Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

• Название: По следам Карабаира Кольцо старого шейха
• Автор: Рашид Кешоков
• Издательство: Проф-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994

Кадровый работник НКВД Рашид Пшемахович Кешоков написал романы «По следам карабаира» и «Кольцо старого шейха», вспоминая бурные события тридцатых годов, когда советская власть сталкивалась с вековыми традициями разноязыких кавказских народов.

Каждый из романов интересен собственной интригой, таинствен­ными обстоятельствами погонь и перестрелок. В то же время их объединяет не только место действия — Северный Кавказ и глав­ный герой — сыщик Жунид Шукаев, но и общий сюжет, словно взятый из древних сказаний. Перед сыщиком действительно сказоч­ных масштабов задача — найти легендарного скакуна, драгоценный перстень и украденную красавицу. Поиски карабаира стоили Жуниду Шукаеву крови и бессонных ночей, также, как и разгадка тайны перстня, но вернуть себе свою драгоценную Зулету он смог, только победив себя…

---

— Привэт, Улитка,— сказал он по-русски, нажимая на «э».

— Привэ-э-т,— передразнила она.— Сейчас, подожди чуток, я только отдам матери гроши и пойдем...

— Нэ надо,— остановил он ее.— Сэйчас нэ пойдом.

— Что, соскучился, что ли?

— Дело есть,— не принимая ее игривого тона, сказал Рахман.— Пряжа осталась еще?

— Вчера кончили. Привез?

— Нет. На пару дней завязать придется. Обыскивали вчера на фабрике. Стукаря нашего допрашивали.

— Открылось чего? — округлила глаза Улита.

— Нет, вроде,— Рахман нахмурился. Он не любил лиш­них расспросов.— Ладно. Хватит языком воду гонять. Бобоч­ку[42] мне связала? — эти жаргонные словечки никак не вяза­лись с его акцентом, но Улита к этому уже привыкла.

— Готова. Приходи на примерку...— глаза Улиты сдела­лись томными.

— К вечеру жди,— строго сказал Рахман.— И за мной по базару не бегай. Дело кончу — приду,— и, круто повер­нувшись, пошел к продовольственному магазину на другую сторону площади.

Толстый нагаец с раскосыми глазами ловко орудовал жестяным черпачком, наливая мед в банку одному из поку­пателей. Народу в павильончике собралось немного, и Бек­боеву беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться — явился он вовремя: у маленькой деревянной витринки со стеклом, засиженным мухами, стояла высокая сухая девуш­ка, на угловатых плечах ее мешковато висело серое шерстя­ное платье. Она рассматривала выставленные на витрине продукты с видом настолько заинтересованным, что наметан­ный глаз легко сумел бы определить: пришла она сюда явно не за покупками.

— Чего уставилась? — злым шепотом сказал ей Рахман, проходя мимо.— Не могла в очередь стать для блезиру?..

Она молча и безропотно последовала за ним к выходу.

—  Вечером чтоб была у Щеголевых,— не оборачиваясь, обронил Рахман, тоном, не допускающим возражений.

—  Хорошо,— выдохнула она тихим голосом, глядя ему в затылок преданными глазами. Но Рахман уже не слышал ее: он скользнул боком в узкий проход между двумя будка­ми и затерялся в пестрой толпе.

Базар гудел, как пчелиный улей, разноязыкий говор ви­сел над площадью, отдаваясь погромче то в одном, то в дру­гом углу рынка, точно колеблемый ветром.

Бекбоев продолжал бродить, ловко лавируя в толпе с ви­дом человека, твердо знающего, куда и зачем он идет, хотя на самом деле это был не первый его визит на черкесский рынок — вот уж вторую неделю он слонялся тут, всматриваясь в лица, в надежде увидеть кого-то из тех, с кем прежде был связан. Рахману до зарезу нужен был кто-то из них, потому что воз­можности, открывшиеся ему на его новой должности загото­вителя Шахарской прядильной фабрики, что в двадцати верс­тах отсюда, не давали ему покоя ни днем, ни ночью. Сам ан не мог их использовать, эти возможности, ни при каких обстоя­тельствах, ибо был, что называется, все время на виду, под-неусыпным оком закона, и малейшее подозрение могло пошат­нуть его нынешнее вполне благополучное состояние, которо­го он достиг с немалым трудом и которым гордился.

Рахман неслышно вздохнул, стряхивая с галифе муку, которой обсыпал его какой-то старик карачаевец с мешком на спине, и хотел уже направиться к выходу, как вдруг сбо­ку и немного наискось от себя, там, где кончались стойки, увидел сидевшего на траве человека с седеющей бородой, одетого не по-горски.

Красная феска, расшитая восточным узором, теплый полосатый халат, подпоясанный белым кушаком. Обладатель всего этого сидел по-турецки, скрестив ноги, обутые в чувя­ки с загнутыми носами, и продавал амулеты или дуа, как их называют адыги. .

— Сам аварский шейх освятил их словами корана,— тихо говорил бородач по-черкесски столпившимся вокруг женщи­нам.— Вот этот, желтый, ото всякой хвори. Лихорадку как рукой снимает, грудную болезнь и мужскую немочь, а вот этот, синий,— от несчастья и беды охраняет.

Амулеты были разложены перед ним на циновке: цвет­ные муслиновые треугольнички, ловко настеганные шелковой нитью и обшитые зеленоватым витым шнуром.

Женщины теснились около него робкой стайкой, шепта­лись и качали головами, пересчитывая монеты и не решаясь выбрать, какой же дуа следует купить — от болезни или от нежданного горя.

Рахман машинально отступил назад, под прикрытие ши­роченного корявого ствола шелковицы, и оттуда продолжал некоторое время наблюдать за человеком в феске.

«Скрутила тебя тюряга, седой стал, старый мошенник»,— подумал Бекбоев безо всякого сожаления.

Кто бы мог подумать?.. Хапито Гумжачев, адиюхский конокрад Хапито, угнавший некогда знаменитого жеребца-карабаира и сообщник человека, размозжившего прикладом старой берданки череп сторожу Траму Лоову,— сидит теперь в пыли, обрядившись, как арабский дервиш, и продает аму­леты!

То же продолговатое тупое лицо, торчащие уши, похо­жие на примятые тыквенные листья, и массивная, словно вырубленная топором, нижняя челюсть. Только волосы побе­лели, и на шее разбежались глубокие тени морщин.

Рахман сделал было движение вперед, увидев, что возле Хапито остались всего две старухи, но вовремя спохватился: «Стоп,— сказал он себе, пошевелив губами,— срок-то у него весь не вышел!..»

Какими же судьбами Хапито здесь, на черкесском рын­ке? Может, сбежал и водит за собой хвост?

Так или примерно так думал Рахман Бекбоев, заготови­тель Шахарской прядильной фабрики, раскидывая умом, как бы все же перекинуться словом с Хапитой и самому не по­пасть впросак.

    

Мысли его снова перебили звуки оркестра, обосновавше­гося на этот раз в центре площади, возле небольшой доща­той трибунки, обтянутой красным сатином, где должен был состояться митинг по случаю открытия весенней межрайон­ной ярмарки.

*  *  *

Алексей Петрович Буеверов был недоволен жизнью. Шашлычная на черкесском базаре и небольшая комнатка в окраинном домике, которую он снимал у хлебосольной вдо­вы — вот и все блага. А ведь ему уже пятьдесят семь с хвос­тиком, и остается только завидовать черной завистью тому улыбчивому толстяку Буеверову, который единолично владел купеческим особнячком в станице Гаевской. На первом эта­же была там закусочная «Олень», тайное прибежище унаро-ковской банды. Посещали ее и покойный ротмистр Асфар Унароков, и небезызвестный в преступном мире Парамон

Будулаев,  и утонченный образованный рецидивист Газиз Дзыбов, который именно ему, Алексею Буеверову, обязан сво­им переходом в лучший мир. Все это было в прошлом.

И доходы с «Оленя», в котором кутили по субботам про­стоватые станичники, и торговля лошадьми и скотом, угнан­ными в других местах людьми Асфара,— на торгах этих, совершаемых ловко и скрытно, многое прилипало к мясистым рукам Алексея Петровича, а ротмистр смотрел на это сквозь пальцы. «Живешь сам — давай жить другим»,— любил гова­ривать покойный атаман.

Теперь все изменилось.

Круто и совсем не в ту сторону, куда бы хотелось Алек­сею Петровичу, повернулась его судьба.

Через полтора года после осуждения Буеверова на пять лет лишения свободы за связь с бандой, жена его Лариса вышла замуж за бухгалтера гаевского совхоза и, пока Буе-веров вкупе с бывшими дружками отбывал наказание в Сиб-лаге, подарила новому супругу двух сыновей. Сам Петрович, как называла его квартирная хозяйка, еще аппетитная моло­дящаяся кубанская казачка, не раз подумывал, что следует и ему пристать к тихой пристани, но колебался: у вдовы Пилипчук был малец лет десяти-одиннадцати, а Петрович не принадлежал к числу тех людей, для которых радости отцов­ства превыше всего.

Шашлычная приносила ему небольшие доходы: как-никак мясо, привычный обсчет подвыпивших клиентов да изредка — общие дела с Рахманом, для которого он сбывал «левую» пряжу,— вот и все.

Буеверову мечталось о большем.

Именно поэтому он продолжал оставаться в шашлычной и возлагал надежды главным образом на собственные глаза и уши. Тут, в неказистом продымленном павильончике, за скрипучими деревянными столиками, лоснящимися от плохо вытертого вина и жира, бывал люд самый разный, тут заклю­чалась за бутылкой не одна сделка, и Петрович смотрел и слушал, слушал и смотрел, выжидая своего часа. Стоит ему найти нужных людей и выгодно войти в долю, как начнется другая жизнь.

Правда, он отдавал себе отчет в том, что шансов нынче на это немного,— миновали трудные тридцатые годы, Совет­ская власть прочно стала на ноги, бывшие однокашники пре­бывают в местах отдаленных, а вокруг — что ни день — перемены, которые могли вызвать лишь злость и досаду у такого человека, как Алексей Буеверов.

Нет теперь ему разворота, как в асфаровские времена..

В шашлычной было пустовато: громко чавкая, трудился над шампуром беззубый старик, в углу, у стойки, потягива­ли кахетинское два молодых грузина.