Вирджиния Вулф - По морю прочь

• Название: По морю прочь
• Автор: Вирджиния Вулф
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7516-099

Вирджиния Вулф (1882–1941) – всемирно известная писательница, критик и теоретик модернизма. «По морю прочь» – первый роман Вулф. Его персонажи отправляются за океан, чтобы отдохнуть на побережье Южной Америки. Главная героиня, юная Рэчел Винрэс, сталкивается с разными людьми – политиками, писателями, учеными. Она узнает жизнь, испытывает первое чувство, а потом и настоящую любовь и начинает понимать, что в человеческих отношениях ценно, а что – не более чем мишура.

Перевод: Артем Осокин

---

– Кажется, я задремал, – сказал он. – А куда все делись? Где Кларисса?

– Миссис Дэллоуэй пошла посмотреть морскую коллекция мистера Грайса, – ответила Рэчел.

– Я мог бы догадаться, – сказал Ричард. – Обычная история. Ну, а вы провели время с пользой? Обратились?

– Я не прочла ни строчки, – сказала Рэчел.

– Я всегда прихожу к тому же. Вокруг слишком много интересного. Я считаю, что природа отлично стимулирует работу мозга. Лучшие мысли приходят ко мне на воздухе.

– Когда вы гуляете?

– Гуляю, катаюсь верхом, на яхте. Пожалуй, самые важные беседы в моей жизни происходили во время прогулок по большому двору в Тринити-Колледже. Я учился в обоих университетах. Причуда моего отца. Он считал, что это способствует широте взглядов. Пожалуй, я с ним согласен. Помню – как давно это было! – мы закладывали будущие основы государства с нынешним министром по делам Индии. Мы казались себе очень мудрыми. Не уверен, что мы ошибались. Мы были счастливы, мисс Винрэс, и молоды – а это способствует мудрости.

– Вы сделали то, о чем говорили? – спросила Рэчел.

– Строгий вопрос. Отвечаю: и да и нет. С одной стороны, я не совершил того, что намеревался совершить – а кто совершил? – с другой стороны, могу прямо заявить: я не уронил своих идеалов.

Он решительно посмотрел на чайку, как будто его идеалы располагались на ее крыльях.

– А что такое ваши идеалы? – спросила Рэчел.

– Вы хотите слишком многого, мисс Винрэс, – игриво сказал Ричард.

Она смогла лишь заметить, что ей просто интересно, и Ричард с видимым удовольствием ответил:

– Что тут сказать? Если одним словом – Единство. Единство цели, власти, прогресса. Распространение лучших идей на возможно большее пространство.

– Английских?

– Я признаю, что англичане в целом выглядят белее остальных людей, а их прошлое – чище. Но, Бога ради, не думайте, что я не вижу изъянов, мерзостей, немыслимых вещей, имевших место в нашей среде! У меня нет иллюзий. Полагаю, что мало у кого иллюзий меньше, чем у меня. Вы бывали на каком-нибудь заводе, мисс Винрэс? Полагаю, нет – лучше сказать, надеюсь, что нет.

Рэчел действительно по бедной улице проходила всего несколько раз, и всегда в сопровождении отца, горничной или тетушек.

– Я хотел сказать, что, если бы вы хоть раз увидели, что творится вокруг вас, вы бы поняли, почему я и подобные мне становятся политиками. Вы вот спросили, сделал ли я то, что намеревался сделать. Обозревая мою жизнь, я вижу один факт, которым – признаю – горжусь: благодаря мне тысячи девушек в Ланкашире – и еще многие тысячи в будущем – могут каждый день находиться по часу на свежем воздухе, тогда как еще их матери должны были проводить и этот час над ткацкими станками. Честно говоря, я горжусь этим больше, чем гордился бы, напиши я все стихи Китса, да и Шелли в придачу!

Рэчел стало горько, что она принадлежит к тем, кто пишет стихи Китса и Шелли. Ричард Дэллоуэй был ей симпатичен, и все, что он говорил, находило в ней живой отклик. А говорил он, судя по всему, серьезно.

– Ничего-то я не знаю! – воскликнула она.

– Вам гораздо лучше ничего не знать, – отечески сказал он. – Кроме того, вы, конечно, ошибаетесь. Говорят, вы чудесно играете, и я не сомневаюсь, что вы прочли гору умных книжек.

Покровительственное подшучивание уже не могло остановить ее.

– Вы говорите «единство», – сказала она. – Вы должны мне объяснить.

– Никогда не разрешаю моей жене говорить о политике, – серьезно заявил он. – Вот по какой причине. Для людей, какие они есть, невозможно одновременно иметь идеалы и бороться. Если я и сохранил мои идеалы – а это в значительной степени так, за что я благодарен судьбе, – то лишь потому, что вечером я мог прийти домой, к жене, которая весь день посвятила визитам, музицированию, играм с детьми, домашним заботам и так далее. Ее иллюзии не развеялись. Она дает мне мужество идти дальше. Общественное поприще – это тяжкое бремя, – добавил он.

Эта речь представила его изнуренным мучеником, который каждый день, служа человечеству, отрывает от себя и дарит ему чистейшее золото.

– Не могу вообразить, – воскликнула Рэчел, – как люди этим занимаются!

– Что вы имеете в виду, мисс Винрэс? – спросил Ричард. – Этот вопрос я хотел бы прояснить.

Он проявлял исключительную доброту, и Рэчел решилась не упустить возможность, которую он ей давал, хотя само то, что она говорит с таким заслуженным и влиятельным человеком, заставляло ее сердце биться быстрее, чем обычно.

– Мне кажется так… – начала она, изо всех сил стараясь вспомнить и изложить свои зыбкие видения. – Старая вдова сидит в своей комнате, где-нибудь, ну, скажем, в предместьях Лидса.

Ричард кивнул, показывая, что вдову он допускает.

– Вы в Лондоне тратите жизнь на разговоры, составление документов, законопроектов, лишая себя того, что кажется естественным. В результате вдова подходит к своему буфету и обнаруживает в нем чуть больше чая, несколько кусочков сахара – или меньше чая и газету. Я думаю, так живут вдовы по всей стране. И все-таки душу вдовы, ее чувства вы оставляете незатронутыми. А свою душу тратите.

– Если вдова подойдет к буфету и он окажется пустым, – ответил Ричард, – ее мироощущение, скорее всего, будет затронуто. Если вы мне позволите, мисс Винрэс, указать на некоторые изъяны в вашей философии, которая не лишена и достоинств, то я замечу, что человек – это не набор ячеек, это организм. Воображение, мисс Винрэс, используйте ваше воображение. Вот где у вас, молодых либералов, слабое место. Представляйте мир в целом. Теперь ваш второй довод. Когда вы утверждаете, что я, стараясь навести порядок в доме ради молодого поколения, зря трачу мои силы, годные на нечто большее, – я с вами совершенно не согласен. Не могу вообразить более возвышенной цели, чем быть гражданином империи. Посмотрите на это вот как, мисс Винрэс. Представьте, что государство – сложный механизм; мы, граждане, – детали этого механизма. Кто-то выполняет более важные функции, другие (возможно, я среди них) служат только для связи незначительных деталей, скрытых от глаз общества. И все же – если самый ничтожный винтик откажет, работа всего механизма будет поставлена под угрозу.

Образ худой вдовы в черном, которая выглядывает из окна и мечтает с кем-нибудь поговорить, никак не вязался с образом огромной машины, как ее видят в Южном Кенсингтоне [22] ,– с шестернями и поршнями в постоянном движении. Попытка общения не увенчалась успехом.

– Кажется, мы не понимаем друг друга, – сказала Рэчел.

– Позволите мне сказать то, что вас сильно рассердит? – спросил Ричард.

– Не рассердит.

– Так вот: ни одна женщина не обладает тем, что я называю политическим чутьем. У вас есть великие достоинства – я первый признаю это, – но я не встречал женщины, которая понимает, что такое государственная деятельность. Я рассержу вас еще больше. Надеюсь, я такой женщины никогда и не встречу. Ну что, мисс Винрэс, теперь мы враги на всю жизнь?

Самолюбие, раздражение и упорное желание быть понятой заставили ее сделать еще одну попытку.

– Под мостовыми, в трубах, в проводах, в телефонах есть какая-то своя жизнь – вы об этом? В мусорных фургонах, в дорожных ремонтниках… Это чувствуешь каждый раз, когда идешь по Лондону, когда отворачиваешь кран и течет вода?

– Конечно, – сказал Ричард. – Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что в основе современного общества лежат коллективные усилия. Если бы больше людей осознавало это, мисс Винрэс, было бы меньше одиноких старых вдов!

Рэчел задумалась.

– Вы либерал или консерватор? – спросила она.

– Я называю себя консерватором – ради удобства, – с улыбкой сказал Ричард. – Но между этими партиями больше общего, чем принято думать.

Последовала пауза, но не потому, что Рэчел было нечего сказать: как всегда, ей было трудно себя выразить, а сейчас ее к тому же смущало, что время беседы, скорее всего, истекает. Ее осаждали нелепые, сбивчивые мысли: если все всегда было разумно и обычно – как вышло, что мамонты, которые паслись на месте Хай-стрит в Ричмонде, сменились мостовыми, коробками с лентами и ее тетками?

– Вы говорили, что в детстве жили за городом? – спросила она.

Хотя ее манеры и казались Ричарду грубоватыми, он был польщен. Не было сомнений, что она испытывает к нему искренний интерес.

– Жил, – улыбнулся он.

– И что там было? Или я задаю слишком много вопросов?

– Я польщен, уверяю вас. А что там было? Дайте вспомнить. Ну, верховая езда, уроки, сестры. А еще, помню, там была пленительная куча мусора, богатая самыми диковинными штуками. Детей порой влекут такие странные вещи! Это место до сих пор стоит у меня перед глазами. Зря многие думают, будто дети счастливы. Наоборот – они несчастны. Я никогда так не страдал, как в детстве.

– Почему? – спросила Рэчел.

– Я не ладил с отцом, – суховато ответил Ричард. – Он был человек замечательный, но жесткий. Такой пример убеждает побороть этот грех в себе. Дети никогда не забывают несправедливость. Они прощают многое, что взрослые не терпят, но этот грех – непростителен. Учтите – я признаю, что был нелегким ребенком. Однако как подумаю, сколь открыта была моя душа! И все же мои грехи были хуже, чем этот. А потом я пошел в школу, где проявил себя недурно; затем, как я уже говорил, отец послал меня в оба университета… Знаете, мисс Винрэс, вы заставили меня задуматься. Как мало, в сущности, человек может рассказать другим о своей жизни! Вот сижу я, вот вы – не сомневаюсь, что мы оба пережили много интересного, полны мыслей, чувств – но как передать это другому? Я рассказал вам то же самое, что вы услышите от каждого второго.