Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

• Название: Черное перо серой вороны
• Автор: Виктор Мануйлов
• Жанр: Русское современное

Роман можно охарактеризовать как социальную драму. Время действия – сегодня. Место – небольшой подмосковный городок, работавший когда-то на градообразующем предприятии – деревообрабатывающем комбинате. Затем рейдерский захват, перепрофилирование на выпуск «химии». Новый хозяин, некто Осевкин, бывший бандит, подчинивший себе не только предприятие, но и весь городок, уже полгода не платит своим работникам зарплату. Страх и безволие царят среди жителей городка. Однако конфликт назрел, но проявился он всего лишь в написании на стенах частных гаражей и стене комбината угрозы в адрес хозяина, что если тот не заплатит, то… В это же время на комбинат приезжает «ревизор» от истинных хозяев комбината, обосновавшихся на Западе. В конфликт так или иначе втянуто много людей. С одной стороны – небольшая группа работников, в том числе небольшая группа подростков; с другой – хозяин и его наемники. Конфликт приводит к трагедии. Предоставляю самим читателям домыслить, чем все может закончиться, полагая, что только время все расставит по своим местам. Имеется ли аналог моего романа в нашей современной литературе? Не знаю: не встречал. Если заглянуть в классику, то, с определенными оговорками, его можно поставить рядом с романом Горького «Мать».

Автор

---

А перезвон колоколов все тек и тек над Угорском, сзывая верующих в божий храм.

И вот уже опустели лавочки, занимаемые бабушками с внучатами, захлопали подпружиненные двери подъездов «хрущеб», из них стали выходить пожилые женщины и выползать древние старухи, повязанные косынками. Не так уж много, но все-таки, все-таки…

– Емельяныч! – толкнул локтем Негрудина Артем Сорокин. – Гля, твоя Матвеевна пошкандыляла.

Негрудин повернул свою щетинистую голову, некоторое время смотрел вслед своей жене, затем, аккуратно положив остатки домино на стол, принялся кряхтя, помогая руками, перекидывать ноги через лавку.

– Ты б хоть партию-то доиграл! – возмутился Дениска Кочнев. – Вот и садись с тобой!

– Ничо, Михалыч доиграет, – буркнул Негрудин и тоже потопал в сторону церкви, отмахивая руками, будто генерал на параде.

Михалыч, – он же Кузьма Михайлович Руканов, – пятидесятилетний слесарь ремонтных мастерских, с готовностью занял освободившееся место. Но не успел он поставить и двух костяшек, как Сорокин шлепнул по столу и возгласил «рыбу».

Все загалдели, кто от радости, кто от огорчения.

Как раз в это время подошел к играющим, позванивая ключами от машины, Антон Печнев, длинноногий нескладный парень лет тридцати, с бородой и усами скобочкой, с лохматой прядью волос, перевязанной шнурком от ботинка и спадающей на спину. Было известно, что он работает в Москве продавцом в магазине автозапчастей и будто бы (похвастался как-то) неплохо зарабатывает. Неплохо, а машина у него старая – «Москвич-семерка», доставшаяся от отца, и одевается он в потертые джинсы и куртку. А там кто его знает. Народ нынче пошел такой, что слова не скажет, чтобы не соврать.

– Мужики! – воскликнул Антон. И еще раз повторил: – Мужики!

– Ну что – мужики? – спросил Дениска Кочнев. – Нинка твоя родила, что ли?

– Не! Вот вы тут сидите, и вам хоть бы хрен по деревне, а на гаражах у Гнилого оврага, промежду прочим, такое написано, такое, что если бы Осевкин прочитал, его бы кондрашка хватила – это уж как пить дать.

– И что там такое написано? – напрягся почему-то Артем Сорокин.

– А вот поди туда и почитай. Пока маляры не замазали, – нагнетал еще большее напряжение Печнев. Но не выдержал и продекламировал, и даже с выражением: – «Осевок-паскуда! Отдай рабочим заработанные ими деньги! Иначе будет хуже!» Вот что там написано.

– Да ты что? – изумился кто-то.

– А вот вам и что, – наслаждался Печнев. – Вот такими вот буквами, почти от самой от крыши до самой земли! – показал он руками.

И все полезли из-за стола. И гурьбой двинули к гаражам. Только Сорокин развел руками, виновато пояснив:

– А мне, мужики, домой надо. Жена велела хлеба купить. Тем более что завтра с утра опять на работу. Бывайте здоровы!

– И тебе не хворать, – ответил кто-то.

– Все в субботу отдыхают, а у нас все не как у людей, – проворчал Будников, работающий в бригаде Сорокина, которому тоже завтра с утра идти на работу. Он переглянулся с бригадиром и, будто оправдываясь перед ним: – Пойду гляну. – И пустился следом за всеми.

Глава 5

Негрудин шел в церковь не потому, что на старости лет бывший член партии поверил в бога, а потому что… а он и сам не знал, зачем туда ходит время от времени. Когда его, семнадцатилетнего парнишку, едва закончившего десятый класс, тощего от недоедания, призвали в начале сорок четвертого в армию и послали на ускоренные курсы артиллерийского училища, о боге он даже и не думал. И в поезде, увозившем его на фронт по железной дороге, вдоль которой тянулись страшные раны, оставленные на земле пронесшейся по ней войной, никто о нем не вспоминал. Да и о ком вспоминать, если никакой сверхъестественной силы не существует, а есть человек и законы природы, открытые учеными? Но впервые попав со своей батареей под бомбежку на Третьем Белорусском в районе Кёнигсберга, о боге Негрудин вспомнил, и, лежа в воронке, твердил одно и то же: «Господи-Иесусе! Господи-Иесусе!» – забыв от страха, зачем тревожит того, кого нет в природе. И чем ближе падали бомбы, тем чаще соскакивали с его языка эти два слова, при этом сам Негрудин был уверен, что в адском грохоте, вое и визге никто из его товарищей или, тем более, командиров и политруков, не расслышит его, офицера и комсомольца, отчаянных молитв. Потому что в те мгновения просить о милости было больше некого, а так вроде бы и не очень страшно, и остается какая-то надежда, что вдруг Он все-таки существует и услышит. И поскольку Негрудин остался жив и даже не был ранен, то, как ни крути, а что-то его спасло. Или кто-то. Может, и бог. Потому что ученые – это одно, комсомол и звездочки на погонах – тоже, а жить хочется сейчас. И многие потом признавались, виновато улыбаясь, что был и с ними подобный же грех. Грех не грех, а бог его знает, как это назвать, если смотреть на подобные отступления от истины с научной точки зрения и марксизма-ленинизма.

И вот, когда жизнь почти прожита и явно подходит к концу, что-то опять сдвинулось в душе Терентия Емельяновича, тем более что ни комсомола, ни партии, ни той страны, что он защищал мальчишкой, – ничего этого не осталось, и не к кому пойти и поделиться своими сомнениями. А в церкви… не то чтобы есть с кем поделиться, а сам будто бы раздваиваешься и делишься сам же с собой, пытаясь пристегнуть еще что-то, тебе не понятное, а потому и притягательное. Умирать, как ни крути, скоро, а хочется, чтобы умереть не с пустотой в душе, образовавшейся в последние годы, а с каким-то наполнением.

Перед папертью Негрудин вытер о траву свои потрепанные босоножки, преодолел несколько ступенек и, как всегда, обратил внимание на бронзовую доску, на которой рельефно выступали буквы и слова, сообщавшие всем желающим: «Сей храм Божий воздвигнут радением и любовью к ближнему раба Божия Осевкина Семена Ивановича, преисполненного истинной веры во всемогущество Господа нашего, Иисуса Христа, и освещен митрополитом Илларионом в 2008 году от рождества Христова». Не обратить внимания на эту доску не было никакой возможности, потому что прикреплена она сбоку от входа, всегда начищена до блеска, так и притягивает взгляд любого, кто приближается к двери. И всякий раз Терентию Емельяновичу хочется сделать что-нибудь такое… плюнуть на эту доску или еще что, но он воздерживается, торопливо крестится на лепную и раскрашенную икону над дверью, изображающую лик Христа-Спасителя. При этом не может отделаться от ощущения, что крестится не на икону, а на сияющую бронзовую доску с фамилией человека, ненавидимого всем Угорском, и оттого с тяжелым сердцем переступает порог храма.

Купив свечку у стоящей при входе старушки и отметив с досадой, что свечки подорожали на целый рубль, Негрудин зажигает ее от других свечей и проходит поближе к алтарю, вокруг которого в ожидании начала службы уже плотно сгрудились кофты и косынки.

Вот просеменил мимо и скрылся за дверью притвора маленький седенький дьячок в черной рясе. Его до самого притвора сопровождал невысокий, но плотный молодец в монашеском уборе, с косым шрамом на щеке. Молодец смиренно подпер крутым плечом одну из колонн и замер, кося по сторонам.

Наконец умолкли колокола, из-за алтарья появился священник, настоятель церкви, отец Иосиф, человек сравнительно молодой, с окладистой завитой бородой и длинными, тоже явно завитыми, волосами, покоящимися на его плечах. На груди его сверкает большой крест – говорят, из чистого золота – с разноцветными каменьями. Взойдя на амвон и благословив паству, он начал проповедь густым баритоном, тщательно выговаривая каждое слово:

– Нынче величаем равноапостольскую Ольгу, великую княгиню Российскую, во святом крещении Елену. – Помолчал немного и продолжил нараспев: – Величаем тя, святая равноапостольская княгиня Ольга, яко зарю утреннюю в земли нашей возсиявшую и свет веры православныя народу своему предвозвестившую, претерпевшую гонения и нечестия от язычников, представшую пред Господом нашим в сиянии света любви и благочестия, тако и все мы, яко рабы его, должны претерпевать мучения и тем заслужить царствие небесное и вечную жизнь в садах райских, вкушая плоды сладкие…

Терентий Афанасьевич не вникал в смысл произносимых попом слов. Да и чего в них вникать, если они повторяются изо дня в день, разве что упоминаются другие святые, которые жили века тому назад и тогда же прославились воздержанием и усердными молитвами. Вот и эта Ольга… Кто она такая? Великая княгиня? С какой стати он должен молиться за нее? Это, скорее всего, одна из дочерей царя Николая Второго, убитого в Свердловске. Там и другие дочери были, и никто из них, конечно, не виноват, что их отец оказался таким никудышным царем, профукавшим свое царство, но борьба за власть не разбирает хороших и плохих. И во всех странах случалось не раз, что королям и королевам рубили головы, а их отпрысков гноили в узилищах. Вот и нынешняя власть взошла на престол не святыми молитвами, и на ее совести ни одна загубленная жизнь и никакого за это с нее спроса. Даже наоборот: памятники ставят, по телеку прославляют. Опять же получается, что он, Терентий Емельянович Негрудин, не человек, не хозяин самому себе, а раб божий. Это с какого такого бодуна? Хотя, если рассудить, то ничего-то он раньше не мог, и теперь то же самое, а весь зависит от людей же, обладающих властью: и какую пенсию ему положат, и льготы, и сколько сдерут за воду, электричество или газ, и когда сделают ремонт в его квартире, и прочее, и прочее, – это с одной стороны; а с другой зависит черт знает от кого, кто устанавливает цены на хлеб и все остальное, потребное человеку. Ну а эти-то, Осевкин и прочие, от бога как зависят? О чем его молят? И молят ли о чем, зная, что тот же Негрудин целиком и полностью зависит именно от них? Моли не моли бога, чтобы повлиял на них, не докличешься.