Вадим Макшеев - Нарымская одиссея

• Название: Нарымская одиссея
• Автор: Вадим Макшеев
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

---

Левым берегом дорога по увалу вела, а за переправой согра началась, унылое место, голубишник да краснопрутник по сторонам. Хошь снег с палестин весенним солнцем и согнало, зимник по назьму да натрушенному сену знатно, земля стылая держит и кони идут ходко. Верст пятнадцать отмахали, вывело нас опять в лес к Васюгану. Куда деваться? Дорога дальше по реке, а нам по бездорожью, берегом. В логах снег с водой, сунулись в один — коням по брюхо, надо гривные места выбирать и опять же реки держаться, чтобы не сбиться с пути. Заночевали в ельнике на плесе. Васюган — прилука на прилуке, зимою путь срезается, а тут поневоле петляем за руслом, где зимником полдня, в день не укладываемся. Продираемся по чащобе, через завалы, лога объезжаем, речки, редко которую вброд, все больше вплавь одолевать приходится. На одной шибко намаялись, после мне проезжать там еще не раз довелось, так зимняя дорога в объезд налажена, а мы с Кузьмой, не знаючи, напрямую сунулись. Невелика речка-то, Горячей зовется, то ли вода ключевая с подземным газом, то ли от чего другого — ни в какие морозы не замерзает. Зиму и лето над ней туман, подъезжаешь, так уже издалека видать, будто пар в низине стелется, не знаешь, так впрямь подумаешь, что горячая… Нахлебались в ней, покуда лошадей переправили — дно илистое, топкое, у берегов няша, на что Рыжка могутной, и то загряз, а трех кобыл вожжами вытаскивать пришлось. Кузьму после той купели сухой кашель забивал, а я-то легко отделался, лишь когда сушились, дыру в шапке прожег. Прильнула искра, не заметил, как зашаяло, и скажи ты — затушил вроде, а как поехали дальше, раздуло ветром, сызнова вата начала тлеть. Замял, глядь — за малым временем снова палениной наносит. Четыре раза принимался гореть, Кузьма смеется — зря, мол, Иван, тушишь, прикуривать будем от твоей шапки, серянок-то у нас мало осталось. «Вот у меня, говорит, знатная шапка с колонкового меха была, так ту пожалеть можно. Парнем ее носил, после, когда в рекруты брали, с собой взял, и на германской сколь верст в мешке пронес, да в Галиции уже, квартировали у поляков, думаю — чего буду таскать? Спрятал ночью на крыше под стрехой, обратно, мол, будем ворочаться — заберу… Поди, она и сейчас там запрятанная лежит. Добрая была шапка, мех ворсистый, сама форсиста. А твою только на пугало воробьев пугать».

Ему смех, а мне свою шапку жалко, я же ее всего одну зиму носил, хороша ушанка с суконным верхом.

Так вот и ехали… Хлеб у нас был, котелок с дому взятый, воды вскипятим, сухари размочим, жуем. Остяки в Тимельге рыбы дали, в другой деревне — ведро картошки… Кони не голодные — на покосах оденки вытаяли, в Березовом яру два куля овса у тамошнего председателя выпросил. А ночевать в деревне всего раз пришлось, которые поселки на пути, так все без малого на левом берегу, а нас, где ночь застанет, там и стан. Подстилки нарубим, чтобы от сырой земли не простыть, сушняку на костер припасем, с вечера жарко, ночью пробудишься — зябко, одежонка отволгла… Валежину в костер подсунешь, коней попроведаешь, обратно к огню…. Ночи безветренные, лошадей рядом слыхать, к рассвету где-то косачи токовать налаживаются… Задремлешь, пробудишься… Вспомнились раз мышата, которых на большом болоте куда-то судьба гнала, вот так, думаю себе, и мы с Кузьмой посеред земли блукаем. То ли совсем неразумный был тот, кто велел за восемьсот верст обоз отправить, когда зимник стал рушиться, а может, нарочи вред кто-то хотел колхозу сделать… Гадай теперь, как хочешь, дело-то давнее… В ту пору я сам собой не шибко разбирался, об одном забота была — коней уберечь, а спустя много лет раздумался, так это для нас вроде бы испытание было — перво-наперво самих себя обороть…

Не помню уж, на сколькие сутки зашорохтело ночью, стронуло на Васюгане лед, и пошел он наутро густо по всей реке. Заливает лога, лезут на берег льдины, гонит и нас ледоход, знаем — покуда еще скатывается в низовье талая снеговая вода, а вот-ни-вот оттают болота, переполнится Васюган земляной водой, затопит паводком низины, отрежет все пути… Весеннего дня прибывает, а мы еще и ночи прихватываем, все меньше даем роздыху коням, притомились, очинжали, в ушах звон… Едем как-то лесом, одолела дремота, слышу вроде спрашивают меня: «Ты куда?» — «Домой», — отвечаю. Он опять громко так, ясно: «Ты куда?» Клонит сон голову, не могу глаза открыть. «Да домой же еду, в свою деревню». Неймется ему, опять за свое… Стряхнул дремотную тяжесть, уже наяву слышу. Оторопь взяла — что за напасть, кто навязался ночью? Кузьму окликнул — чуешь, мол, кто-то разговаривает? А он тоже на вершни спит… То ли ночная птичка путала, то ли с устатку почудилось?

Остались на пятьдесят второй день последние десять верст и последняя речка па пути. Едем кромкой тайги, справа в трущобном ельнике остатный снег черствеет, слева под увалом ручьи шумят, дышит лес, кружит голову, во всем теле слабость. Выехали на чистину, блеснуло солнце с воды, затопило краснотал, гонит посередке речки ветер блескучие льдины, а вдали на угоре уже наши поля видать… Просвистели два белогрудых гоголя, хотели пасть за талами на полую воду, испугались нас и отвернули в сторону. Так бы и полетел за ними к дому, глянул с высоты далече, далече на весь наш путь…

Кони отерпелись, воды не боятся, сами лезут лезом в речку, да больно широко разлилась, подпирает с устья Васюган, ни в какую нам тут не переправиться.

— В вершину к мельнице надо гнать, — говорит Кузьма. — Хошь не хошь, ветрена зарази, крюку делать, там берега круче и речка, должно быть, пока в русле. А может, наши мужики еще и плотину не сняли.

Половины не проехали, слыхать стало стук, где-то близко топором тюкают — есть, выходит, кто-то на мельнице… Погоняем коней, а все неподатно, сырая земля под копытами проступается, лошади тяжело несут. Выехали на прямой плес — мельница на виду, вешняки с плотины убраны, Минька с Афоней последние мостки сымают, только две слеги еще лежат.

— Обождите, земляки, — кричу. — Дайте домой вернуться…

Хочу громко, а у самого горло перехватило.

Афоня чуть топор в воду не упустил — откель кавалерия? Колхозных коней поначалу признал, после уж нас с Кузьмой.

Схватились было обратно плахи настилать, да Кузьма машет — не надо, тащите, мол, две жерди подлинней, будем с обеих сторон заместо перил держать, а наши кони теперь и по слегам пройдут. Приволокли жердины, с одного конца мы с Кузьмой взялись, с другого Афоня с Минькой, кони по слегам, как овечки, только стукоток от копыт. В другую пору поводья пооборвал бы, а тут и понукать не пришлось.

Мужики к нам с расспросами — как да че, да куда Никанор подевался? Живой, мол, Никанор, пути наши только разошлись, лучше вы обскажите, как дома? Да, ниче, мол, дома, назавтра в поле выезжать собираемся, вас уже ден десять, как ждать отчаялись, мыслимо ли в эдаку пору…

Хотели нас чаем поить, да какой чай, когда до дому рукой подать! Последний перегон… Не видя, тайгой проскочили, засветлела за деревьями елань. Выехали на озимь — мечутся в глазах зеленя, до чего же радостно сердцу от своего поля… За озимью — зябь, как вороново крыло парит над землей, струится тепло, ровно от распаренного мужика, который с банного полка в предбанок на лавочку отдышаться вышел. Кружит голову земным воспарением, а может, усталость вконец одолела? Кони чуют дом, идут ходче, близким дымком наносит, гудит под копытами земля. Своя, колхозная…

Одежонка на нас в скольких местах прожжена, обувка худая, сами заветрили, бородами обросли, лишь глаза да зубы знатко. Не токмо мужики, родные бабы не признают…

Растянулись кони гуськом, Кузьма позади Карюху нахлестывает, сам песню затянул, не пойму какую — ветром слова относит.

— Слышь, Степаныч, — кричу, — приехали на прииски!

Закашлялся Кузьма, машет рукой, погоняй, мол, шибче, дом близко.

А кони и так на галоп перешли, последнюю непаханую полоску проскочили — и вот она за поскотиной деревня! Домишки невзрачны, конюшня за логом, кузница на краю, дерном крытая. Все близкое, долгожданное… А ведь постылым все было тут, своим не считали, ежели, бывало, скажем при разговоре: «В нашей деревне» либо «У нас дома», так это про ту деревню, про тот дом за болотом, а вот довелось, и сколь сил положили, чтобы сюда воротиться. К этому своему дому…

Гарцуем по улице, как казаки, опустела деревня, никто не встречает, даже ребятишек не видать. Куда кто подевался? Переехали мостик, поднялись на взлобок, где колхозная контора срублена, глядим — распахнулись двери настежь, повалил с крыльца народ — колхозное собрание в аккурат шло, решали, как посевную проводить, а тут кто-то в окошко нас увидал. Мужики, бабы, ребятишки — навстречу:

— Отколь же вы взялись, родимые…

Соскочил с вершни, перво-наперво к Тимофееву:

— Привели, Петр Тимофеевич, колхозу лошадей. Уберегли всех…

Молчком, в пояс нам поклонился председатель.

Марью мою люди вперед пропустили. Улыбается губами, на глазах слезы. Стыдится принародно обнять, ладонью по моей щеке провела: