Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

Синяк всегда появлялся неожиданно и уходил, не прощаясь. Ты б побрился, подумал Горик, глядя на Синяка, алкаш вонючий.

Синяк постоял еще немного и, не прощаясь, ушел.

К Горику подошла Линда и заглянула в его лицо.

— Хочешь, я папе позвоню? — спросила она. — Хочешь? Он этих козлов поймает и отпиздит. Позвонить?

— Не надо, — сказал Горик. Он посмотрел на Линду с нежностью и тоской.

— Если что — ты только скажи. Я сразу папе позвоню. А папа у меня знаешь какой.

— Спасибо тебе, Лин, — сказал Горик искренне. — Если что — я тебе сразу скажу.

— Скоро папа должен приехать! — вдруг вспомнила Линда. — Я пойду, посмотрю…

— Пойди, — согласился Горик.

Линда подошла к краю тротуара и начала вглядываться в уходящую к горизонту дорогу. Время от времени мимо Линды проносились автомобили, выбрасывая из-под колес желтые листья каштанов. Солнце плясало в ее русых слипшихся волосах и, если смотреть сзади и издалека, она казалась даже красивой.

Она ждала серебристый мерседес.

Урок биологии подходит к концу, которого все мучительно ждут. Тишина такая, что слышно лишь порядком надоевшую муху.

Раиса Юрьевна — демонстративно-фригидная дамочка засекреченного возраста с курчавым париком и цепкими, как рыболовные крючки, глазами — высматривает очередную жертву в школьном журнале. Биологичку за глаза называют «Ириска» и относятся к ней со сдержанной пассивной ненавистью. Она любит, когда ее предмет учат, и может завалить на экзаменах.

— Хаширян, — говорит она, наконец, тоном приговора, — расскажи-ка нам, Хаширян, что ты знаешь о классе паукообразных.

Горик медленно неохотно встает, понимая, что о классе паукообразных он не знает ничего, кроме того, что такой класс, очевидно, существует. Вспоминается паутина в ванной и на кухне, под потолком, вспоминается заспиртованный скорпион дяди Себастьяна и еще почему-то голливудский боевик «Чужие». Еще вспоминается, что скорпиона дядя Себастьян год назад обменял на килограмм сахара, а в «Чужих» классная такая баба с кошкой и огнеметом взорвала целую…

— Хаширян, долго будешь молчать?

…планету. И спасла, кажется, кого-то. Паукообразные, лихорадочно вспоминает Горик, образовались, видимо, от пауков… по образу и подобию пауков… чушь… Горик бегло подсматривает в тетрадь и замечает окончание некого слова: «ногие».

— Класс паукообразные, — говорит Горик, — относится к типу «членистоногие»… — он вдохновляется и продолжает — … к этому типу также относятся раки, жуки…

— Хаширян, — перебивает Ириска с ледяным спокойствием генерала КГБ. — Про тип Членистоногие ты нам расскажешь как-нибудь в другой раз. Сейчас расскажи нам только о паукообразных.

Выдра, думает Горик, старая. Узнаю где живешь — повыбиваю стекла. А может все-таки получится «тройка»? Как бы не оставили меня в конце концов на второй год. Отец убьет.

— К классу паукообразных, — осторожно пробует Горик, — относятся пауки…

— Хаширян, твоя эрудиция поражает. Что еще?

— Они плетут паутину.

— Ясно. Паутину плетут. Садись, Хаширян. Два.

Горик смиренно садится. Открыв учебник, он находит изображение хищных млекопитающих семейства куньих и продолжает рисовать стоящему на задних лапах горностаю огромный эрегированный член. Делает он это до тех пор, пока в ампулке не заканчивается паста.

— Смолякова, — говорит тем временем Ириска поднявшейся Линде. — Расскажи-ка нам, Смолякова, о ракообразных. О внутреннем строении речного рака расскажи.

У Линды глаза, как у Боба Марли, она вряд ли понимает суть вопроса.

Ее спасает звонок. Урок закончился. Ириска забрала тетради, учебник и плакат с кольчатыми червями, и вышла из класса.

* * *

На переменке в класс пришел Кузя. У него была мерзкая привычка шататься на переменах по чужим классам, доставая всех видом своей мясистой морды с родинкой на лбу, похожей на засохший птичий помет. Казалось, Кузя вездесущ. Его видели в разных концах школы чуть ли не в одно и то же время. При этом некоторые Кузины одноклассники утверждали, что в то же время Кузя вообще никуда не уходил и был в своем классе.

На этот раз Кузя пришел неспроста. Он пинками и подзатыльниками прогнал с первой парты маленького Рому Мельника, сел на его место и шустро собрал возле себя гопнический актив класса: Васю Дудника и Юру Несмешного. Втроем, они о чем-то заговорили, то и дело косясь на Горика. Горик почувствовал холод в груди.

В Юре Несмешном действительно не было ничего смешного. Юра был психованным дебилом с замашками уголовника. Год назад одна девчонка назвала Несмешного придурком (что вполне соответствовало истине), а он встал и ударил ее ногой в висок, на глазах у учительницы и всего класса. Реакция Несмешного на самый обычный поступок была непредсказуема, нервы могли накаляться как вольфрамовые нити.

Несмешной, Дудник и Кузя, поднявшись, направились к Горику. На Горика тут же посыпались любопытные взгляды одноклассников. Он отвернулся к окну, делая вид, что ничего не замечает.

Они плотно обступили парту и нависли над Гориком. Он почувствовал себя неуютно.

— Ну шо, братишка, — дружелюбно начал Кузя. — Борзый стал, да? Дрочишь, наверно, много?

Горик молчал. Из Кузиных слов выходило, что между наглостью и онанизмом существует причинно-следственная связь.

— Че молчишь, Сиська? — поинтересовался Дудник. — С тобой разговаривают.

Горик уже понял, что его будут бить. Будут бить, что бы он не сказал.

Он поднял голову и посмотрел на Кузю.

— Я тебе не братишка, — сказал он Кузе и перевел взгляд на Дудника. — А ты, мудила, вообще на хуй иди.

Несмешной присвистнул.

— Да-а, Сиська, — участливо протянул Кузя, — а мы думали с тобой по-нормальному…

Горик насмешливо уставился на Кузину родинку.

— Кузя, а кто тебе на лоб насрал? — спросил он.

— А это ты, Сиська уже зря, — сказал Кузя изменившимся голосом.

Горик и сам понимал, что зря, но решил помирать с музыкой. Теперь в их сторону смотрели с откровенным вопросом — всех интересовало, что будет с Гориком через десять минут. Всех, кроме Горика. Он знал это слишком хорошо.

Несмешной положил на плечо Горика жилистую ладонь.

— Пошли, Жирок, выйдем поговорим.

Горик равнодушно встал. Он знал, что сейчас его заведут в сортир на первом этаже, разобьют лицо и минуты три, до звонка будут месить ногами. Особо усердствовать будет Дудник — он давно хотел избить Горика, но в одиночку не решался.

Они вышли из класса.

Серые осколки писсуара — два огромных, с рваными краями, кое-где еще сохранившие форму; остальные все меньше и меньше, и наконец твердая керамическая крошка. Писсуар раздолбали чем-то тяжелым два дня назад и до сих пор не убирали. Раньше, когда Горик смотрел на эти уродливые куски сверху вниз, это был всего лишь мусор. Сейчас лежа на мокром полу и разглядывая одну из серых глыб в упор, Горик видел в ней что-то новое и непонятное. Что-то даже сакраментальное. При хорошей фантазии, кусок писсуара — это все что угодно. Это наделенный сознанием негуманоид, это осколок космического корабля, это астероид, несущий некую микрорасу сквозь воняющую мочой вселенную школьного туалета. Сколько нового открывается в самом обычном, стоит только поменять угол зрения!

Горик поднялся и сел на ступеньку, ведущую к кабинке. Он оценил масштабы повреждений: разбитый нос и шатающийся зуб. Еще, как и предполагалось, месили ногами по туловищу, но это так, фигня. Пара синяков. Горик высморкался кровавой соплей и обнаружил еще шишку на затылке. Кто это меня, подумал он.

Горик поднялся, пытаясь обтрусить мокрую и грязную штанину. Бросив это дело, он пнул кусочек писсуара и тот, подскакивая, врезался в дверь. Между нами только одна разница, мысленно сказал Горик разбитому писсуару. Я еще могу собрать себя в кучу.

Он подошел к умывальнику и заглянул в заляпанное краской зеркало. Как и все зеркала, это показывало жуткие вещи. Горик напоминал только что напившегося крови вампира-латиноамериканца. На секунду это все показалось инфантильным голливудским ужастиком: вот-вот режиссер крикнет: «Снято!», мелькнет солнце за декорацией грязного сортира и вспомнится, что весь этот идиотский мир, все неизвестно кем придуманные правила, по которым здесь живут, все тупые радости и извращенные ценности — лишь буквы в потрепанном сценарии. Все это понарошку. Просто так захотел продюсер. А Кузя и Дудник — хорошие умные ребята, просто им попались такие роли.

Горик ощутил отчаянье и харкнул кровью в зеркало. Нет, друзья. Кровавые сопли — это не понарошку. Это прочно и ежедневно. Я вляпался в это, отчетливо понял Горик. Цемент уже застыл и теперь не пошевелиться. Я вляпался в это! Я по уши в этом пластилиновом мире! Смотришь на эти декорации, видишь резиновое солнышко, пластмассовые тучки, и орешь, срывая глотку актерам: «Опомнитесь, ребята! Это всего лишь декорации! Вы просто играете глупые, навязанные вам, роли!» А актеры ни хрена не понимают. Для них декорации объемны, и солнышко настоящее, и не знают они ничего кроме этих ролей, не помнят они уже, что когда-то были людьми. Ты для них изгой. Ненормальный. Как еще назвать человека, который привычное солнышко называет резиновым, а в озоновой свежести облаков чует вонь пластмассы?