Иван Черных - Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)

• Название: Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
• Автор: Иван Черных
• Жанр: О войне
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6261

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ!

Лучшие романы о летчиках-штурмовиках и дальних бомбардировщиках Великой Отечественной, основанные на реальных событиях и свидетельствах ветеранов (сам М. П. Одинцов совершил более 200 боевых вылетов на Ил-2 и дважды был удостоен звания Героя Советского Союза). Если воспоминания фронтовиков именуют «окопной правдой» — как назвать откровения «сталинских соколов», ежедневно взлетавших в ад? «Небесной правдой»?

Они приняли КРЕЩЕНИЕ ОГНЕМ в первые, самые страшные дни войны, нанося бомбо-штурмовые удары по наступающим немецким войскам, танковым колоннам, эшелонам, аэродромам, действуя, как правило, без истребительного прикрытия, неся тяжелейшие потери от вражеских зениток и атак «мессеров». Они первыми обрушили возмездие на «логово зверя» — советская дальняя авиация бомбила Берлин и Бухарест уже летом 1941 года. Они привыкли к смертельному риску и боевой работе на износ, отчаянным рейдам в глубокий тыл противника и еще более опасным ударам по переднему краю. Но как привыкнуть к потере друзей-однополчан, погибавших у тебя на глазах, сгоравших заживо в подбитых «илах», но не сворачивавших с боевого курса?..

---

Подумал, с кого начинать боевые полеты, и решил послать эскадрилью Русанова. Она хоть в полку по счету и пятая, а завтра на вылет пойдет первой.

Мысли увели его в прошлое, к одному из самых памятных боев в Монголии, в котором в его самолет попал зенитный снаряд и ему пришлось сесть на территорию японцев. Когда он заметил вдалеке скачущих к нему всадников, то подумал: «Неужели конец?..» Но тут же увидел подруливающий к нему бомбардировщик. Степь есть степь… Открылся фонарь кабины, и летчик, пересиливая шум от работы двигателей, прокричал: «Все быстрее в заднюю кабину!» Только на аэродроме он рассмотрел своего спасителя: из пилотской кабины по стремянке спускался молодой человек с добродушной улыбкой на округлом лице. Это был лейтенант Русанов, только что прибывший в часть. На аэродроме он с олимпийским спокойствием подал тогда ему руку:

— С благополучным прибытием, товарищ капитан. А я, между прочим, Афанасием зовусь. Разрешите на доклад и чай пить.

Наконечный улыбнулся, вспомнив свою растерянность.

— А меня Гавриилом кличут, — только и смог сказать он, не избавившись еще от состояния неопределенности.

«Да, интересная штука жизнь: Афанасий успел побывать и на финской, а я в местах не столь отдаленных. И вот опять встретились».

Наконечный приостановил бритье. Задумался, сопоставляя доводы «за» и «против» в принимаемом на завтра решении. Потом глубоко вздохнул и вновь взялся за помазок.

Русановцы пойдут первыми. Он и другие поймут, почему именно он. Ну, а насчет истребителей придется решать так: всякий самолет в воздухе не нашей группы — чужой. Условно — самолет врага. Конечно, никто не спутает бочкообразный И-16 или «Чайку» с худощавым «мессершмиттом». И все же… Если по неразберихе даже свой истребитель будет заходить в хвост для атаки, не пускать, отсекать его заградительным огнем. Пусть не лезет… А там посмотрим…

Закончив бритье, Наконечный вытер лицо мокрым полотенцем, потом плеснул из пузырька на ладонь одеколону и, охнув, провел ею по лицу. Убрав принадлежности бритья в чемоданчик, посмотрел на постель: «Все равно ведь не усну, да и грех спать командиру в такую ночь. Надо жене написать. А потом пойду к начальнику штаба в палатку. Может быть, и новости какие-нибудь узнаю. Все пригодятся для раздумья». Снова присел к тумбочке, у которой брился. Взял из летного планшета ученическую тетрадку и вырвал из нее листок в клеточку. Достал конверт с заготовленным адресом. Прикрыл глаза в задумчивой сосредоточенности и размашисто написал:

«Здравствуйте, родные мои, Нюруша и Дашенька!

Пишу вам первое письмо с фронта, а кажется, что прошло много-много времени — целая вечность. Я по-новому сейчас воспринимаю свое нежелание отпускать вас и свою тревогу на вокзале. Наверное, предчувствовало беду мое сердце. А теперь и не знаю, что было бы лучше. Знаю, что война коснулась нас всех и уже разлучила тысячи семей. Бомбы летят и на Белоруссию. Если еще не уехали, примите все меры. Надо уезжать подальше, сестра тебе поможет. Береги себя. Если вы будете в безопасности, мне будет легче.

Нюронька, несколько мыслей для тебя: молодежь говорит о скорой победе. Я думаю, что это результат непонимания того, что происходит… Тяжело нам всем будет.

Поцелуй дочку. Пишу и думаю: где вы? как вы? найдет ли вас мое письмо?

Целую вас крепко и с нетерпением буду ждать от вас весточки. Будем надеяться. Ваш папка. Я очень люблю вас, родные мои женщины».

Наконечный запечатал письмо и, как бы отвечая на свои мысли, написал на обратной стороне конверта: «Коли адресат уехал, знающего о его месте нахождения прошу переслать письмо по новому адресу».

В темноте лесной опушки штабная палатка, разогретая внутренним светом, показалась Наконечному большим кристаллом. Он бесшумно вошел в нее и увидел в сизой паутине табачного дыма одиноко сидящего майора Сергеева — начальника штаба полка. Его большелобая, коротко стриженная голова в глубокой задумчивости склонилась над большим столом. Он что-то писал.

— Чем озабочен штаб?

— Да так, мысль одну оформляю, командир. Восстанавливаю на карте нашу государственную границу 1939 года. На этом рубеже, возможно, сохранились старые оборонительные укрепрайоны. Если они целы и войска смогут их занять, то тут у немца возможна серьезная заминка с наступлением. Поэтому мне думается, что разведку завтра нужно проводить по двум направлениям: первое — искать колонны врага, определить направление их движения и количество. Где их передовые части, чтобы посмотреть, как развиваются события. Второе — изучать район старой границы.

Наконечный улыбнулся и ответил:

— Молодец! Быть по сему. Командир не спит, и штаб работает. Давай вызывай разведчиков. Пора ставить задачу. Утро себя ждать уж долго не заставит.

Вошел заместитель по политчасти:

— Вижу, и командир, и штаб тоже не спят. Ходил я снова по стоянкам самолетов: ни в одном шалаше не спят. Люди накалены до предела. Разговаривают о жизни. О доме. О войне. И все ждут завтра, вернее, рассвета сегодняшнего дня… Я принес газетные стихи Малышко, может быть, их как призыв на КП повесим? Правда, пришлось их к нам приспосабливать.

Наконечный взял лист бумаги из рук Чумакова и вслух прочитал:

Враг посягнул на землю, на границы,

Зажег войны пылающий пожар.

Народ, в ружье! В полет, стальные птицы!

Врагу ответим ударом на удар!

— Ну что ж! Стихи не очень, но по существу. Годятся. Давайте пишите.

В шалаше у летчиков густая темнота пахла сеном. Матвей Осипов, сняв сапоги и положив ремень с пистолетом и летный планшет под голову, лежал на спине с закрытыми глазами. Плексиглас планшета приятно холодил высоко стриженный затылок, и от этого не спалось.

Настойчивые попытки Матвея сосредоточиться на завтрашнем дне были напрасными. Мысль рвалась: предстоящие боевые действия все время перекрывались картинами прошлого. То он видел себя маленьким, то вдруг студентом техникума, то курсантом аэроклуба, совершающим свой первый полет.

Чем выше поднимался самолет У-2[2] в дымчатый голубоватый воздух, тем больше было его удивление и восхищение бескрайностью, игрой светотеней внизу на всхолмленной невысокими зелено-синими горушками земле. А вверху кругом было еще более бирюзовое и глубокое небо.

Маленькая двукрылая стрекоза с блестящей пятиконечной головкой стосильного мотора, старательно вращая усиками пропеллера, не летела, а купалась в солнечной прозрачности. Душа его тогда до краев наполнилась неведомой доселе радостью, и он вспомнил певуче-задумчивые и величаво-гордые стихи, что учили в школе:

Кавказ подо мною, один в вышине
Стою над снегами у края стремнины.
Орел, с одинокой поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.

Однако самое непонятное для него началось, когда инструктор начал выполнять пилотаж. Руки намертво вцепились в борта кабины, широко раскрытые глаза ничего не могли ему дать для мысли. Откуда-то издалека слышались слова инструктора, но смысл сказанного голова отказывалась понимать. Сначала земля показывалась ему то одним, то другим боком, и его прижимало к сиденью. Затем, как в какой-то пляске, перед глазами, меняясь местами, проносились земля — небо, земля — небо… И с этого момента время начало отсчитывать его летные часы.

Первый самостоятельный полет. Он пришелся на середину лета и по времени совпал с боями у озера Хасан. Эти события и обстановка на Западе еще больше возвысили в его глазах значимость летного дела. Обстоятельства потребовали принятия окончательного решения: зачем и для чего он летает? Ради спортивного увлечения или это будет профессия на всю жизнь?

Всего три года, а сколько свершилось: техникум, завод, аэроклуб, военная школа летчиков, Вязьма, Киев. И вот — война.

Что же, Матвей, ты знаешь о войне? Ничего, кроме того, что слышал от командира за эти два дня.

Слышать — одно. Видеть — другое. Понимать — третье. Уметь — четвертое. Все эти понятия у тебя пока существуют отдельно. Да и врага ты пока не знаешь даже теоретически. У тебя четыре лобовых пулемета, есть стрелковый прицел. Но ведь ты, отлетав в школе последовательно на трех типах самолетов, с них на полигоне не стрелял. Учили только из винтовки три раза на стрельбище. У штурмана пулемет. Он из него не стрелял. Четыреста килограммов бомб. Бомбили на полигоне один раз, сбросив две бомбочки в двух заходах на учебную цель.

Как же оцениваешь ты сейчас себя и экипаж перед завтрашним первым боевым вылетом? Какой ты вояка?

А никакой! Я гражданский человек в военной форме. Человек, умеющий кое-как летать днем при солнышке. И не имеющий никакого понятия о войне…

Удастся ли мне научиться? Отведется ли мне для этого время? Полет — праздник. Завтра он заменится тяжелой и опасной работой.