Бруно Беттельхeйм - Люди в концлагере

• Название: Люди в концлагере
• Автор: Бруно Беттельхeйм
• Издательство: США Фрипресс, Эй Корпрорейшн
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

В 1938–1939 годах Беттельхейм был узником концлагера, сначала в Дахау, а затем в Бухенвальде. Там, чтобы не сойти с ума, он как профессиональный психолог занялся изучением поведения человека в экстремальных условиях — условиях концлагеря. Так родилась книга «Просвещённое сердце», Беттельхейм «писал» её, заучивая наизусть. Она не только спасла ему жизнь — защитила от лагеря, позволила остаться человеком, но и позднее, будучи опубликованной, сделала Беттельхейма знаменитым.

Эта книга — попытка уяснения вины и преодоления неудобства, которое испытывают последующие поколения. Отправной точкой является слово «преодоление». Борьба, рефлексия, стремление к очищению, к свободе. Всё это можно найти и в фундаментальном труде Бруно Беттельхей.

Психологические методы подавления личности, показанные в этой книге часто используют и в настоящее время в крупных корпоративных структурах, армейской среде и семейных отношениях...

---

Во-вторых, я должен был изучить человеческую природу и давление на нее общества. И здесь я вышел на центральную проблему моей деятельности — применение психоанализа к социальным проблемам, и в частности к воспитанию детей.

В ходе длительного наблюдения в процессе совместного проживания с двумя аутичными детьми я осознал расхождения в теории и практике психоанализа, его возможности и необходимость усовершенствования. Для людей с сильными отклонениями недостаточно классического психоанализа для осуществления желаемых психических изменений. Более того, для достижения эффекта нужно постоянно вести жизнь, основанную на психоанализе, а не тратить на него один час. К тому я и стремился при лечении этих детей, но с ограниченным успехом. Им необходимо было полноценное человеческое общение, хорошие условия жизни и значительные цели для стремления к ним, а не просто применение психоанализа к их прошлой жизни.

Другие оговорки касались непосредственно моей жизни. Лет за десять до гитлеровской оккупации, я осознал, что живу в состоянии внутреннего кризиса, несмотря на то, что внешне дела шли успешно. Долгое время я жил в том, что позднее Эриксон назовет «психо-социальным мораторием». Снять эту обусловленность не смогли ни годы, потраченные на психоанализ, ни последующая жизнь.

И даже во время заключения я не сомневался в успехах как психоанализа (в целом), так и в свои собственных заслугах. Я был убежден, что взял из психоанализа все, что он мог мне дать. После чего я успокоился и стал принимать жизнь такой, какая она есть и старался полюбить это.

Я больше не думал, чем я обязан психоанализу. Помимо прочего я благодарен ему за то, что я смог понимать, сопереживать и помогать брошенным, неполноценным или деградирующим детям, создавая для них особую среду, в которой они могли бы развить свои человеческие способности.

С другой стороны, дни, проведенные в концлагере, дали мне больше нежели годы, посвященные тщательному психоанализу. (Я понимаю, что меня могут упрекнуть в том, что психоанализ мне ничего, кроме интуиции, не дал. Но меня больше волнует доверие интроспекции, нежели ее проекция).

Новые точки зрения

Опираясь и на свой собственный психоанализ, и на изученную литературу, и на её применение на практике, я все еще искал постижения «истинной» природы человека. Хотя я был далек от мысли, что психоанализ как терапевтический метод может произвести «хорошего» человека, все же я думал, что он лучший метод для достижения существенных личностных изменений.

Год, проведенный в концлагерях в Дахау и Бухенвальде, стал для меня и для моих идей великим потрясением. Он меня столь многому научил, что и до сих пор я черпаю что-то новое из этого опыта. Поскольку большая часть этой книги составляет психо-социальное изучение этого опыта, я здесь не буду говорить о том, в чем он заключался. Многие размышления об этом содержатся и в моей статье о влиянии экстремальных ситуаций на развитие шизофрении.

Сами эти размышления обусловлены тем, что я испытал в концлагере. Трудно непредвзято рассматривать этот опыт, вспоминая о крайних лишениях и страхе за жизнь, которые постоянно культивировались среди заключенных, и особенно в среде евреев. Такие тяжелые впечатления постоянно могут отягощать разум, и если с ними не бороться, могут привести к переоценке ценностей.

Будучи в лагере я использовал психоанализ только в одном аспекте — как выжить и сохранить себя морально и физически. Поэтому я размышлял только о самом насущном и необходимом. Одна из проблем была в том, что люди, которые согласно психоанализу должны вести себя стойко, зачастую являли не лучшие образцы поведения в ситуации крайнего стресса, и наоборот, те, кто, должны были бы вести поступать низко, являли блестящие примеры мужества и достоинства. Я замечал быстрые изменения не только в поведении, но и личностные перемены — невероятно стремительные и зачастую более радикальные, нежели предполагается по психоаналитической теории. К тому же, хотя лагерная жизнь обусловливала в большей степени изменения в худшую сторону, но были перемены и в лучшую. Таким образом, одна и та же среда могла сформировать радикальные изменения в обе стороны.

В то, что среда может влиять на важные аспекты личности (создать хорошего человека), я верил, еще до занятий психоанализом. Теперь я видел, как дурная среда порождает в человеке зло. Но она же порождает в нем и достойные качества, о которых он и не подозревал. И если концлагерь может приводить к таким радикальным изменениям, значит, и общество вообще может влиять на человека, хотя в нем вариаций изменений неизмеримо больше, и сам человек имеет больше возможностей для самоопределения. А психоанализ утверждает, что к лучшему или худшему человек меняется под влиянием лучшего, либо худшего общества.

Я довольно быстро, хотя не без труда, пришел к этим умозаключениям. Психоанализ, на котором я пытался строить жизнь, обманул меня в моих ожиданиях в условиях элементарного выживания. Я нуждался в новых основаниях. И я пришел к ясному решению — реагировать на среду без компромисса с самим собой. Некоторые заключенные пытались раствориться в среде. Многие из них либо быстро деградировали, либо становились «стариками». Другие пытались сохранить себя прежними — у них было больше шансов выжить как личности, но их позиции не хватало гибкости. Многие из них не могли жить в экстремальной ситуации, и, если их в скором времени не выпускали, то они погибали.

Кроме того, в то время я полагал, что наиважнейшей средой для человека является его непосредственная семья, а не общество в широком смысле. Я твердо верил, что психоанализ лучше всего помогает индивиду в обретении свободы и ведет его к высшему устроению. Лагерный опыт научил меня, что я зашел слишком далеко в уповании на то, что только человек может менять общество. Я вынужден был признать, что среда может перевернуть всего человека, и не только в ребенке, но и в зрелом человеке. И чтобы такого не случилось со мной, я должен был признать потенциал этой среды и установить пределы привыкания к ней. Психоанализ, как я его понимал, помочь мне в этом не мог. Я понял, что в ситуации выживания те, качества, которые я приобрел, занимаясь психоанализом, больше мешали, чем помогали.

Конечно, благодаря психоанализу мне было проще понять деструктивные, асоциальные тенденции в человеке, проявляющиеся, когда рушатся сдерживающие их барьеры, что особенно проявлялось в концлагере. И если кто-то находил в себе силу противостоять этому, то это было связано либо с предшествующим социальным опытом, либо с сильным характером.

Подобные рассуждения могли бы пролить свет на то, что происходило с тем или иным заключенным, но меня больше интересовало то, как они могут помочь мне и другим остаться человеком в нечеловеческих условиях. В конечном счете, было неважно, почему человек поступил так или иначе, важно было то, как он поступил. И если психоанализ лучше объяснял «почему», среда была успешнее в контроле за действиями людей, хотя и не все ей подчинялись.

Со временем я стал отчетливее понимать, что человек меняется в зависимости от того, как он поступает. Поступающие достойно, становились лучше, ведущие себя недостойно — опускались еще ниже. И, казалось, что ни прошлое, ни характер (либо те его черты, которые были бы значимы в психоанализе) здесь ни при чем.

В лагере трудно было быть мужественным. Везде проявлялись инстинкт смерти, агрессия против личности, проверка на физическую прочность, мегаломаническое отрицание опасности, мимическое культивирование нарциссизма и другие психические расстройства, любопытные с точки зрения психоанализа. Все это можно было рассматривать и с позиции глубинной психологии или психологии бессознательного. Однако, разбирать мужество в спектре глубинного анализа было бы абсурдно.

Образ действий человека в критической ситуации не может быть выведен из внутренних, скрытых и зачастую противоречивых мотиваций. Ни героические, ни малодушные мечтания, ни свободные ассоциации, ни осознанные фантазии не могут обеспечить правильного прогноза в отношении того, что человек совершит в следующий момент — пожертвует собой ради других, или в панике предаст многих ради смутной надежды на спасение.

Пока моей жизни действия других людей не угрожают и выражают сугубо теоретический интерес, я могу позволить себе считать, что их явное поведение соответствует их подсознанию, если не больше. Пока моя жизнь течет размеренно, я могу позволить себе считать, что работа моего подсознания выражает, если не мое «истинное я», то хотя бы мое «сокровенное я». Но, когда в один момент моя жизнь и жизнь окружающих меня людей, начинает зависеть от моих действий, тогда я понимаю, что мои действия гораздо больше выражают мое «истинное я», нежели мои бессознательные либо подсознательные мотивы. И если бы подобные действия выводились бы из бессознательного, я бы не мог понять, что же лежит вне сферы глубинной психологии и что же составляет «истинного» человека. Конечно бессознательное выражает некую правду о человеке, оно его часть и часть его жизни, но оно — не «истинный» человек.