Василий Жабник - Принцесса Ямакидзу

• Название: Принцесса Ямакидзу
• Автор: Василий Жабник
• Жанр: Ужасы и Мистика

Кто эта бледная девочка? Художник узнает ответ...

---

Наверное, именно тогда Тимотеос превратился в Тимофея Гермогеновича, догадался Архипов. Ему стало интересно, какая теперь у Сефериадиса фамилия — прежняя или нет?..

— Прах жены я без промедления похоронил рядом с её матерью, — поведал старик. — Что делать с прахом дочери, я не знал — держать урну дома оказалось слишком больно, поскольку она постоянно напоминала мне не столько о Кире, сколько об её трагической смерти и моей в этом вине, но и развеять его я тоже не мог — это значило бы окончательно расстаться с Кирой, смириться с тем, что её больше нет...

Тимофей Гермогенович обессиленно замолчал. Он некоторое время неподвижно лежал, с бесконечной любовью глядя на внимательно замершую около дивана Киру, потом слабым движением руки отослал её прочь и возобновил повествование, вновь опустив веки:

— Как-то раз я случайно проходил мимо сувенирной лавки и заметил в витрине большую фарфоровую куклу. Посмотрев на неё — не иначе сам Сатана подсунул мне это прелестное зрелище! — я вдруг придумал, как мне поступить с бренными останками моей бедной дочери.

Архипов побледнел и огляделся, ища Киру, но её уже не было в комнате. Тимофей Гермогенович не заметил его испуга.

— Я сложил во дворе большую печь для обжига, купил самой лучшей белой глины, тщательно смешал её с пеплом — и изготовил насколько сумел точную фарфоровую копию Киры... — Старик тяжело вздохнул. — Я долго думал, в какой позе, в каком образе вылепить её — и остановился на Спящей Красавице. Мне казалось, что глядя на куклу я смогу воображать, будто Кира не погибла, а впала в кому или летаргический сон, и мне станет немного легче...

Тимофей Гермогенович облизнул сухие губы и попросил воды. Архипов зачарованно протянул ему чашку — и осознал, что с нетерпением ждёт, когда же старик наконец расхохочется и примется подтрунивать над легковерным дураком...

— Я взялся за воплощение своего кощунственного замысла со всем тщанием, — продолжил Тимофей Гермогенович, — так что после приклеивания парика и раскрашивания кукла стала выглядеть совсем как живая, совсем как моя дочь — и я слегка повредился рассудком. Возле наспех сколоченной кроватки, в которой она лежала, я стал просиживать целые дни — боялся упустить момент, когда она проснётся. Я постоянно разговаривал с ней, а то до сипоты читал вслух её любимые книжки, вывезенные из Америки. Вскоре я перестал отвлекаться на умывание и мытьё, и нередко даже забывал поесть... Я одичал и опустился, соседи решили, что я спиваюсь, и хоть после аварии у меня во рту и капли спиртного не было, я не собирался разубеждать их. Иногда я как бы спохватывался и на короткое время приходил в себя — тогда я вспоминал, что Киры на самом деле больше нет, и чувствовал — без особой, впрочем, тревоги, — что если я не избавлюсь от её фарфорового двойника, то рано или поздно рехнусь окончательно...

Тимофей Гермогенович не выдержал и поморщился — но скорее от головной боли, чем от тяжести рассказываемого.

— Но уничтожить куклу я, разумеется, не смог бы — для меня это было почти всё равно что снова, на этот раз собственноручно, убить Киру, — пояснил он. — Однажды я всё-таки почти решился раздолбать её ко всем чертям, но в ту же ночь мне приснилось, как я беру молоток, подхожу к кроватке, с размаху бью куклу по голове, откалывая большой кусок лица — и тогда она распахивает уцелевший глаз и начинает дико кричать, а из скола тугой струёй хлещет кровь... Я проснулся в обмоченной постели и понял, что скорее покончу с собой, чем трону куклу хоть пальцем...

Старик растерянно умолк, не зная, как ему перейти к самой странной части своей истории. Архипов невольно помог ему:

— Как?.. — не выдержав гнетущей тишины, каркнул он. Прочистил горло, попробовал ещё раз: — Как она ожила? — и уточнил, отчаянно надеясь на отрицательный ответ: — Кукла ведь ожила, правда?..

— Вы угадали... — с видимым облегчением промолвил Тимофей Гермогенович. — Это произошло настолько буднично, что я даже не удивился... Я думаю, она знала, что если обставит всё как в какой-нибудь сказке, если куклу пробудит к жизни моя горячая слеза, капнувшая на неё, или что-то ещё в подобном волшебном духе, я не выдержу и свихнусь окончательно...

— Кто «она»? — опять не утерпел Архипов.

— Галатея. — Тимофею Гермогеновичу этот ответ явно казался вполне очевидным. — Статуя, изваянная Пигмалионом из слоновой кости и оживлённая милостью Афродиты... Вы читали «Метаморфозы» Овидия?..

— Да, — соврал Архипов, и добавил на всякий случай: — В переводе, конечно же.

— Правда, ни там, ни где-либо ещё не сказано, что после смерти своего гениального супруга Галатея была взята на Парнас и причислена к числу муз, став покровительницей сначала скульпторов, а позднее — и кукольников с манекенщиками... — Тимофей Гермогенович потёр лоб. — Вам известно, кстати, что русское слово «кукла» — греческого происхождения?

— Нет, — признался Архипов.

— А жаль... Да и про ваше знакомство с «Метаморфозами» вы наверняка сказали неправду, иначе б напомнили мне, что «Галатея» — не подлинное её имя и у Овидия оно не упоминается...

— Я просто забыл об этом, — отнекался Архипов. Уверенное спокойствие старика частично передалось ему и пробудило любопытство: — А как её зовут по-настоящему?

— Я не спрашивал, а она не представилась: видимо, ей нравится её прозвище... К слову, так её окрестил Руссо в своей мелодраме, а значит оно нечто вроде «молочно-белая»... Хорошо ещё, что он не назвал её Каллипигией, — губы Тимофея Гермогеновича искривила кислая усмешка, — то есть «прекраснозадой», что, впрочем, тоже подошло бы ей... Я плохо помню, что было той ночью до того, как Галатея нанесла мне визит, даром что находился тогда в более-менее здравом уме. Кажется, я кричал и плакал, чередуя проклятия к Богу за то, что он отнял у меня Киру, с требованиями к нему же вернуть мне её... Когда разразился звонок, я опомнился и невероятно перепугался, вообразив, что ко мне явился сам Господь, разгневанный моими дерзкими речами, но за дверью, к моему удивлению, оказалась симпатичная гречанка — на вид довольно молодая, в современной одежде, правда, слишком уж легкой для январского мороза, но когда она заговорила, от её слов и голоса повеяло такой нечеловеческой древностью, что мне стало ещё страшнее... «Твой народ отвернулся от своих богов, — ласково сказала она на моём родном языке, — но милосердные боги не отвернулись от своего народа. Моему предводителю стало горько взирать на твои страдания, и он направил меня к тебе».

— Это Аполлон её послал? — неуверенно предположил Архипов. Из древнегреческой мифологии он хорошо знал только Пана.

— Кто же ещё-то, — подтвердил Тимофей Гермогенович. — Педераст сребролукий... Лучше бы он позволил мне обезуметь до конца и спокойно кончить свои дни в приюте для умалишённых!.. Я, конечно, не сразу понял, о ком говорит эта дама и кто такая она сама, но когда она пояснила, что вернуть Киру из царства Аида не в её власти, зато ей под силу дать дыхание жизни изготовленной мною кукле, чтобы та заменила мне дочь, я начал что-то соображать... «У меня нет и сотой доли того могущества, — застенчиво призналась Галатея, — каким некогда обладала пробудившая меня. Обычно мне, как и всякой музе, дозволено только ниспосылать вдохновение творцам, и ныне я бы вовсе была бессильна помочь тебе — когда б не пепел, что ты смешал с глиной. Благодаря ему кукла сможет ожить — однако дар речи будет ей неведом. Ты согласен на это условие?» Я согласился не раздумывая, и тогда Галатея подошла к кукле и легко коснулась губами её фарфорового лба. Глазурованное лицо тотчас перестало блестеть в свете ночника, а его черты смягчились и сделались более естественными... Сперва я подумал, что больше ничего не изменилось, и решил, что Галатее всё-таки не достало силы, но затем пригляделся и заметил, что одеяльце на груди куклы стало тихонько вздыматься и опадать. «Она спит, — прошептала Галатея, — не буди её. Утром она проснётся сама»...

Несколько долгих секунд Тимофей Гермогенович отдыхал, а затем заговорил более уверенно:

— Я не заметил, как удалилась приёмная дочь Зевса и Мнемозины — я стоял столбом и смотрел, и видел не ожившую куклу, а воскресшую Киру. Я ощущал невероятное спокойствие и думал — не словами, но эйфорическим отсутствием их — что теперь всё будет хорошо. Не знаю, сколько я так простоял — может быть, пару минут, а может быть — пару часов. Затем я пошёл спать. Я проснулся после полудня и долго ещё лежал в постели, снова и снова вспоминая свой редкостно яркий и счастливый сон... Всласть упившись тоской, я встал и побрёл завтракать. По пути на кухню я как всегда заглянул в спальню куклы — и обнаружил, что её кроватка пуста. «Украли!» — всполошился я, и рванулся было к телефону, чтобы вызвать милицию, но вдруг услышал странные звуки, идущие с кухни. Решив, что там спрятался похититель, я вооружился лыжной палкой и осторожно прокрался туда. Кира стояла у плиты и жарила яичницу. «С добрым утром, — только и смог выговорить я, пряча за спиной своё грозное оружие. — Как спалось?» Кира живо обернулась и показала большой палец. Её поведение было настолько естественным и непринуждённым, что и я счёл за лучшее сделать вид, что всё в порядке, что всё точно так, как и должно быть... Я умылся и сел за стол. Кира села напротив меня, но не притронулась ни к глазунье, ни к окаменелой булке с маслом, а когда я предложил ей разделить со мной трапезу, её же руками и приготовленную, она жестами и мимикой дала мне понять, что вовсе не нуждается в пище. И тогда я с беспощадной ясностью почувствовал, что это улыбчивое и доверчивое существо — вовсе не мой ребёнок, а нечто совершенно необъяснимое.