Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет

• Название: Ида Верде, которой нет
• Автор: Ольга Шумяцкая
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6247

Может ли любовь юной девочки-институтки Зины Ведерниковой, наивная и смешная в глазах прославленного московского поэта Юрия Рунича, длиться годами и вырасти в настоящее сильное чувство? Став известной всему миру актрисой немого кино, музой дадаистов и авангардистов, Зина, превратившаяся в блистательную Иду Верде, сохранит в сердце образ своего возлюбленного. Вызовет ли она ответное чувство, бросив к его ногам свою славу?..

---

Вот и сейчас, не покидая сферы абстрактных идей, Пальмин ловко чистил картошку, рубил скользкие голышки на кубики, бросал в шипящее масло. Тут же кидался к фотоаппарату, тащил к плите треногу — и начинал снимать масляные всплески на сковороде. При этом успевая вовремя переворачивать свою картофельную геометрию.

Уже шла осень, а Лозинский все не возвращался из автопробега. Соавторы обменивались длинными телеграммами, чем смешили барышень-телефонисток по обе стороны траектории движения сюжета. Пальмин ходил в почтовое отделение, которое располагалось в чахлом домике на пересечении парковых аллей, и там ему застенчиво улыбалась белокурая мадамочка, делавшая смешные ошибки в текстах.

А Лозинский в каждом населенном пункте, куда прибывали автомобили, справлялся о конторе государственного почтамта, получал из окошка ворох желтоватых листков с наклеенными словечками, присаживался на деревянную лавку с кожаными подушками — и погружался в изучение.

В почтовой комнате, как правило, было тихо, как в библиотеке, и не жарко. В наклоненном солнечном луче, пробивающемся сквозь плотную занавеску, плавали пылинки. В углу стоял фикус, и после особенно выморочного переезда, когда все в голове мешалось и мутило, казалось, что в остролистное растение заколдован старик, ждавший тут письма из столицы пятьдесят лет безрезультатно.

Иногда Лекс думал, что пальминские затеи, с фантастической легкостью преодолевающие тысячи километров, на самом деле суть продолжение дурных сновидений, которые одолевали из-за местной жары. «Циферблат вытекает и течет по улице. Как тебе? Какой материал? Глина?» — было написано в последней телеграмме. «Или воск?» — кратко ответил Лозинский.

Впрочем, депеши эти Лозинского по большей мере озадачивали. Безумно или гениально их содержание? К чему следует готовиться по приезде в Москву? К тому, что циферблат действительно потечет по мостовой и случайный прохожий, желая узнать, который час, вынужден будет бежать вслед за ним по тротуару? Можно представить себе публику такого киносеанса: сюрреалисты, дадаисты — надменные клопы от живописи и литературы.

Лозинский разозлился.

Интеллектуалов радикального толка он побаивался, не понимая, как они вертят смыслами. Не окажется ли, что он, пытаясь подладиться под этих жонглеров словами и картинками, запутается и будет осмеян, как дурной актер на сцене?

Однако интуиция говорила и другое: а может — раз! — и вспыхнет слава. Мгновенной молнией! И тогда можно будет диктовать свои условия, а не барахтаться в азиатском песке, как сейчас. Развернуть бы детективную серию с экранными эффектами, но… Но понятными мамашам, отцам семейств и деткам-гимназистам. Полицейские заняты ловлей революционэрки, а на самом деле богатый купец подкупил их, чтобы найти понравившуюся ему фифу. Надо бы записать.

Идея с вытекающим циферблатом очень понравилась Руничу. Вот это годно для фильмирования, вот это на экране будет выглядеть лучше, чем на словах! И общение с Пальминым продолжало его развлекать.

Часто их встречи проходили на перекладных — в пути. Создавалось впечатление, что вся Москва заросла, как сорняками, родственниками Пальмина, у которых то и дело что-то случалось, и Пальмина призывали «решать вопросы». Только Рунич приезжает в кофейное заведение, где назначен новый этап обсуждения сценария, как оказывается, что в доме на углу живет пальминская двоюродная тетка. Только открываются три свободных часа — треп, фантазии, «волшебное чувство обновы», как резюмировал Пальмин каждое новое решение, — как их вычисляет милая старушка и отправляет на другой конец Москвы с самоваром для больного внука.

Отказать Пальмин не мог, и сценарные бдения переносились в трамваи, таксомоторы, автобусы, первые линии которых недавно появились в Москве.

— Странное дело, милый Юрий Константинович, мои родственники — это особое племя, удивительно деловитый народец, в сущности, нация гномов. Их бы приставить к аппарату, который вырабатывает электрическую энергию! Москва осветилась бы нескончаемым фейерверком!

А однажды сентябрьским днем на даче — моросящий дождь разглаживал желтые кленовые листья, похожие на ворох брошенных салфеток, — Дмитрий Дмитрич увлек Рунича в сад и привел к полудохлой избушке.

— Гараж, извольте наблюдать. Сейчас мы попросим его открыть нам свои чертоги, — заявил Пальмин, вытащил из кармана связку ключей, присмотрелся к ним, отыскал самый витиеватый, вскрыл замок и исчез в темноте.

Через минуту оттуда донесся его голос.

— История такова: несколько лет назад у меня купили три картины. Американский коллекционер. Щедр и разбирается в сюрреалистических видениях. А тогда как раз случилась темная история с кинопромышленником Ожогиным. То ли убийство, то ли самоубийство. Так или иначе, он решил избавиться от своего «Бьюика» василькового цвета. Рекомендую…

Абсолютная мистика в духе Пальмина: из бревенчатого гаража показалось невиданного цвета существо на колесах. Оно никак не могло выбраться целиком — вот появился на свет божий мерцающий капот, переднее стекло, а автомобиль все тянется, будто растягивается невиданных размеров тянучка. Сиденья из белой кожи, руль…

Среди плевеньких березок и аляповато раскрашенных кленов синяя громадина казалась порождением пальминской фантазии, а не реально существующим механизмом. Рунич подумал даже: может, там, в гараже, есть дверка папы Карло в невиданную страну, откуда, прорвав нарисованный очаг, и выехало авто. Вот удивил Дмитрий Дмитрич!

— Была серьезная поломка в моторе, но теперь мы, милый Юрий Константинович, отдадимся вечному движению. Вы не могли себе представить, что я умею править авто? Да-с! Не отказал себе в удовольствии — изучил приемы, — они уже мчались по аллее, и Рунич сидел справа от Пальмина, натянувшего эффектные очки, а его шею лихо обвивал белый шарф. Теперь мы с вами, Юрий Константинович, и есть кинопленка! Мы мчимся, как она, и, как она, мерцаем тайными смыслами! — восклицал Пальмин, и они колесили по страждущим родственникам — аптеки, няни, детские коляски, абажуры, велосипеды, аккордеоны.

Находясь в движении, Пальмин не терял сосредоточенности и постоянно выдвигал новые фильмовые идеи.

Попутно они покупали материалы для съемок — глину, воск, цветные бутыли с загадочными жидкостями.

Иногда машина заполнялась людьми, которые на разные голоса кричали, обижались, прощали Пальмина, то шепотом, то с воплями цитировали стихи Рунича, оставляли в салоне автомобиля записки и рисунки, потом случайный, казалось бы, прохожий забирал их с заднего сиденья, когда машина на мгновение притормаживала на повороте.

Васильковый «Бьюик» — Пальмин звал авто «Синяя борода» — стал передвижной конторой.

Попутно начались съемки на даче. На спортсмэнской площадке неподалеку от дома построили декорации Спасской башни с несоразмерно большим часовым циферблатом. Под тентом выстроили фрагмент улицы, по мостовой которой должен был течь циферблат. С удивлением Рунич понял — наконец-то! — что киноэкспериментаторы воспринимают его строчки как живое естество. Они проникли в его словесный зверинец и, что удивительно, подобрались к словесному зверью ближе, чем он сам. Странное чувство, полностью подкупившее его.

Несколько дней Рунич валялся с простудой: слушал новые пластинки, листал томик Гомера, пил крепкий кофе, пробовал новые перья и чернила. Казалось, вот-вот ляжет строчка — гибкая, потакающая — на простыню листа. Но снова обманулся. Однако в Сокольники таскаться расхотелось. Все-таки там — немножко цирк, немножко шуточно. Съездил в оперу. И там авангардная постановка: скрипки улетали из рук оркестрантов, дирижер левитировал над сценой и ловил беглянок смычком. Мило, но разболелась голова. На следующий день пришла телеграмма — обожает же Пальмин эти наклеенные в линеечку буковки! — «Очень ждем. Важно. Камера включена. Лозинский вернулся».

На съемочную площадку нагнали полно народу.

Зрелище напомнило Руничу мольеровскую пьесу в постановке Вахтангова: съемочный люд сам по себе являл персонажей с неожиданными аксессуарами в руках — кто с шумовкой, кто с плетеной ракеткой, кто с чайником.

Лозинский смотрел на площадку с другого угла. Приехав, он понял, что Митя, конечно, уже верховодит. По-прежнему на любое замечание Лекса он кричит: «Гениально, дружище! Только ты!» — но чтобы внедриться в ворох его листков, испещренных рисунками и планами, нужен специально обученный проводник.

Вернувшись из Азии, Лозинский стал несколько иначе — значительно заботливее — относиться к себе, своему телу и пространству вокруг себя. Отмывался чуть ли не неделю. Хотел, чтобы каждый ноготок и волосок забыл о поте и грязи.

Неподалеку от его дома открылся новомодный салон с комическим названием «Брега Леты», рекламное панно в окне которого обещало «восстановление всех клеток усталых организмов». Лозинский спустил в салоне добрую треть азиатского гонорара. О, как полюбил он возлежать на массажном столе, укрытый пушистым белоснежным полотенцем.