Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

Юля затянулась сигаретой и вдруг увидела Генку, выходящего из школы. Она хотела спрятаться за углом, но было поздно: он ее заметил. Некоторое время он стоял в нерешительности, вглядываясь — она это, или не она? Все-таки в прошлый раз она была в черной юбке, а сейчас на ней сплошной унисекс: джинсы, кроссовки, куртка — все стильное, но какое-то серое. Приглядевшись, Генка все-таки узнал и медленно направился к ней.

Юля выругалась и выбросила окурок в лужу. Только этого урода здесь не хватало.

Шестой урок закончился пятнадцать минут назад, и вот уже десять минут Юля не отрывала глаз от выхода из школы, выслеживая нужного ей человека. Горика из седьмого «Д». Люди выходили толпами, она боялась его пропустить.

Генка подошел к ней, и она тут же надела на лицо фальшивую улыбку.

— Привет… — сказал он, краснея и чуть не заикаясь.

— Привет.

Он так волновался, что она даже заинтересовалась: а что он скажет дальше? И скажет ли хоть что-то?

— Как дела?

— Нормально.

Юля посмотрела на школу. Выходили разные, но Горика не было.

Генка молчал и краснел все больше. Юле показалось, что он вот-вот расплачется и убежит. Боже, подумала она, какое ничтожество…

— У меня тоже… — промямлил Генка, — нормально…

Из школы вышла Маха со своей любимой Катенькой. В последнее время они частенько обнимались, изображая лесбиянок. Как назло, они пошли в Юлину сторону.

Юля отвернулась, стараясь на них не смотреть, но они все равно ее заметили.

— Соплежуйка, это твой бойфренд? — заорала Маха. Катенька визгливо расхохоталась.

— Суки, — тихо сказала Юля, сжимая кулаки.

— Кто это? — спросил Генка.

— Суки, — повторила Юля сквозь зубы.

— Эй, Какашка! — заорала Катенька. — Поделись прыщами с Соплежуйкой!

Генка покраснел, и, казалось, перестал дышать.

— Давай отойдем, — предложила Юля, увлекая Генку за собой.

— Эй, Соплежуйка! — прокричал кто-то из них ей в спину. Она, не оборачиваясь и не останавливаясь, показала им средний палец. В ответ сразу же посыпались предложения, куда она этот палец может себе засунуть. Девочки проявили неожиданную фантазию и недюжинную эрудицию.

Они свернули за угол школы, прошли мимо мрачно кивающих им каштанов, и остановились аж возле школьного подвала, в глубинах которого прятался кабинет гражданской обороны.

Юля оглянулась. По мокрой асфальтовой дорожке шли к дырке в заборе галдящие и пестрые школьники, навьюченные огромными ранцами. Махи с Катенькой не было — вероятно они не стали ее преследовать. Это хорошо. Плохо другое: теперь она не видит выхода из школы, а значит, пропустит и Горика, если только он не пойдет в эту сторону, через дырку… вряд ли, подумала Юля, чудес не бывает…

Гена тихо всхлипнул и Юля вспомнила о его существовании. Его мелко трясло, и каждый прыщ на покрасневшем лице зажил своей бурной жизнью. Прыщи пришли в броуновское движение. Затравленные глаза смотрели умоляюще. Он был как кролик в капкане.

— Это я виноват… — пробормотал он. — Извини, это я… я не хотел, извини…

— Ты не виноват, — сказала Юля.

— Виноват! — вскрикнул Генка резко и визгливо, и затих, испугавшись собственного голоса. Его затрясло еще сильнее, прыщи забегали по лицу, сталкиваясь друг с другом.

Юля испугалась, что с ним случиться какой-нибудь припадок. Она вдруг перестала его презирать. Ей стало жаль его, так жаль, что глубоко в груди что-то тоскливо заныло. Он был растоптан, этот парень, колонны топтали его маршевым шагом под поощрительные кивки идиотов-командиров, и теперь его трясло, когда кто-то повышал голос. Он был действительно виноват — в том, что когда-то не ответил на удар ударом, а за такую вину невозможно расплатиться сполна. Когда-нибудь люди прощают все, но этого люди не прощают никогда. Юля ощутила до боли знакомый приступ бессильной ненависти к людям. Она видела их всех как одного — тех, кто бил Генку, или просто орал ему: «Какашка!!!» Сволочи… Такие сильные и самоуверенные, избивая слабого… Где же ваша сила и уверенность, когда пьяные уроды насилуют девчонку в переулке? Почему все отводят глаза и выбирают другую дорогу?

Не смотря на то, что ситуация была чисто гипотетическая (Юлю никогда не насиловали), она возненавидела всех так, что захотелось кого-то убить.

Гена плакал.

— Это я виноват… — бормотал он.

Юля достала начатую пачку сигарет и протянула одну Генке:

— На.

— Что? — спросил Гена, всхлипывая.

— Кури.

— Не хочу я курить! — истерично крикнул Генка, но сигарету, все же, взял. — Меня тошнит от этих сигарет, если хочешь знать! Я домой пойду! Отстань от меня! Все отстаньте!

— Ты же сам ко мне подошел. Давай покурим, и пойдешь домой.

Гена промолчал, сверкая влажными глазами. Юля щелкнула зажигалкой, подкурила ему и себе.

— Вот что, — сказала она, выпуская дым, — ты ни в чем не виноват, ясно? Эти две дуры очень хотят меня достать, поэтому накинулись и на тебя. Не напрягайся, ладно? Не обращай ты внимание на всех тех козлов, которые к тебе пристают. Их много, а ты один, поэтому они сильнее. А по отдельности каждый из них — такое говно… Ты их просто плохо знаешь. И вообще, что бы не случилось — я на твоей стороне. Окей?

Генка молча курил, глядя в сторону.

— Окей? — переспросила Юля.

— Окей, — согласился Гена угрюмо.

— Не вешай нос, ладно? Захочешь с кем-то поговорить — поговори со мной. Я знаю как эти уроды могут достать. Но ты их не бойся. Они все дешевки. Каждый рисуется крутым, а на самом деле говно полное. Главное помни — я твой друг…

Она замолчала. По мокрой асфальтовой дорожке, петляя между каштанами, к дырке в заборе направлялся Горик. Он был в грязноватой ядовито-желтой ветровке еще советского производства; за спиной подпрыгивал при каждом шаге старый красный рюкзак; из-под нелепой клетчатой кепки разбегались во все стороны сальные черные кудри.

— Да… — растеряно заговорила Юля. — Я твой друг…

Генка молча курил и вроде бы не заметил ее странной паузы. Казалось, он о чем-то задумался.

— Давай я запишу тебе свой телефон, — предложила Юля.

Генка удивленно на нее посмотрел. Она порылась в рюкзаке, откопала там ручку и вырвала лист из тетради по биологии.

— Вот, — сказала Юля, записав номер и протягивая лист Генке. — Звони, когда хочешь.

— Спасибо, — пробормотал Гена. Он выглядел ошарашенным. — Спасибо…

— Ладно, мне пора, — она увидела, как Горик пролез в дырку. — Увидимся. Звони.

Она обняла его и, встав на цыпочки, поцеловала в мокрую прыщавую щеку. В последний момент Генка догадался чуть наклонить голову. Он явно не ожидал такого поворота событий.

Юля выбросила окурок и пошла к дырке в заборе, оставив мальчика в состоянии аффекта.

— Я позвоню, — крикнул он ей в спину.

Она не реагировала. Обрел дар речи, подумала она с удовольствием.

Жалость к Генке успела полностью выветриться из Юлиной души. Юля чувствовала себя, как шахматист-победитель: шах и мат. Она вспомнила Генкины глаза, полные щенячьей преданности и щенячьего же восторга, и улыбнулась. Придет время, и щенок станет волкодавом. И будет грызть за нее глотки.

Юля нырнула в дырку в заборе.

Она не оборачивалась, но и без этого знала, что Гена зачарованно смотрит ей вслед.

3. Горик в третий раз прочел все тот же абзац, и снова ничего не понял. Книга была интересная (какая-то повесть Клиффорда Саймака), но Горик целиком погрузился с собственные невеселые мысли. Он отложил книгу и с головой и руками лег на письменный стол дяди Себастьяна. Горбатая настольная лампа уставилась на таракана на стене своим единственным желтым глазом. Таракан на секунду замер, потом пополз к книжному шкафу, опухшему от всевозможной литературы — научной, художественной, всякой. Там Горик нашел Клиффорда Саймака, там же он находил и Рэя Бредбери, и Марка Твена, и Жюля Верна, и много чего другого. Там были журналы, была килограммовая энциклопедия, были книги по истории… Больше ни у кого не было книг. Только у дяди Себастьяна. Господи, когда он уже приедет…

С ним легко. С ним понятно. Проблемы сдуваются, становятся меньше. И выясняется, что не все так страшно, и в полной тьме приоткрывается вдруг невидимая раньше дверь и на лицо ложится полоска света…

Горик встал и немножко походил взад-вперед. Сильно здесь не расходишься: дядя Себастьян переоборудовал под свою комнату кастелянскую, размером с одиночную камеру. Шкаф с книгами, стол и маленький диванчик занимали все место. Горик выключил свет, лег на диван и закрыл глаза.

Заснуть было невозможно — из коридора доносило множество разнообразнейших звуков. Разноголосо орал издалека телевизор. Судя по звукам, там либо кого-то медленно убивали, либо очень жестоко насиловали. На кухне разрывался кипящий чайник и дико скрежетал многострадальный холодильник. Было слышно, как его все время открывают, безуспешно что-то в нем ищут, и яростно захлопывают, мстя ни в чем не повинному электроприбору за убогость своих кошельков. За стеной многотонно бубнило радио — хотелось взять молоток и заткнуть его навеки. В другом конце коридора, в комнате дяди Резо и тети Тамары отчаянно и вдохновенно пьянствовали. Слышалась армянская ругань вперемешку с русским матом. Звенели бутылки. Зачем-то визжали женщины — быть может, их били, а быть может, они визжали просто по привычке. Кто-то прошел мимо комнаты дяди Себастьяна, шумно отрыгнул и саданул плечом в дверь, вероятно споткнувшись. Горик замер. Кто-то матернулся и прошел дальше, закрывшись в туалете. Горик выдохнул. Никто не знал, что он здесь, и никто не должен был знать. Дядя Себастьян перед отъездом отдал Горику ключ и сказал: «Приходи и закрывайся. Но так, чтоб никто не видел».