Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

• Название: Резиновое солнышко, пластмассовые тучки
• Автор: Андрей Войницкий
• Жанр: Короткие истории

Идея повести «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» возникла после массового расстрела учеников американской школы «Колумбина» в 1999 г. История трех подростков, которые объединяются, чтобы устроить кровавую баню в своей школе стала первой в Украине книгой о школьном насилии. По словам автора, «Резиновое солнышко, пластмассовые тучки» — не высокая литература с витиеватыми пассажами, а жесть как она есть, история о том, как город есть людей, хроника ада за углом свежевыкрашенного фасада. «Это четкая инструкция на тот черный день, когда вам придется придумать себе войну, погибнуть в ней и сгнить в братской могиле вместе со своим батальоном неудачников», — говорит Войницкий.

---

Следующий — Друг. Потом Экскаватор, Дудник, Несмешной, Нестор, Артурчик, попавшийся под горячую ногу Сом, Корабль, Кристина и Ева, Святая Вера с пузырящимися розовыми кишками и заляпанной кровью библией. Приплывает, как по конвейеру полузнакомая гопота из других классов — Гена убивает их всех. Его сапог беспощаден. Ни девочки, ни учителя, ни директор — никто не спасется от сапога. Гена топчет, пинает, давит левой ногой. Носок не устает зарываться в податливое мясо.

Последний — Кузя. Он, бедненький, забился в угол, дрожит, плачет, косится на трупы. Гена зажимает Кузю под подоконником, и долго размеренно-ритмично бьет его сапогом. Кузя скулит как щенок под дождем, скулит все тише. Наконец Гена перестает бить. На месте Кузи — огромный кровавый ком с черной пульсирующей родинкой, островком в красном океане. Еле дышащий Кузя дотягивается скрюченной рукой до эрегированного члена и из последних сил пытается онанировать.

Вокруг — кровавая каша. Все мертвы или умирают.

Входит Юля. В одной ее руке — голова Артема, в другой — велосипедный руль. Голова, которую Юля держит за волосы, улыбается и подмигивает Генке обеими глазами. Руль блестит на солнце.

Сапог красный уже не от краски, а от крови.

Юля говорит:

— Это случилось потому, что ты не держишь. Вот видишь, а я держу, — она показывает руль, который действительно держит в руке и швыряет Генке голову Артема. — С днем рождения!

Гена ловит голову. Артем еще раз похабно подмигивает и требует:

— Подрывайся!

Генка чувствует как на лицо падают мокрые капли. Где-то гремит.

— Генка, просыпайся! Гена, вставай!

Он открыл глаза и увидел Юлино лицо. Господи, подумал он, я еще здесь.

Гена протер глаза, нащупал в кармане очки и понял, что сильно замерз. Мгновенно появилась дичайшая головная боль, и он пожалел, что проснулся.

— Бля-я-дь… — протянул Гена.

— Пора идти, — сказала Юля, — поздно.

Он огляделся. Было темно. Деревья качались от сильного ветра. Капал мелкий дождик. Гремело. Дотлевали угольки костра. Никого кроме Юли не было.

— Где все?

— Ушли. Нам тоже надо уходить.

Существует такая гнусная стадия опьянения, когда хмель еще не выветрился, а похмелье уже наступило. Он ощущал ее в полной мере.

Он поднялся и посмотрел на Юлю. У той было бледное уставшее лицо. Она взяла свой, единственный оставшийся у бревен рюкзак и пошла вперед. Гена поплелся за ней, пытаясь сдержать рвоту.

Они спускались по мягкой грязной земле. Кусты и деревья обрамляли тропинку как бы тоннелем, и было так черно, что Гена терял Юлю из виду.

— Юля!

— Что?

— Я тебя не вижу!

— Иди, как идешь! Осторожно, труба!

Дождь усилился. Гена переступил трубу и увидел обрывок забора с неформальским творчеством. Кусты закончились, стало светлее.

Гена пытался понять: целовалась ли Юля с Кораблем или то был сон? А если даже и целовалась, было совсем неясно, обязывает ли Генкин сомнительный статус Юлиного поклонника предпринимать в связи с этим какие-то действия? Да и какие действия, если честно, он мог предпринять? Если честно, никаких.

— Юля!

— Что?

Он хотел сказать что-то, но его вдруг вырвало, потом еще и еще раз. Юля засмеялась. Он выблевал всю проспиртованную желчь, но спазмы продолжались еще долго. А я еще хотел ее поцеловать, думал Гена, вытирая ладонью отвратительно горькие губы. Сверху летели мелкие дождевые капли.

— Полегчало? — спросила она.

— Да.

Ему и правда полегчало. Но башка трещала все так же.

Они вышли из леса, и пошли вдоль шоссе. Хлынул настоящий ливень. Ветер гонял туда-сюда потяжелевшие капли, и они набрасывались на одиноких пешеходов глухими водными стенами. В растекавшихся вдоль бордюров лужах ядовито сверкали желтые фонари. Проносились бешеные иномарки, подымая из грязной воды миниатюрные цунами.

За две минуты Юля с Геной промокли до нитки. Они добежали до какого-то подъезда, и уже совсем продрогшие спрятались под бетонным козырьком над закрытой стальной дверью. Юля зачем-то встала на лежащий рядом кирпич, который, вероятно днем придерживал открытую дверь подъезда. От этого она сделалась чуть выше и теперь была как раз Генке по плечо. Она достала последнюю сигарету и закурила. В сорок лет ты сдохнешь от рака легких, подумал Гена с неожиданным злорадством. Он прислонился к двери и смотрел на дождь. Было холодно и мерзко.

Взбесившийся ливень казался средневековым. Не верилось, что в наше время еще бывают такие ливни. С диким воем пролетела «скорая». Кто-то, видно, умирал.

Пешеходов не было. Магазины вдоль дороги давно позакрывались, но электрические вывески горели и ночью. Гена с Юлей прятались за несколько метров от сердцевины перекрестка, — через одну дорогу был ресторан, возле которого теснились иномарки; через другую — один из давно закрытых магазинов.

Со стороны ресторана доносило пьяные хриплые мужские голоса — они пели какой-то блатняк. С другой стороны, в витрине магазина виднелись стенды и прилавки, облепленные пестрыми упаковками со всякой снедью. Между стендами бродил одинокий охранник в расстегнутой черной спецформе. Гена хорошо рассмотрел его сонное скучающее лицо. Охранник был заключен в магазине как крыса в клетке, и выпустят его, наверно, только утром.

Гена вспомнил, что хотел спросить Юлю об армянчике из седьмого «Д», как раз перед тем как проблевался. Сегодня после третьего урока Гена искал ее в столовой, и нашел, но не одну. Она разговаривала о чем-то с Сиськой так, будто они дружили с пеленок. Гена не слышал о чем они говорили, но Сиська был, пожалуй, даже мрачнее чем обычно. Что общего может быть у Юли с этим уродцем? Гене вдруг показалось, что он вот-вот сообразит что-то, еще чуть-чуть и схватит какую-то важную мысль, но это тут же прошло. Он тупо смотрел на дождь.

— Полезли на крышу, — предложила вдруг Юля.

Гена вздрогнул и внимательно на нее посмотрел.

— На какую крышу?

— Идти, правда, минут сорок.

Генке стало по-настоящему страшно.

— Есть один дом недостроенный, — сказала Юля небрежно. — Девять этажей. Весь город видно. Настоящий кайф. Охуенное чувство когда просто вниз смотришь. Здорово мозги прочищает. Ты никогда о самоубийстве не думал?

Он заглянул ей в лицо. Лицо было абсолютно обычным.

— Ты что сдурела? — взорвался он наконец. — Какие крыши? Зачем? Ты что? Мне уже три часа как дома надо быть. Мне холодно, я весь мокрый, жрать хочу, башка трещит, какая крыша, Юля? Мне и на земле отлично. Ты глянь дождь какой! Ты что?

— Да, — медленно произнесла Юля. Она смотрела в сторону. — На крышу тянет только тех у кого с ней проблемы. Как хочешь. Я не каждому предлагаю.

Генке вдруг подумалось, что Юля предлагала нечто большее, чем поход на крышу, но он этого не уловил. Он совсем растерялся.

— Ты любишь дождь? — спросила Юля.

Гена молчал.

— Я вот очень люблю. Ночью. Как сейчас. Гроза. Тучи. В такую погоду классно смотреть на город с высоты. Горят огни, много огней, хочется в них раствориться. Хочется узнать, что это за огни, что там горит. Конечно, ясно, что это просто свет горит в вонючих квартирах, но вверху об этом как-то не думаешь. Кажется, что это что-то другое… И чем выше ты, тем круче.

Мигнула гроза; где-то близко над головой прогрохотало. Гена хотел одного — чтобы дождь, наконец, притих и он пошел домой. Завтра ведь в школу.

Юля смотрела на магазин, в витрине которого дурел от скуки охранник. Он ходил взад-вперед, осматривал коробки с конфетами, подбрасывал в ладонях пачки чипсов.

— Я люблю высоту, — сказала Юля, обернувшись к Генке. — Ночь люблю. Дождь. А что любишь ты?

Трудно было ответить с ходу.

— Не знаю… Пельмени…

Она рассмеялась. Было неясно пьяна она или уже нет.

— Пельмени я сама люблю. Я не об этом. Что для тебя красота?

— Ну много чего…

— Много чего?

— Не знаю… — растерялся Гена. Ему все больше хотелось уйти.

— Ну что, например? — допытывалась Юля.

— Например, ты… — сказал Гена тихо.

Она снова засмеялась, и он уловил в этом смехе издевку.

— Меня ты просто хочешь трахнуть, — сказала Юля хрипло. — Как все остальные.

— Неправда, — пробормотал Гена, чувствуя, что краснеет.

— Неужели не хочешь? Я обижусь.

Гена решил промолчать.

— Красоту нельзя потрогать, — сказала вдруг Юля серьезно. — Можно только смотреть. Ты этого не поймешь. Ты сам не знаешь, чего хочешь, а если б и знал, то боялся сказать. А если ты не скажешь громко, чего хочешь, то скажут другие и тебе придется делать то, что захотят они. Потому что они сказали, а ты промолчал. Вообще так и происходит. Ты трус, Гена.

— Ты меня совсем не знаешь, — сказал он сквозь зубы.

— А есть что узнавать?