Аркадий Первенцев - Матросы

• Название: Матросы
• Автор: Аркадий Первенцев
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Новый большой роман Аркадия Первенцева «Матросы» — многоплановое произведение, над которым автор работал с 1952 года. Действие романа развертывается в наши дни в городе-герое Севастополе, на боевых кораблях Черноморского флота, в одном из кубанских колхозов. Это роман о формировании высокого сознания, чувства личной и коллективной ответственности у советских воинов за порученное дело — охрану морских рубежей страны, о борьбе за боевое совершенствование флота, о верной дружбе и настоящей любви, о трудовом героизме советских людей, их радостях и тревогах. Колоритных, запоминающихся читателю героев книги — военных моряков, рабочих, восстанавливающих Севастополь, строящих корабли, кубанских колхозников, — показанных автором взволнованно и страстно, одухотворяет великое и благородное чувство любви к своей социалистической Родине.

Роман «Матросы» рассчитан на широкий круг читателей.

---

Красный семафор продолжал держать поезд на месте. В шерстяном спортивном свитере Ирине было тепло, она распахнула пальто. Она никогда не носила толстых чулок, предпочитая нейлон, только входивший в моду. Помогая сойти ей по ступенькам, Черкашин несколько дольше задержал взгляд на ее ногах, что не ускользнуло от ее внимания. Итак, охота только начиналась; эта опытная женщина умело прикидывалась дичью. «Надо прежде всего льстить, льстить его самолюбию», — безошибочно угадывала она и действовала в этом направлении.

— Вы очень выгодно отличаетесь от своих товарищей по купе, Павел Григорьевич. И не только от них, — Ирина прикоснулась к его руке теплой ладонью.

— Хорошо это или плохо?

— Не знаю… — Черкашин услышал ее тихий смех. — Шаблоны удобны в технике. В человеке я предпочитаю оригинальность.

Она откинула голову, и ее волосы коснулись щеки Черкашина. Она умело наступала, пока еще сдержанно, не отыскивая в своем арсенале нового оружия. Следует оступиться, покрепче опереться на его руку вот тут, проходя мимо монументального кондуктора, чуточку заторопиться и как бы невзначай прижаться к своему спутнику. Можно помолчать. Восточный мудрец когда-то изрек: «Если ты уверен, что твои слова дороже и значительней твоего молчания, тогда говори». Пока ее не занимали извечные расспросы, предшествующие сближению. Есть ли у него жена, дети, родители? Очевидно, есть; жена и дети — безусловно. Это не имеет значения. Ведь ее не беспокоило прошлое. Черкашин пытался что-то рассказать ей, упомянул имя и отчество своей супруги, и она его мягко остановила:

— Давайте условимся, Павел Григорьевич: сегодня только мы двое, и больше никого. Поймите меня правильно. Мне хочется так…

Она недолго подождала. Черкашин наклонился к ней ближе, коснувшись ее щеки, и как бы выдохнул чужим, сдавленным голосом:

— Мне почему-то кажется, Ирина Григорьевна, что я вас знаю давно, давно…

— Не надо так… Вот и шаблон. О нем я вам напоминала. Так же все говорят…

Он высвободил свою руку, нахмурился.

— Не обижайтесь на меня, — попросила Ирина с прежней теплотой, — ладно? Может быть, мы больше никогда не встретимся. Лучше, если мы добром будем вспоминать друг о друге. Я иногда делаю необдуманные поступки… еще чаще необдуманно говорю…

Они молча дошли до последней платформы с коксом, поверху забрызганным известью.

— Видите, черная поверхность покрыта белым. Возьмите с платформы хотя бы ведро кокса, и хищение будет заметно… — она беззвучно рассмеялась. — Не всякий человек согласился бы на такую процедуру…

— Особенно женщины, — нарочито дерзко добавил он.

— Н е к о т о р ы е, — поправила она его с достоинством и сухо сказала: — Вернемся в вагон. Ну… Помогите же мне… офицер…

Черкашин нагнулся с площадки, взял ее за узкую кисть руки, обтянутую лайковой перчаткой. Прикоснувшись к нему всем телом, она обдала его запахом духов и кожи. В вагоне Ирина задержалась в коридоре. Поезд мягко тронулся. Мимо проплыли железнодорожные высокие фонари.

— У нас мужчины разучились ухаживать за женщинами, — грустно упрекнула Ирина. — Забыты пушкинские времена…

— Не знаю даже, что вам ответить… — Черкашин замялся.

— А вы не отвечайте. Давайте догадываться, о чем думает каждый из нас…

Заботин приподнял голову с подушки, включил свет и, нагнувшись, оглядел купе.

— У Черкашина, видно, на винты намотало… — буркнул он. — Ты спишь, флотоводец?

— Дремлю, — ответил Говорков, в душе отчаянно завидовавший успехам Черкашина у женщин. — Дамочка экзотическая, как водоросли Саргассова моря. Ты заметил, что любая из ее вещей — «мейд ин»?

— Заметил. Я же из боцманов. — Заботин удобнее пристраивал на вагонном лежбище свое сырое и неуклюжее тело сорокалетнего мужчины. — Заглядывая вперед, можно уверенно предсказать: муженек у нее будет «мейд ин Севастополь». Наши марсофлоты сразу идут на такую приманку. Скажи, плохой бабец, а?

— Что есть, то есть, лукавить не стану, Савелий Самсонович. Только не моряцкая она находка. — Говорков приподнялся на локте и воззрился выпуклыми светло-серыми глазами на собеседника. — С такой поштормовать денек-другой, а потом отрабатывай, браток, задний ход.

— С такой ежели поштормуешь, заднее направление не отработаешь. — Заботин вздохнул. — Она, как пиявка, пока кровушки не напьется, не отвалится…

— Может, и преувеличиваешь. Ты в людей, что ли, не веришь?

— Почему же не верю?

— В кого?

— Во всех, в большинство… В Ступнина, к примеру, верю. В Лаврищева верю… В Михайлова верю…

— Ишь куда оборотился! К адмиралам. Попробуй не поверь… — Говорков, видимо, решил разговориться. — У меня вот жена красотой не блещет, зато жена. А эта хороша, каналья, и аппетитна, а не жена! У Пашки жена тоже красотой не блещет, а как подруга жизни — лучшей не отыскать. И детишки у него этакие милые, леденцы…

— Жена у него гостеприимная и честная, — согласился Заботин. — Моряку нужна честная жена.

— Верно. Лишнее в башку не полезет.

— Чтобы никому в голову не пришло подшутить над тобой: «Подвахтенные вниз!»

— Пашке этот возглас не грозит.

— Ему не грозит, — согласился Заботин, — у него супруга надежная, как стальной кнехт…

Вот на таком жаргоне беседовали два солидных офицера, пока их товарищ находился в завидной самовольной отлучке. Надо сказать, что этот особый жаргон моряков вырабатывался не в салонах или береговых ведомствах, а в училищах и на кораблях. Им нередко злоупотребляли, старались щегольнуть с целью отделить себя, грубых морских волков, от аппаратных белорунных овечек. Если вы заметите на форменной фуражке прозеленевшего «краба», или «морскую капусту», как шутливо называют свой герб моряки, не относите это за счет неаккуратности. «Краб» с седоватой прозеленью — верный признак просоленного морячины, так же как поношенный китель и обтрепанные на нем погоны с черными линиями корабельных званий. Чтобы добиться такого вида, приходится немало побродяжить по морям и океанам, хлебнуть забортной тайфунной водицы, излазить низы, потереться у переборок, машин, оптики…

Поезд нагонял упущенное время. Вагоны изрядно бросало на крутых поворотах. Отогнанный сон пока не возвращался к двум сослуживцам на их верхние полки.

— Павел когда-то был Павел, а последнее время начал портиться, — сказал Говорков. — Видел, каков он? Одну звездочку добавили, а гонор вырос на целую «муху».

«Мухой» называлась адмиральская звезда.

— Я-то с ним вплотную не сталкивался, а те, кому приходится, замечают: забурел Пашка, — солидно подтвердил Заботин. — Вот про Ступнина никто же… А и он идет вверх.

— Ступнин? Ступнин — морячина. Его на паркет не затащишь. У него идеал — корабль.

— Рад, что ты так его оцениваешь. Меня подсватывают к нему. Старпомом. Не миновать снова с ним плавать.

— Недурненько бы у вас получилось, давние друзья. Вы — сочетание. Гармония. Гармоническое складывается из некрасивого и красивого, из доброго и злого, из уродливого по форме…

— Брось ты, Говорков, бормочешь не то…

— Шучу, конечно. Ишь заболтались наши спутники. Не пойти ли на розыски?

— Зачем? Взрослые люди…

— Паша всегда ищет покровителей, — строго сказал Говорков. — Найдет покровителя и вцепится в него, как вошь в кожух. А с народом грубит. Его сослуживцы не любят. Если взять Ступнина, у того друзья, а ведь у Павки и друзей-то никогда настоящих не было…

— А мечтает попасть на новый, на «Истомина».

— Слыхал.

— Ему и корабль-то нужен как трамплин, — сказал Заботин, — оттолкнуться от палубы и прыгнуть на высшие курсы. Будь здоров, не кашляй, свежей выпечки адмирал…

— В нашенские времена к адмиралу трамплин трудно подобрать. Разве только упрятать себя под воду, на новую технику. — Говорков тяжело передохнул. — Высоко летают «черные мухи». Надежный мухомор надо на плечи приспособить, чтобы они на наши погоны спустились.

— Кому как. Одному трудно, а другому черти детей качают…

На этом пессимистическом изречении Савелия Самсоновича Заботина закончилась беседа. Каждый теперь думал про свое под убийственно-монотонный перестук бандажных колес. Заботин и не мечтал о «мухе». Пределом его вожделений были три звездочки на двухпросветном погоне. Он любил флот и не гонялся за чином и славой. Такие служаки трудно поднимаются по иерархической лестнице. Их почти никогда не принимают всерьез. Чтобы тебя заметили, нужна как-никак ловкость, внешний вид, умение вовремя предстать пред светлые очи начальства. Сначала должны заметить, а потом отметить. Савелий Самсонович предпочитал строевую морскую службу, находил в ней счастье и тянул лямку добросовестно в любой упряжке. У Говоркова дела складывались получше. Ему, как корабельному штабнику, чаще попадали свежие карты в руки. Приходилось быть на виду, отстаивать с предусмотрительной смелостью свои взгляды, за словом в карман не лезть. В новый атомный век он разумно углублялся в перспективные доктрины и находил мужество не бранить тех, кто предвидел будущее флота не в повторе петровских уставов, а применительно к использованию мощи ракетно-ядерного оружия.