком на полу – Зиночка увидела отца, стоявшего в центре группы людей с пропыленными лицами, в пробковых шлемах и автомобильных очках. Видимо, это те, что приехали на авто, теснившихся перед входом на узкой полугородской-полудеревенской улочке. Успел уже подружиться.

Отец в отличие от матери был скор на знакомства, легкое путевое приятельство, необременительную фамильярность. Его интересовали не только черепки. Его интересовали люди, и в этом смысле он пользовался у них взаимностью.

Порхнуло слово «автопробег». Был упомянут князь Канишев. Отец с уважением кивнул. Он знал князя как дельного человека.

Мельком взглянув в зеркало, висевшее против входа, Зиночка заметила, что молодой человек с железными коробками вошел в гостиницу следом за ней и, свалив коробки в угол, присоединился к шумному кружку. Он стоял рядом с отцом, но смотрел на нее, вернее на ее затылок.

Она усмехнулась и подошла ближе.

Отец рассказывал о раскопках.

– …и совершенно целые кувшины с потрясающим орнаментом, – говорил отец.

– А давайте их снимем, – сказал молодой человек, по-прежнему не спуская с Зиночки глаз.

– То есть? – удивился отец.

– Снимем на пленку. Позвольте представиться, – молодой человек протянул отцу руку. – Алексей Лозинский. Кинорежиссер. По просьбе князя Канишева снимаю на пленку автопробег в просветительских и пропагандистских целях. Можно сделать киноматериал о ваших находках, смонтировать и показывать в синема как видовой фильм. Название: «Археология – национальное достояние». Как вам это понравится?

Он обращался к отцу, но говорил, очевидно, для нее.

«Ловко!» – подумала Зиночка.

Через минуту все толпились на заднем дворе, где под брезентовым навесом стояли деревянные ящики с упакованными находками. Кто-то притащил молоток. Один ящик вскрыли. Хозяин гостиницы бросил на глинобитный пол ковер. На ковер установили кувшины, плошки, миски, глиняные фигурки зверей и людей.

Появился тихий человек в очках. Поставил трехногую камеру. Начал крутить ручку.

Лозинский отдавал приказания.

Зиночка стояла в стороне. Через минуту на ее лице появилось выражение недоумения, через две – брезгливости. Губы скривились, брови поползли вверх – что Лозинский и увидел, когда обернулся, чтобы посмотреть, производят ли на нее должное впечатление его съемочные пассы.

Зиночка поймала его взгляд.

– Я думала, видовая подразумевает съемки на раскопках, а не рекламные фото, пусть и стрекочущей камерой. В чем тут смысл, господин Лози… Лозинский, не так ли? Я видела несколько фото, которые делала Ленни Оффеншталь. Помните плакат, на котором сталкиваются в воздухе футбольный мяч и ястреб? Не знаю, как это придумывается и снимается… Но тот пикник на ковре, который вы фильмируете, имеет к этому весьма отдаленное отношение.

Лозинский слегка опешил.

Оператор сжал губы, чтобы не расхохотаться, но камеру выключил.

Профессор Ведерников схватился за голову и ушел в дом: вот дочь моя, пожалуйста, господа, рекомендую, – говорила его спина.

Зиночка пожала плечами.

– А вы правы, – нашелся Лозинский. Если девчонка затеяла игру, то почему бы и нет: путешествия сближают. – Давайте прямо сейчас поедем на раскопки. Будете нашим проводником?

Через полчаса машина, в которой сидели четверо – Ведерниковы, Гесс, Лозинский, – пылила по пустыне.

Зиночка повязала вокруг головы льняной платок, поверх него натянула шляпу, лицо закрыла большими очками и, отвернувшись, смотрела вдаль, игнорируя разговор.

Больше всех кричал отец и, кажется, сорвал голос.

Песок то взлетал столбами, то оседал на редкие высохшие деревья, которые странным образом напоминали булавки, скрепляющие выцветшее небо с белой землей. Безмолвные холмы вдали. Верблюды неохотно поворачивали головы на звук машины.

Лозинский рассматривал профиль скандальной барышни, не понимая, что значит ее отрешенность. Это игра или она действительно видит что-то в плавящемся воздухе? Действительно занимается археологией или?.. Или – что? Скрывается в пустыне от неприглядной истории?

Доехали меньше чем за час.

Раскопки представляли собой несколько ям разновеликой величины, лабиринт из колышков и палатку, створки которой были тщательно завязаны шнурками на несколько узлов. Дорожки, выложенные из досок. В смысле фильмирования – не то чтобы бал с маскарадными костюмами.

Однако барышня оживилась. Она командовала рабочими, прыгала в ямы, закапываясь в песке, как в свежем снегу.

– Папа, давай покажем им, как это бывает! Как расступается занавес песка! Как он теряет плотность и проступают выдолбленные на медной поверхности знаки, как начинают светиться осколки цветных камней! Солнце добирается до них, и смысл оживает. Будто время расступается на мгновение! Вы понимаете, господин Лозинский? Если уловить этот миг, можно увидеть, что происходило столетия назад в эту секунду.

Зиночка расшнуровывала полог палатки.

Кувшины, горшки, военные доспехи, украшения расставлялись в одном ей известном порядке и тут же засыпались песком.

– Разве вы не пригласите профессора Ведерникова в кадр? Не снимете, как тает песок? Давайте, я буду сыпать его из кувшина прямо перед камерой.

– Только не в объектив, милая, я за него в ответе, – отозвался оператор.

Зиночка кивнула и продолжала размахивать руками, будто дирижируя армией, в которой числились кирки, лопаты, отец, ветер, а также тысячелетней давности серебряные доспехи и сияющие грустью украшения узкоокой царицы, нашедшей в здешних песках последний приют.

«Раскраснелась барышня. Из черно-белого снимка, бледного, едва проявленного, превратилась в цветной», – подумал Лозинский.

– Ну, что же вы стоите? Крутите свою ручку! Теперь правильно! – крикнула Зиночка оператору.

Она была совсем другой сейчас. Не той – расслабленной, колеблющейся, бесплотной, скользящей в зыбком мареве закатного солнца, какой Лозинский увидел ее впервые несколько часов назад. Он слушал затаив дыхание.

«И правда, так лучше, – думал он. – Что ж, поснимаем, раз площадка готова».

Он подошел к Гессу и заговорил с ним на «птичьем» профессиональном языке: общий план, крупный, ракурсы, второй штатив, с движения или нет? Будем собирать операторскую тележку?

Работа началась.

Зиночка, затащив отца в кадр, отошла в сторону.