Владимир Осинин - Полк прорыва

• Название: Полк прорыва
• Автор: Владимир Осинин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Повесть «Полк прорыва» и роман «Полигон», составившие книгу, посвящены танкистам.

События в повести происходят в последние годы войны. Погибшего комсорга заменяет командир взвода гвардии старший лейтенант Михалев. В свои двадцать лет он побывал не в одном бою, не раз горел в танке. Потому легко и находит он пути к сердцу своих солдат. Чистой была его любовь к девушке, которую он встретил на войне. Война же и развела их судьбы на долгие годы.

Роман «Полигон» — о мирных буднях бывших фронтовиков и современных воинов-танкистов.

---

Бывало, пролетая над командным пунктом, Саша обязательно помашет крыльями: «Порядок, папа. Привет!» И вдруг все сразу стало другим, хотя по-прежнему самолеты покачивали плоскостями над его командным пунктом, когда возвращались после бомбежки.

Никогда не забудет он те ночи. О сне не могло быть и речи. Сидел в землянке и дожидался утра. Ветер дул с запада, за линией фронта что-то горело, с дымом доносило запахи, от которых выворачивало душу. Пахло так, будто горели кости.

За столом сидел плененный немецкий генерал и все время говорил, говорил. Он по ошибке заехал в расположение наших войск, добровольно дал все показания — утром его отправят в штаб фронта. Надоел своим бормотанием. Наконец Хлебников не вытерпел, спросил у переводчика:

— Чем это он так недоволен?

— Он сочувствует вам. У него тоже был сын — погиб.

Хлебников не стал дальше слушать.

— Может быть, он знает, что это там у них горит? Шкуры жгут?

Генерал ответил, что не знает.

А когда деревню освободили, на холме все еще дымилась церковь. Ворота были закрыты, железо изрешечено пулями.

Церковь эта и сейчас стоит, километрах в десяти отсюда, он проезжал мимо нее. Только прежде она была черная, вся в копоти, а теперь штукатурка обвалилась, обнажились красные кирпичи. В ней сгорели тогда почти все жители окрестных деревень. Гитлеровцы посчитали, что партизаны угнали машину с генералом.

…По склону высотки проходила старушка с вязанкой хвороста. Остановилась, разглядывает его.

Хлебников поздоровался:

— Добрый день, землячка!

— День добрый. Неужто ты тоже тутошний?

— Нет, сам я из других мест. Но мой сын лежит в вашей земле.

— Я так и подумала, что ты отец одного из них. Только которого?

— Саши.

Женщина стала рассматривать фотографию, вделанную в обелиск.

— Навестить приехал? Это хорошо. Многие теперь их тут навещают, наших летчиков. Но родитель есть родитель.

Хлебников посмотрел в сторону хат, которые стояли у леса:

— Тихое у вас село.

— Да, очень тихое. Всего одна улица, и все хаты на одной стороне, окнами на солнце. И все бабы одинокие… Ходят вот, когда время бывает, сюда, к летчикам. Дорожку проторили.

На окраине села ярко белела березовая роща. Издали было видно, что все деревья посажены строгими рядами и очень ровные, словно сестры.

— И роща такая!

— Да, и роща. Посадили бабы. У каждой свои березы. Не вернулся с войны муж или сын — садили березку. И роща поднялась… Горюшко наше…

Он смотрит на белый, почти ослепляющий березняк затуманенными глазами. «Только в одном селе целая роща. А если бы по всей России?»

Женщина стояла и молчала.

Ему хотелось подойти к ней, обнять, как сестру, сказать что-нибудь пусть не утешительное, по от души, разделить все пополам. Но женщина уже взвалила на плечи вязанку хвороста и, согнувшись, как вопросительный знак, побрела вниз, к дороге, сказав ему на прощанье: «Всего доброго!»

Течет ветерок по зеленым травам, висит бездонное небо над бывшим полем боев. Оглушающая тишина.

И вдруг ему показалось, что никакой тишины вовсе нет, что он просто оглох и ничего не слышит — ни канонады, ни гула двигателей на земле и в воздухе. И что все кругом горит, только красное и черное, разваливается по кускам, рушится — и будет одна зола.

Нет, нет, не бывать этому!

За спиной послышались голоса. Девочка строго командовала:

— Подтянись! Всем надеть пионерские галстуки! И прекратить лишние разговоры!

Цепочкой поднимаются следопыты. Сбрасывают рюкзаки, смотрят на военного, который сидит на скамейке и держит фуражку в руках.

— Пусть разводящая готовит первую смену на пост.

Ребята подходят к нему:

— Дяденька, это вы на машине приехали?

— Да.

— Из Москвы?

— Из Москвы.

— Вам эта бабушка, наверное, что-нибудь рассказала?

— Нет. Просто поговорили.

— И вы ничего о героях-летчиках не знаете?

— Кое-что знаю.

— Ой! Тогда вы не уходите.

Казалось, у него иссякли последние силы, но надо было остаться. А потом еще и говорить, рассказывать без конца. Но вот следопыты ушли, он посидел немного, склонив голову перед обелиском, и поднялся.

— Про-щай! — отчаянно кричал одинокий чибис, кружась над головой. — Про-щай!

Чибисы были только в этих местах. Они любят глушь, тишину.

День своего рождения Хлебников отмечал дома. Пригласил некоторых старых знакомых по службе, родственников жены, которая умерла вскоре после войны, и кое-кого из тех, кому симпатизировал. Был приглашен и Сергей Афанасьевич Мамонтов.

Маршал знал Мамонтова давно, с тех пор еще, когда дивизия Хлебникова наступала под Выборгом. Молодой беспечный парень, корреспондент «Правды», лез под огонь, лишь бы увидеть своими глазами доты белофиннов. Пришлось его сдерживать: снайперы могли срезать в любую минуту. Вроде бы майор Мамонтов и обиделся тогда, но именно в то время в печати впервые появилась фамилия комдива Хлебникова. Мамонтов сказал о нем несколько скупых, но весомых слов. И Хлебникову было приятно.

Во время Отечественной войны они тоже встречались часто, даже вместе лежали в госпитале. И Мамонтов принес необычный подарок — тот самый осколок, который когда-то врачи вынули из плеча Хлебникова. Попросил его тогда у операционной сестры и сохранил.

Коробочка от ордена, в которую был положен щербатый осколок темного металла, ходила по рукам гостей, и все рассматривали его восторженно и удивленно, будто это был не кусочек смерти, а драгоценный камень.

Во время ужина Мамонтов извинился и куда-то отлучился, но вскоре вернулся и привез несколько экземпляров газеты, пахнущей свежей краской. Передал их Хлебникову.

Хлебников зашел в кабинет и наедине пропитал статью Мамонтова о себе. Вернулся, поблагодарил автора, но почти сухо.

— Вам что-нибудь не понравилось? — спросил Сергей Афанасьевич.

— Ничего. Но можно было немного поскромнее. У нас если пишут, то… Сам поневоле уверуешь, что ты не из простого теста.

— Со стороны видней, Кирилл Петрович, — оправдывался Мамонтов.

— Может быть. Не знаю. Но — «полководческий гений»!.. Не слишком ли много гениев? Хватит с нас и того, что мы бескорыстно служим России.

— А она не может за это не быть благодарной.

Маршал стал ладонями закрывать уши.

— Сережа! Не надо… Мы — русские люди. И не привыкли к тому, чтобы о нас много говорили. Мы привыкли больше делать. В этом характерная черта нашего народа. А без него мы не существуем. Коль мы что-нибудь и значим, то только вместе с ним. И уж если он признает тебя, то недаром. И кто бы ты ни был — маршал или рядовой, — ты должник его вечный! Не дай бог, вознесешь свое имя! Грош тогда тебе цена!

— Мне это не угрожает, — сказал Мамонтов.

— Тебе — да. И я хочу, чтобы ты так же думал и обо мне.

Теперь Мамонтов понял, что претензии маршала не такие уж безобидные. Но и Хлебников не прав, если он недооценивает свои возможности. Если полководец потеряет веру в них, он не полководец. Солдаты вверяют ему свои жизни, а Родина — судьбу.

Приехал генерал-полковник Прохоров, не раздеваясь остановился на пороге гостиной:

— Поздравляю вас, Кирилл Петрович! — Он обнял маршала. — Извините, пришлось задержаться на службе.

Все заметили, что Прохоров никогда не был таким возбужденно-радостным.

— Есть причина! — ответил он.

Прохоров сел рядом с маршалом, и, положив друг другу на плечи руки, они запели:

Эх, как служил солдат ровно тридцать лет,
Ровно тридцать лет…

Выделялся громовой «бронетанковый» бас Прохорова, а маршал пел негромко, почти нежно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Телеграмма была из Сочи:

«Встречай, поезд 8, вагон 3. Демин, Неладин».

Не успел Шорников подбежать к вагону, как Демин и какие-то пассажиры уже выкатывали из тамбура коляску с Неладиным, а вернее, снимали ее на руках. Шорников стал помогать им и только потом, когда коляска была на перроне, поздоровался. Комиссар Демин первым нежно обнял его, улыбнулся как-то очень тепло, по-родственному.

Шел дождь. Поеживаясь, они торопливо покатили коляску к тоннелю.

— Посторонись!

Курортники выглядели по-разному. Неладин был загорелым, одни зубы белели, а комиссар бледный, видимо избегал солнца.

— Посторонись!

Пассажиры расступались перед ними, образуя своеобразный коридор, будто все только для того здесь и оказались, чтобы встретить этого крепыша в коляске. Неладин был одет по-праздничному — в новом костюме и при наградах.

Вниз по ступенькам коляску пришлось опять сносить на руках. Какие-то незнакомые люди, мужчины и даже женщины, протянули свои руки, потащили.