Юлий Медведев - Бросая вызов

• Название: Бросая вызов
• Автор: Юлий Медведев
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Публицистика
• Год: 1982

Время от времени вспыхивают идеи, ставящие теорию и практику перед дилеммой: либо их отвергнуть, либо многое пересмотреть в устоявшихся представлениях. Благодаря таким вызовам, бросаемым современности, совершаются порой мощные скачки в будущее в самых различных областях науки и техники — климатологии, эволюционной теории, реактивной технике. Книга рассказывает об ученых, инженерах, новаторах, их судьбах и научно-технических проблемах, которыми они занимаются, показывает лабораторию творческого поиска, достижения и открытия, сулящие громадные народнохозяйственные перспективы.

---

Такие попытки предпринимались, прибегают к ним изредка и сейчас, но почему-то особо серьезного они не дали. Почему?

Спросим у Реалиста.

— И не могли дать. Заведомо. Тут упускают одно важное обстоятельство. А именно: существуют два типа новаторов. В одном первичен инженер, а изобретатель вторичен. В другом — наоборот. Так вот первый — инженер — самая ценная, можно сказать, решающая фигура мирового научно-технического развития. Он изобретает, но в русле своих профессиональных занятий, то есть решая плановую задачу. Его психическая установка не на авторство, а на участие, даже если он руководитель. Он дорожит своей идеей, но как шахматист фигурой, то есть спокойно идет на обмен и жертву, когда это на пользу всей партии.

Другой — берется за любую задачу. То он почему-то изобретает новый термометр, то вдруг транспортер для перегрузки ящиков, то плотномер для аккумуляторных батарей, то дозиметр лекарств для слепых… Для такого, «инициативного» изобретателя существеннее, что это его идея. Он жертвовать не станет, потому что разыгрываемая партия ему чужая, а он — со стороны. Это не исключает отличных находок, делаемых новаторами «второго рода». Главным образом, правда, на окраинах, на задворках современной техники.

«Родовой герб» плотогона

— Крупный ученый? Профессор?.. — полная блондинка по имени Валя медленно переключалась на воспоминания. — Тут всякие, знаете, бывают.

Подозвала другого старожила, лет тридцати, с подносом под мышкой. Перебирали.

— Валь, ну как же! Помнишь этого?.. — официант что-то шепнул напарнице. — Вы уж извините. Он ходил очень попросту одетый. И в одно и то же. И говорил не как интеллигент какой, а простецки. Брюки короткие, ботинки сбитые, пиджак, рубашечка — все ношено-переношено. Прибежит, а мест, скажем, нет… Между прочим, посещал он «Центральный» с незапамятных времен, еще, говорят, когда ресторан назывался «Астория». И часто. Обедал каждый день, иногда и ужинал. Привык, что ли, не знаю.

— У него квартира напротив, Горького, 17, в доме с аркой — пояснила Валентина и потупилась.

— В общем, был завсегдатай. Мест, скажем, нет или перерыв. Он тогда: «Валь, Валя (говорил как-то скороговоркой), — или мне, — ну как уж нибудь, супчик-то есть?» Любил до ужаса лапшу, представляете? «Давай лапшу, я по-быстрому где-нибудь тут…» А народ мы, дай только зацепиться, прозвали завсегдатая… вы не сердитесь, мы ж поначалу не знали-прозвали «лапшой». И вдруг — глаза у нас на лоб — является в черной паре, отутюженный, а на лацканах лауреатские медали, какие-то ордена… Неудобно стало — страшно. Хотя ему, конечно, ничего не было известно, но нам — стыд: мы ж принимали человека по одежде, а оказался он крупным ученым.

— Он и потом, уже на следующий день после торжества — у него тогда какой-то был юбилей, — по-прежнему пришел, и никакой важности.

— Любил бывать и с компанией. Выпивал ли? Выпивал. Сколько хочешь мог. Не пьянел человек! Говорил, второе у него такое постоянное место были Центральные бани. Там «выгонял шлаки»! Силище организм, а с виду…

— Василии Михайлович и к себе приглашал. Угощал. Бывали мы у него. Квартира как нежилая, холостая, хотя он был вторично женат.

— Да, с размахом жил. Рассказывал, что сын, начинающий ученый, задолжал ему как-то. Брал на кооператив. В условленный срок принес долг, понадеялся что отец откажется или отсрочит — профессор огребал будь здоров. Нет, взял. И тут же сына с компанией сюда. Ходили вместе, пока, наверно, всю сумму тут не оставили. Не чудак, скажете?

На приеме в честь лауреатов Государственной премии Сенюков познакомился с Петром Леонидовичем Капицей. Крутонравные, непреклонные, они вмиг опознали один другого.

— Наш, нынешний Ломоносов, — со своей авгурной серьезностью сказал о геологе знаменитый физик. Шутка «Лорда» — так Василий Михайлович звал Капицу — пала на благодарную почву. Этот лауреат родом из села Онежье Княжпогостского района, воспитанник тайги и реки, плотогон, охотник, лесоруб, при таком повороте своей биографии мог принять подарок без стеснения. Он любил впоследствии напоминать об этой параллели, а у себя дома Василий Михайлович поставил на видном месте гипсовый бюст Михаила Васильевича.

«Родовой герб», дарованный «Лордом», был, пожалуй, единственной недвижимостью Сенюкова. Он если и обзаводился, приобретал, то делая уступку кому-то или чему-то извне, сразу отстранялся от вещи и о ней забывал. Он носил один костюм, одни ботинки до полного износа и еле сводил концы с концами, получая больше министра. Деньги протекали без задержки, нигде не отлагаясь, ни во что, кроме приятных впечатлений, не превращаясь, исчезали бесследно, как вчерашний хмель после парилки. Он был подвержен увлечениям.

Движение для Сенюкова было важно, как для реки. Отдых, затоны портили его нрав. Вид праздно покоящегося человека приводил его в раздражение. Это был инстинкт сродни ярости пса против всего движущегося. Только наоборот: покой настораживал Василия Михайловича. Тут он мог и нагрубить. Бывало, войдя в лабораторию, застанет мирные позы сотрудниц и взорвется плотогонно-лесорубной бранью. «Пока нечего делать?! Тряпки, ведра — полы мыть!..» Для упорядоченной, в комфорте, день за днем жизни он был нехорош, неустойчив, как велосипедист на пешеходной скорости. В споре вдруг мелочится, накричит враждебно, потом удивлен, что человек обиделся, и, не умея сгладить свою вину, ждет, чтоб само собой уладилось: так, нелепо, терял друзей.

Мудрые из них возвращались. Они знали, что за этой вздорностью скрывается до поры основной Сенюков, совсем другой человек. Его стихия — испытания, когда на карту ставится все. Тогда он неутомимо действует, с загадочной верой в себя и в то же время как бы отстраненно, то есть вопрос «быть или не быть» решал, взбираясь непременно на высокую точку зрения — государственную, народную, чтобы увидеть, как оно выглядит в конечном счете.

…Фотопанорама реки Толбы. От края до края тоскливое однообразие. «Бурите здесь, — говорит старшой и указует пальцем, — с глубины в столько-то метров пойдет нефть».

Человеку из Москвы, человеку науки, да к тому еще всяческой таежной умелости верят преданно и горячо. Назначенный рубеж пройден — ничего, будут бурить дальше. Еще и еще. Еще пять метров, последние… И еще пять… Нету. Продолжать ли? До каких пор? Исчерпаны средства, на исходе запасы. На исходе доверие, на исходе надежда.

Местным жителям были обещаны электрический свет и новая жизнь. Сказать им — ошибся?..

Нужна отсрочка. Нужна, чтоб спасти идею кембрийской нефти от провала. Но что ж отсрочит? Бурильщики измотаны вконец, а на носу якутская зима…

Не он ли сам «максимальной решительностью» своих поступков подготовил этот тупик? Не он ли ломился к цели очертя голову? Пора расплачиваться.

Но поглядите на него: тверд, ясен, весь в делах, будто даже повеселел. Наигранное? Ведь положение отчаянное!

Его поведение озадачивает окружающих, его поступки необъяснимы, по крайней мере до тех пор, пока не находят оправдания в своей конечной правоте. Но и тогда — не объяснение, а догадки, не делающие Сенюкова понятным, а его пример доступным для подражания.

Отчаянное положение Сенюков трактует конструктивно: это положение, когда нечего терять. Нет, оно не безвыходное, напротив, тогда только открывается свобода действий для самых больших решений и поступков, когда нечего терять. Из-под мелочного, второстепенного, себялюбивого обнажается главное.

Поступать, как Сенюков, это значит, поддразнивая себя и свою судьбу, не мешать ходу событий, которые угрожающе, как стая волков, сужают кольцо, подпустить их, и тогда вырвется вся воля к борьбе до конца, поскольку дело того стоит. Он получил уроки такой тактики от отца, ночью одиночества в тайге, и от лоцманской «последней секунды», которая впритирку к гибели, зато, минуя мель, выведет на простор.

Чтобы получить отсрочку, нужны доказательства успеха. Не обещания, а веские доказательства! Веских нет! Они будут вот-вот, не может обмануть его острое ощущение близости цели… Но пока нет. Что делать?

Самоубийственный шаг: он обманет… Рабочим скажет, что получил из центра отсрочку, но, дескать, для ее оформления должен будет ненадолго оставить бригаду. А в центре… Что скажет он мужам науки, государственным мужам? «Вот кембрийская нефть» — и протянет флакончик из-под духов с густой темной жидкостью? Нефть-то нефть, но этот флакончик — все, что ему удалось выжать из поднятых образцов. Может, ее больше и не будет и правы противники кембрийской нефти, говоря о скудности ее запасов?

Если доложить дело, как оно есть, будет крупное поражение идея, может быть, ее отложат надолго или вовсе откажутся от дальнейших попыток извлечь нефть в Сибири. Будет признана научная ошибка, подчеркнуто упорство в заблуждении, урон авторитета. Всего-навсего.