Николай Кочин - Девки

• Название: Девки
• Автор: Николай Кочин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

«Девки» — это роман о том, как постепенно выпрямляется забитая деревенская девушка, ощутившая себя полноправным членом общества, как начинает она тянуться к знаниям и культуре. Писатель, ученик М.Горького Николай Кочин, показывает безжалостную к человеку беспросветно дикую деревню, в которой ростки нового пробивают себе дорогу с огромным трудом. Тем сильнее противодействие героев среды, острее конфликт. Кочин осуждает героя, который боится выступить против общепринятого мнения, выделиться из своей среды. Одна из главных героинь «Девок», беднячка Парунька Козлова, оскорбленная и обесчещенная, но не сломленная, убегает в город. Став в городе активной общественницей, она возвращается в деревню.

Книга выдержала испытание временем и сейчас читается с огромным интересом и как историческое свидетельство, и как истинно художественное произведение, доставляющее читателям эстетическое наслаждение.

---

Егор поглядел на сток воды, осмотрел деревянные загородки, отнял еще одну из них и прислушался. Хозяйственно журчали жернова в безветрии, ползла под одевку прохладная сырь долины, от села шли и терялись в речных кустарниках суматошные вскрики.

Он направился к своей сторожке и столкнулся с человеком, выплывшим из-за угла ее.

— Ты, Вавила?

Они приостановились у сторожки. Вавила показал приятелю бумагу с росписями; ниже росписей лепились корявые крестики. Канашев подсчитал их и сказал:

— Достаточный набор людей, желающих в вере пребывать, но где попа найти? Их не производят сейчас заново, вот загвоздка. Училища порушены, самоуком в это дело вникать охотников нету. А вера слабнет и слабнет. Помни мое слово, Вавила, каждый из нас теперя испытанник. Всякого из нас, глянь, робость заела перед врагом.

Он сунул бумагу в карман и заговорил сердитее.

— До того дожить привелось — заступников собираем за господа! На первые христианские века это похоже. А стойкость первохристианская в людях испарилась. Вот они тут подписались в бумаге — церковь надо, попа надо, а сурьезности я в этом не вижу. Коммунист придет из самых последних по разуму, цыкнет на них, и друг за дружкой промолчат, не поперечат богомольники...

Он смолк и прислушался. Так же, как Вавила, неезженой дорогой по-за огороду подошли еще трое, гуськом, бородатые. Молчком приткнулись рядом.

— Целую зиму храм осквернялся, неужто и в лето дозволим оставаться в нем людям? — сказал один из пришельцев.

— Им это — лафа, — подхватил другой, — от попа люди отвыкают день за днем. Санька на селе бахвалится — церковь на кино поворотим.

Третий вздохнул сокрушенно:

— Дела! Из молодых главная супротивная сила.

Все трое враз запыхали цигарками.

— Судить-рядить не больно трудно, — сказал Канашев, — ты на практике докажи, обеспечь причт нормой для существования сноснее. [Причт — штат священнослужителей и церковнослужителей при какой-либо одной церкви (приходе).]

— Ага, вот оно что, — возразил Вавила, — «сноснее». Легко сказать! Ты, Егор, блюдешь себя, а попу пусть платит дядя?

— Пятьдесят пудов норму отпускаю за себя, — ответил Егор спокойно, — добавляйте.

— Ой, царица небесная! — вымолвил рядом старик Емельян. — Знамение ты, Егор, для ревнителей.

— Добавляйте, — повторил Канашев. — Ты, Вавила, и ты, Емельян, добавляйте, а остальные с миру. За хорошую норму самого архангела можно приручить ноне.

— Можно, да осторожно, — опять поперечил Вавила. Семейному попу нужна клетка — попробуй сперва самовольников высели. Был я в Совете, был в ячейке, был в ЕПе, резон один у них: не выходить же людям на мороз из-за моленья. Дом артельный, де, скоро отстроится, ждите христиане. Они друг за дружку цепятся, а наши врозь. Один я мотаюсь туда-сюда.

— Тебе богом чин дан, с тебя и спрос. Подыскивай пастыря. Господи, неужто без покаяния жить? — сказал старик тихо. — И скажи пастырю: дом новый воздвигнем, хлеба, крупы, снеди всякой вдосталь будет. Приход большой, денег не пожалеем. Есть на селе плотный народ, пусть на него опирается.

Мужики пошли через болото, а Канашев постоял малость под свесом и принялся за дела.

Вскоре растрясли по селу молву — богомольцы выискали попа. Был тот поп из монахов Оранского монастыря и бездельно хаживал по селам, после того как в обители угнездился крестьянский клуб, возглавленный комсомольской молодежью. Поп, нищенствуя, подкармливался у богатых мирян селений, и случилось так, что в базарное время Вавила Пудов устерег его в Куриловке и привез с собою.

Поп, как потом сказывали, был нечесан, немыт, на вид срамноват, а одет в дерюжий балахон какой-то, не по чину. Вавила омыл его в бане и расстарался насчет одевки, а до этого не выпускал на глаза к народу, говоря:

— Новый поп чересчур к уставам ревнив, по его обительским уставам сразу лезть к народу не положено.

Вавила дал знать, что поп ждет освобождения церкви от насильников и надеется на усердие прихожан. Прихожане начали стараться. Они толпою собрались у Совета, позвали Анныча и спросили — скоро ли наступит время, когда их артельное жилье отстроится и божий дом станет свободным. Анныч ответил, что в доме нет печей, кирпич частично не перевезен, а кроме того, предстоит чистка дома от грязи, от мусора и стружки. Среди собравшихся началось большое замешательство. Послышались крики:

— Отопим дом ваш и кирпичу привезем, убирайтесь только поскорее из храма к лешему!

Анныч лукавил, говоря об артельных нуждах: кирпич был давно перевезен, и кладку печей можно было уже начать. Но когда он разведал настроение богомольцев, ему представилось, что при таком деле можно заполучить через церковников кирпичей для амбара и дров для погорельцев.

Собрались богомольцы на потайной совет, и было решено — на чьи деньги, бог ведает — кирпич привезти, скласть в артельном доме печи и дать переселенцам десятка два подвод для поездки в бор за сухостоем.

После этого миряне потребовали, чтобы Вавила показал им попа. Вавила встал на бочку и спросил, будут ли артельщики участниками церковных дел или не будут, — пусть знает всяк, кто в расходах долю не поимеет, тот до церкви не коснется и за венчанием, крестинами, исповеданием к духовному отцу ни ногой.

Среди артельных баб поднялся ропот. Богомольные из артельщиков окружили Анныча и просили ответа.

— Каждый за себя ответчик, — пояснил Анныч, — при дележе зерна церковные расходы приниматься во внимание не будут. Ежели ты сам не съешь, а попу дашь, никто о тебе не станет горевать.

Произошло смятение. Бабы тянули к попу, мужики — к Аннычу.

— Штаны сползают, не до церкви, — говорили мужики, — не до поклонов. Не «иже херувимы, серафимы»... Серафимы как-нибудь без наших песнопений обойдутся.

— А в ад попадем, как обойдемся? В геенну попадем, откупимся? — возражали бабы мужьям.

— В геенне тоже не скушно будет — коммунистов, балалаешников, прибаутошников будет целый губисполком, с ними и рая не захочешь.

Бабы плевались, кипятились, но выискалась из них записаться в церковники лишь самая малая малость. Прочие же сказали, что они от бога не отступаются, но по бедности довольствуются только домашними молитвоприношениями.

— Вы богачки, коли эдак, — упрекали они церковниц, — у вас припрятаны деньги, недаром за попа цепитесь.

И верующие потихоньку от соседей приходили потом к Вавиле и просили их выписать «до нового урожая, когда с силами соберутся и положенную долю попу сумеют дать». Так в записях у Вавилы и остался всего-навсего только дед Санькин — Севастьян. Он заявил, что на старости лет от бога не отринется — для попа последнюю рубаху отдает. Старика не потревожили, и этим дело и кончилось.

А верующие тогда же увидали, наконец, попа. То был высокий и плотный мужчина, сановитый, красный на лицо, лет под пятьдесят, здоровенный красавец. Говорил он баском, чрезвычайно чистым и приятным, и держался как хозяин.

— Красавик и дюже телен, — заметил кто-то из мужиков, — бабы будут сверх меры довольны.

Поп поклонился толпе и сказал:

— Прескверно огорожен храм христов, починить бы надо. Чего годим?

Ограда вокруг церкви была наполовину деревянная. Дерево сгнило, отчасти порастаскано было для печей, а каменные тумбы выкрошились, облезли, и железные писульки-украшения были сбиты с них ребятишками. Кресты в ограде над могилами попов и именитых сельчан тоже покосились, некоторые упади, и их втоптали и холмики могил.

Вавила утешил попа, сказав, что радение у народа к храму не уменьшилось, но пожар очень подсек достатки многих мужиков, и оттого некоторые временно выбыли из строя богомольцев; однако, ежели поп того заслужит, не только ограда, но и сама церковь будет заново перекрашена. Бабам он в свою очередь поведал: поп холост, монашеский на нем сан, и от мирского он бежит, будучи божьему делу предан сыздетства.

Народ порешил «испробовать» попа в летнем притворе церкви. Поп облекся в ризу, которая ему была коротка, и голосом легким и необычайно прозрачным оттяпал целый молебен. Народ ахал от удовольствия, глядя на молодую повадку попа, на его расторопность, а пел он вольготно и плавно, точно играя голосом. Все были в умилении. И Вавила Пудов говорил:

— Вот я какого выписал! Ему тысячу дать не жалко!

Когда поп разоблачился, на паперти летнего притвора сгрудился народ и попросил выложить свои условия:

— Сколько батюшка, думно вам за службу взять?

Отец Израиль, тряхнув огненно-рыжими волосами, промолвил:

— Сколько усердие будет, православные. Запрашивать в священном чине непохвально.

— Сто пудов ржи, батюшка, — сказал председатель церковного совета, норма попам повсеместная. За требу отдельно, по расценке.

— Картошечки прибавили бы...

— Ладно, — согласился председатель.