Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

• Название: По следам Карабаира Кольцо старого шейха
• Автор: Рашид Кешоков
• Издательство: Проф-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994

Кадровый работник НКВД Рашид Пшемахович Кешоков написал романы «По следам карабаира» и «Кольцо старого шейха», вспоминая бурные события тридцатых годов, когда советская власть сталкивалась с вековыми традициями разноязыких кавказских народов.

Каждый из романов интересен собственной интригой, таинствен­ными обстоятельствами погонь и перестрелок. В то же время их объединяет не только место действия — Северный Кавказ и глав­ный герой — сыщик Жунид Шукаев, но и общий сюжет, словно взятый из древних сказаний. Перед сыщиком действительно сказоч­ных масштабов задача — найти легендарного скакуна, драгоценный перстень и украденную красавицу. Поиски карабаира стоили Жуниду Шукаеву крови и бессонных ночей, также, как и разгадка тайны перстня, но вернуть себе свою драгоценную Зулету он смог, только победив себя…

---

Обыск в доме сыровара они сделали поздно вечером, возвратившись из геологоразведки. В те времена не требова­лось санкции прокурора[43], и Жунид сэкономил время, не за­езжая в райцентр.

В качестве понятых пригласили соседей Кабдугова — двух мужчин, отца и сына. Они чувствовали себя стесненно, жа­лись в сторонке, изредка бросая виноватые взгляды на хозяйку дома.

Жена сыровара села в изножье кровати больной свекро­ви и до самого конца обыска не произнесла ни слова. Жел­тое, изможденное лицо ее взялось розоватыми пятнами, ког­да Арсен Сугуров открыл большой, окованный жестью сун­дук, стоявший в углу комнаты.

— Смотрите, Жунид Халидович!

Укладка была набита мануфактурой. Отрезы сукна, шел­ка, кашемира, целые штуки полотна, батиста и дорогих кос­тюмных материалов, дефицитных в ту пору «бостона» и га­бардина.

Дараев непроизвольно присвистнул.

— Ничего себе! Магазин открывать можно!..

— Пересчитайте все и внесите в. протокол,— распоря­дился Жунид.— Нас это не интересует. Пусть РОМ занима­ется... Продолжай, Арсен.

Когда все комнаты были осмотрены и ничего, кроме до­вольно солидных запасов одежды, нескольких свернутых в рулоны ковров, помимо тех, что висели на стенах, обнару­жить не удалось, Шукаев подошел к жене Кабдугова.

Старуха не спала и злыми глазами следила за каждым движением Жунида.

— Хозяйка,— обратился он к жене Сахата,— придется временно перенести больную на другую кровать. Или на ди­ван.

— Нет! — высоким фальцетом выкрикнула она по-черкес­ски.— Нету такого закона — больную старуху обижать! Я жаловаться буду!

— Жалуйтесь. Но эту кровать вам придется освободить. Сцена предстояла неприятная. Шукаев это понимал и заранее испытывал нечто похожее на угрызения совести: у кабардинцев одно из самых сильных чувств, впитанных с молоком матери,— это уважение к старшим. А тут была не­мощная старуха. Но он пересилил себя и повторил:

— Делайте, как приказано.

Мать Сахата затрясла головой, закашлялась, пытаясь что-то сказать и грозя Шукаеву черным костлявым пальцем. Дру­гой рукой она вороватым движением, неумело пряча ее под одеялом, залезла под матрац и что-то тянула оттуда. А ког­да, наконец, вытянула, силы, видно, оставили ее, и она сно­ва уронила голову на подушку. Одеяло сползло, открыв смор­щенную тонкую в запястье руку, сжимавшую желтый лоскут

Жунид слегка наклонился и выдернул лоскут из ее вя­лых пальцев.

—  Вот он,— разворачивая платок, сказал он Дараеву,— фуляр Хахана Зафесова. На, посмотри...

—  Будь ты проклят,— прошипела больная, отворачива­ясь к стене. Невестка ее сидела по-прежнему на краешке кро­вати. Упрямое хмурое выражение на ее лице сменилось без­

различием и усталостью.

—  Точно,— сказал Вадим, с интересом разглядывая ини­циалы. Вот... С. К. посередине, а здесь — X. 3...

—  Хахан Зафесов...

—  На нем кровь, Жунид! — воскликнул Вадим, поднося платок к свету.

-Где?

— Вот,  видишь. Светлое пятнышко. И дырка ..

Заночевали они в Калеже, в «Доме колхозника».

А утром, на новом, теперь неизбежном, допросе Сахат Кабдугов перестал запираться. Да, он подозревает, больше того, он почти наверняка знает, кто покушался на его жизнь. Это Хапито Гумжачев, бежавший из мест заключения. Он сначала ударил его камнем, завернутым в зафесовский пла­ток, а потом уже выстрелил. Кто второй? Он не знает Нет, не Мустафа Зизарахов. Мустафа — человек ни на что не годный, даже на убийство. Почему молчал? Потому что бо­ялся. Хапито шутить не любит. Платок? Его нашла жена. Утром, у ворот. Спрятала, конечно. Она-то знает! Сама вы­шивала все пять платков. Имена! — Пожалуйста. Посереди­не — его монограмма, Сахата Кабдугова. По углам — Хахан Зафесов, Асфар Унароков, Лялям Бадаев и Феофан третий. Где теперь последние двое? Сидят, наверное. А, может, от­дали аллаху души, как Асфар и Хахан.

Кабдугов отвечалобстоятельно, не спеша, несколько раз останавливался, поднимая глаза на Шукаева, словно ища у него сочувствия.

— Не думай, начальник, Сахат не врет, Сахат правду говорит. Все годы хорошо жил, честно жил... со старым дав­но конец...

Дараев открыл было рот, собираясь, как видно, возразить, но Шукаев незаметно наступил ему на ногу: незачем было сейчас уличать Сахата в хищении на маслосырзаводе, что никак не вязалось с его уверениями в честном образе жиз­ни. Пусть сначала выговорится.

—  Как попал платок к Гумжачеву?

—  Много хочешь от старого Сахата,— усмехнулся Каб­дугов.— Как могу знать? Может, Хахан, умирая, отдал ему? В одной ведь тюрьме сидели...

—  Вы узнали его в темноте?

—  По дороге мотоцикл проехал... со светом. Хапито, хоть и постарел, а узнать можно.

—  Кто еще бежал с ним? — на всякий случай спросил Жунид.

—  Смеешься, начальник. Сахат все сказал.

*  *  *

Так случилось, что в Зеленское районное отделение ми­лиции они попали в праздник, Первого мая. Там уже было получено оперативное сообщение о групповом побеге рецидивистов из Читинской тюрьмы. В их числе были двое, чьи имена Шукаеву и Дараеву приходилось слышать не один раз: Хапито Гумжачев и Паша-Гирей Акбашев.

    

Жуниду по прочтении этой бумаги вдруг вспомнились слова ПашиТирея, сказанные им некогда на допросе в ауле Абухабль: «Отрицать очевидное глупо, юлить и дрожать — тоже ни к чему. Есть более разумный стиль поведения —  бежать, начальник, бежать».

Контрабандист Акбашев остался верен себе.

5. КОНОПЛЯНОВ «ЗАВИНЧИВАЕТ ГАЙКИ»

Дела управленческие. Виталий Николаевич приходит к мысли, что его сотрудники впустую тратят драгоцен­ное время. Абдул Маремкулов получает возможность вос­становить свою репутацию. Особое совещание. Новые хлопоты.

Начальник Черкесского управления НКВД, майор госу­дарственной безопасности Виталий Николаевич Конопляное считал себя человеком строгим и принципиальным, который едва ли не единолично поддерживает порядок в области и в самом аппарате. Он был глубоко убежден, что стоит ему заболеть, уехать в командировку или выйти в отставку — последнее равносильно полной катастрофе,— и все развалит­ся, и некому будет «закручивать гайки».

Это излюбленное его выражение означало все, что угод­но, начиная от вмешательства Виталия Николаевича в раз­ные мелочи, не стоящие выеденного яйца, и кончая офици­альными «громами и молниями», которые он считал своим долгом в начале каждой недели обрушивать на своих сотруд­ников во время «оперативки».

Внешность у него была довольно внушительная: огромный рост, широченные квадратные плечи, буйная шевелюра с се­деющими висками, густой рокочущий баритон, крупные руки, с короткими сильными пальцами и тяжелой ладонью, которой он любил похлопывать по столу, завершая какой-либо разго­вор и сопровождая этот жест старомодным словечком «баста».

Обожал Коноплянов и всяческие реконструкции.

Так, вскоре после вступления в должность он затеял грандиозный ремонт, длившийся несколько месяцев, с той якобы целью, чтобы каждому работнику предоставить отдельную комнату. При этом Виталий Николаевич не забыл и себя, расширив собственный кабинет за счет слияния трех смеж­ных. Позади кабинета выкроил небольшую комнату для «от­дыха». На дверь, ведущую туда, велел наклеить карту Север­ного Кавказа и, таким образом, для непосвященных вход в «комнату отдыха» был замаскирован. Впрочем, о существо­вании ее знала даже рассыльная управления.

Вся мебель — от дубовой массивной рамы, в которой висел портрет Дзержинского, до необъятного двухтумбового письменного стола и кресел с гнутыми подлокотниками,— была заново отполирована, на мягкие сидения кресел и ди­ван натянут темно-бордовый плюш. Заодно Коноплянов где-то приобрел напольные часы-башню, занявшие весь угол и каждый час оглашавшие кабинет торжественным медным боем. Со стороны балкона был установлен специально зака­занный длинный прямоугольный стол для «особых совещаний», за которым могло уместиться на двух рядах стульев человек двадцать пять. Стол накрыли зеленым сукном.

Без изменений были оставлены разве что люстра, тем­ные бархатные шторы на окнах и настольная лампа со спе­циальным зеленым плафоном.

Нашлись злые языки, уверявшие, что весь этот «тарарам» новый начальник устроил не из человеколюбия, руководству­ясь заботой о сотрудниках, нуждавшихся в отдельных ком­натах, а ради того, чтобы придать блеск и величие себе са­мому.

Впрочем, не все так думали.

Новшества на этом не кончились. Расправившись с внут­ренним переустройством здания, Виталий Николаевич начал практически и планомерно проводить в жизнь свою систему «закручивания гаек». По понедельникам являлся на работу раньше всех и, стоя в небольшом вестибюле до половины девятого, лично регистрировал всех опоздавших, которым потом делал соответствующее внушение Правда, опоздания он не считал смертным грехом и слишком строго не взыски­вал. Но горе тому, кто рискнет появиться в управлении не­бритым, с несвежим подворотничком или в нечищеных ботин­ках. Тут уже спуску не было. Виноватому назначалось не­сколько часов строевой подготовки по заранее разработанной теме: «Одиночное обучение бойца» Еще строже относился Коноплянов к тем, от кого попахивало на службе спиртным,— таковых он без сожаления отправлял на гауптвахту, исполь-зуя «полную катушку», то есть пять суток со строгим режи­мом