Александр Талал - Влюбиться в эльфа и остаться в живых

• Название: Влюбиться в эльфа и остаться в живых
• Автор: Александр Талал
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-63519-1

Александр Бурмистров любил рассказывать своей маленькой дочери Кате сказку о мудром Гоблине, который когда-то служил советником сразу у двух принцев – Эльфийского и Оркского. Служил, служил, а потом… исчез. Точно так же исчез и сам Александр, оставив дочери загадочную записку. Влюбленный в повзрослевшую Катю художник Женя Степанов и не подозревал, что однажды ему придется окунуться в мир, где эльфы воюют с орками, а магия – совершенно обычное дело. И кому какое дело, что все это творится в Москве, в наши дни? Правда, чтобы увидеть эльфов на столичных улицах, нужно обладать третьим глазом. У художника Жени он обнаружился. Ведь кому-то придется отыскать того самого, якобы сказочного, Гоблина, иначе древняя вражда между магическими расами охватит наш мир…

---

Альбом продолжал пылиться в комоде, а в представлении Жени мама и папа оставались такими, как на этой фотокарточке в рамке, такими, какими он не знал их при жизни: восемьдесят девятый год, фотоателье совкового образца с фоном из большой чопорной красной занавески, им столько лет, сколько Жене сейчас, на отце потертый кожаный плащ, доставшийся от дедушки-летчика, и яркий узкий галстук, мама в рваных, невероятно модных тогда «варенках» и с цветными лентами в черной косе, и лица у обоих светятся счастьем и восторгом. Мама рассказывала, что этот кадр старенький фотограф счел неудачным; он был слегка смазан, потому что влюбленные никак не могли угомониться и позировать как полагается, чинно замерев и убрав с лица глупые улыбки. Но папа вставил в рамку именно забракованное фото.

Никто уже не помнит, что когда-то орки и эльфы жили в мире. В тот забытый век все умели пользоваться магией, и волшебство было на службе у любви, дружбы, созидания…

…Но однажды при загадочных обстоятельствах погибли оба Принца – Оркский и Эльфийский. Случилось это восемьсот лет назад, в те незапамятные времена, когда Орки ездили верхом на волках и еще не научились пользоваться колесницами…

Что-то в тексте сказки захватило Женино внимание с первого момента. Он переворачивал листы один за другим, повествование несло его все дальше, как большая река, плавно, но бесповоротно. Оторваться было невозможно.

…Говорят, что Гоблин до сих пор бродит среди нас, боясь показаться на глаза. И еще говорят, что только он может открыть миру секрет – с чего же все-таки началась эта затяжная многовековая война…

Не отрываясь от рукописи, Женя поднялся с кресла, нащупал в выдвижном ящике стопку бумаги и вывалил ее на стол. Цветные карандаши осторожно сделали первые штрихи. Его руки работали все быстрее и быстрее, и скоро уже почти лихорадочно. На бумаге картины возникали словно сами по себе, за какую-то минуту… Женя жадно поглощал еще абзац и снова принимался за работу. Он рассеянно скинул с себя рубашку, смял в комок и бросил в угол. Готовые эскизы заполнили весь стол, лежали на полу, ворохом на кресле… Гоблин перед разбитым зеркалом… Рыночная площадь средневекового города… Бездыханные Принцы на полу залы… Орк верхом на волке отбивается копьем от трех эльфов с мечами на фоне горящего города… За окном смеркалось.

…Завязалась лютая вражда. Златовласые эльфы невзлюбили темноволосых орков, да и орки эльфов возненавидели… И новоизбранные Принцы двух народов строго-настрого запретили им дружить и влюбляться друг в друга. Ведь сами Боги освятили эту праведную войну и наложили заклятие на обе нации. Акт милосердия или проявление любовных чувств, дружеское рукопожатие или братание по отношению к противнику наказуемы всемирной катастрофой. Реки повернут вспять… Солнце столкнется с Луной… Горы обратятся в песок… Таков был самый главный закон, и никому не приходило в голову его оспаривать. Все были заняты враждой и ненавистью…

Но вот однажды случилось так, что молодой орк полюбил девушку-эльфа.

– Молодой орк… – Женя на мгновение замер, подыскивая типаж. Ухмыльнувшись сам себе, он повернулся к старому зеркалу в потрескавшейся деревянной раме. Зеркало не выдерживали никакие гвозди, и пришлось просто поставить его на пол, прислонив к стене. В зеркале Женя отражался в полный рост, раскрасневшийся, с горящими глазами, голым торсом, охапкой карандашей в потной ладони. Он кивнул и снова склонился над ватманом.

Гасли окна в домах, но не в этой квартире; зажигались фонари и фары автомобилей, мельтешили неоновые вывески и гигантские рекламные экраны на главных улицах. Ночь проносилась стремительно в городе, который никогда не спит. Но совершенно неподвижно, как будто на фотографии, сидел посреди пустого двора огромный Пес, задрав голову к Жениному окну, пока измотанный художник не уснул в кресле.

Так прошли три дня. Николай не вызывал его на работу; видимо, обиделся, а может, переживал, что сорвался на парня. Женя спал полдня, выходил в магазин за продуктами, когда по телевизору шли подряд повторение «Малахов Плюс» и двести тридцать какая-то серия «Обручального кольца», чтобы спокойно покормить Пса и не попадаться на глаза Раисе Леонидовне, потом рисовал весь вечер и бо́льшую часть ночи, и засыпал где придется, когда начинала бледнеть краюха темного неба.

Утром седьмого числа Женя пробудился ото сна совершенно стремительно, побеспокоенный оглушительным пульсом синкопированного трип-хопа, атаковавшего его барабанные перепонки, и вывалился из кресла на серию своих последних работ. В комнате ревел шум, который в любой другой момент, кроме этого, можно было попробовать назвать музыкой. Люстра нервозно позвякивала висюльками из чешского стекла. Посреди какофонии из металлического скрежета, экспериментального воя электрогитары и мастерски сумасшедшего бита в Жениной квартире находилось существо.

Существо было красное и блестящее от пояса до горла, с огромными глазами на пол-лица, как у гигантской стрекозы, большими черными блямбами вместо ушей и ржавой копной шерсти на голове.

– Че, не нравится? – спросило нечто. – Мои под это всю ночь колбасились.

Несмотря на то что существо всегда выглядело в таком фасоне, спросонья и ошарашенный зашкаленной громкостью, Женя не сразу признал в нем своего лучшего друга диджея Дюшу. Дюша расстегнул модный дутый пуховичок из крикливо-пурпурного нейлона, сдвинул желтые глазища модных очков от солнца на вязанку рыжих дредов, опустил наушники, с которыми никогда не расставался, на шею, и только потом уменьшил громкость на Женином музыкальном центре. Зеркало Дюшиной души было воспаленным и выпученным. Он не спал со вчерашнего дня.

– Нравится, нравится… – недовольно отмахнулся раскоряченный на полу Женя и попытался принять менее неловкую позу, которая свидетельствовала бы о том, что оказался на паркете он очень даже намеренно и чувствует себя вполне комфортно. – Ты как сюда попал?

– Я вошел через дверь, переставляя ноги. Ноги, которыми я вошел, переставляя их, были вытерты о половик. Дверь, через которую я вошел, переставляя ноги, ты снова забыл запереть. Мы существуем в опасном мире, Евгений. Мы существуем в мире, в котором двери должны быть заперты. Адронный коллайдер запустят с минуты на день, и пьяницы мочатся в чужих подъездах. Я вообще-то беспокоился, от тебя уже три дня ни слуха ни голоса. – Дюша показал Жене его собственный мобильный телефон с потухшим экраном. – Мы существуем в мире, где телефоны нужно заряжать. Ты чего такой недобрый чел нынче утром?

– Окуляры в расфокусе, – буркнул Женя, протирая глаза. – Я не оставляю дверь открытой. Что я, склеротик престарелый?

– Значит, меня здесь нет, – вывел Дюша. – Значит, это не я хочу кушать.

– Кажется, все съедено. – Женя встал и поплелся на кухню. Протопав за ним в своих рэперовских кроссовках с оттопыренными язычками, Дюша заглянул в холодильник через Женино плечо. На полочке оказался небольшой ломоть сыра, который Женя вчера, должно быть, проглядел в пылу творчества. В консервной банке еще плавали несколько шпротин, хотя Женя был уверен, что накануне выкинул пустую банку в мусор. Пока Женя рассматривал мусорное ведро в поисках событий прошлой ночи, Дюша приоткрыл хлебницу и обнаружил там довольно свежую половинку батона, в которую незамедлительно воткнул зубы. Потупив на эту картину хмурым взором, Женя поддался раздражению:

– Мы существуем в мире, где кухонные ножи доступны каждому!

– Мы существуем в мире, где друзей необходимо ценить и лелеять, – парировал Дюша хладнокровно и воткнул зубы в кусок сыра. – Да что с тобой сегодня? – произнес он сквозь пятьдесят граммов пошехонского, следуя за Женей по обратному маршруту в гостиную, заваленную бумагами.

– Да у меня это… Девушка не выходит… – признался Женя.

– Опа! Девушка? Не выходит? – Дюша обладал свойством воспринимать события в, мягко говоря, неожиданном ракурсе. – Была бы девушка, а остальное будет джага-джага! Сейчас сделаем.

Исполненный решимости, он проскрипел кроссовками к совмещенному санузлу и заколотил в дверь:

– Девушка! Давайте, выходите уже! Нельзя столько мыться. У меня товарищ расстроился. Как ее зовут?

С неподдельным удивлением Дюша обнаружил, что незапертая дверь приоткрылась от его напора и что в ванной никого нет. Женя покачал головой и продемонстрировал веер неудачных эскизов. С одного из них из-под длинных ресниц с томностью, которую так часто мужчины принимают за глубину, неведомые познания и хорошее личное отношение, глядела пышногрудая и пышногубая блондинка, искушенная жизнью не один раз и напоминавшая Памелу Андерсон. На другом красовалась хищного вида девушка-гот. Еще одна явно была перерисована из журнала про культуристок; Женин карандаш нахлобучил на нее рогатый шлем викингов, чтобы придать сказочности ее протеиновой мускулатуре; шлем казался ей мал.