Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

• Название: Стихи. Книга Пятая
• Автор: Олег Ильинский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1981

Ильинский Олег Павлович (1932–2003) — русский поэт, прозаик, литературовед «второй волны» эмиграции. Автор 7 сборников стихов. Публиковался в «Грани» журналах «Мосты», «Новый журнал», его стихотворения вошли в антологии эмигрантской поэзии «На Западе», «Содружество», «Муза Диаспоры». Данная электронная публикация содержит в полном объеме пятый сборник стихов (Нью-Йорк, 1981).

Поэзия О. Ильинского носит, по словам критиков, «… в основном описательный характер. В центре стихотворения, как правило, картина замкнутая и не заключающая в себе сюжетного развития. Часто Ильинский черпает свои образы из изобразительного искусства (архитектура, живопись), есть у него и зарисовки пронизанной светом природы. В его поэзии предметы быта так же одухотворены, как улицы и площади городов. Искусство и природа для него — знаки вечности, метафизическая реальность отражается в самых привычных предметах, явлениях и ситуациях…».

Раздел «Стихотворения разных лет» составлен из публикаций поэта в периодике русского зарубежья и в постсоветских антологиях эмигрантской поэзии.

---

Школьный трамвай

На школьных стёклах — туча грозовая,
Но в голосах экзаменов весна,
И майское чириканье трамвая
В сырой листве мелькает, как блесна.
Приходит мысль об импрессионисте
Покуда запевает колесо,
Пока в вагон одним ударом кисти
Сияющее вписано лицо.
И словно краской, наливаясь счастьем
И будущим сверкая наяву,
Она Авророй рдеет на площадке,
Она, как гром, проходит сквозь листву.
Она живёт вчера, сегодня, завтра
И в кубике трамвайного стекла
Звучит палитрой школьного азарта
На апогее сильного крыла.
Но в школе ничего не понимая
В стихийности своих перипетий,
К. румяным стёклам школьного трамвая
Мы молнию подносим, как фитиль.

1980

Вечер

Это чудо наитием древним
Опечатано раз навсегда —
У подножья тенистого гребня
Золотистая дремлет вода.
Все рассветы на нём отдыхали,
Он им тайны своей не давал,
Только мифы лесистым дыханьем
Омывают его перевал.

1978

Антигона

О, я уйду, как никнут камыши,
Я отлечу, как отлетает эхо —
Пусть гибнет тело, клетка для души,
Для изначальной лёгкости помеха.
Любила я вечернюю зарю
И горных коз на склонах Киферона,
И вот, теперь сама я догорю,
Уйду, как листья отрясает крона.
Покорна я, раз мой настал черёд,
Мы — сёстры, жрицы, матери и жёны,
Хранительницы древних очагов,
Мы — не строптивы, мы храним законы.
Когда я в детстве слушала свирель,
Когда была я девочкой весёлой,
Любила травы, солнце и зверей,
Любила игры, ласточек и школу,
Всегда, бывало, думала — умру
И стрельчатою ласточкой прикинусь,
А если брат переживёт сестру,
Пусть ведает другую половину.
Ты не поймёшь, как с братом мы дружны,
Ты узнице на слово не поверишь,
Тиранам, видно, сёстры не нужны,
Ты рос один, ты был самодовлеющ.
Ты не поймёшь, что я была сестрой
Не брату только, а ветрам и влаге,
И голубым туманам над горой,
И дереву, упавшему в овраге,
Светилам ночи, камню и заре,
Чужому брату и чужой сестре.
Во славу боевого топора
Ты вырастал в своей суровой школе,
Но я ведь и тебе, тиран, сестра,
Когда велит мне сестринская доля.
Ты твёрд, тиран, ты прочен, как гранит,
Ты сам себе и памятник, и память,
Мы рождены, чтоб братьев хоронить,
А ты рожден, тиран, чтоб нами править.
Мы мучимся и всходим на костёр,
Нам не дано направить ход событий,
Но я умру сейчас за всех сестёр,
За братьев всех, и за тебя, правитель.
Я не была ещё ничьей женой,
Я не жалею — быть сестрой — почётней,
Всей полнотой, всей женской крутизной
Служила я моим друзьям бессчётным.
Дышала хвоей, знала первый снег,
Любила брата и его затеи,
Его дела. Я всем была для всех,
Прозрачней утра и ручья светлее.
Мне — умереть? Пожалуй, и умру —
Блаженных теней так свободна поступь,
А ты не верь так слепо топору —
Не знаешь ты, что все бессмертны сёстры.
Ты позабыл, тиран, что смерти — нет,
Я отошла без горечи и горя,
Я отдала свой потаённый свет
Алмазному созвездью Антигоны.
Я отлетела просто, как жила,
От детства к смерти я была готова,
Как будто жизнь ей прологом была,
В любой сестре я воскресаю снова.

1977

У берегов Крита

Древний Крит он — как бритва, напорист,
Дикий камень с рогами быка,
И ему виноградное море
Неостывшие лижет бока.
Посейдона прокладная ласка,
Кноса дикого белая кость,
Шелест пены у острова Наксос,
Шорох влаги, прозрачной насквозь.
Все бы струйки зеленые выпить,
Все бы гроты запомнить в горах —
Здесь у нас, как созвездия, мифы
Обступили весёлый корабль.
Этот вечер с гомеровской прытью
Нам подводит волну под уздцы —
Мы снимаем шаланды на Крите,
Веницейского форта зубцы.
В этом легком, светящемся шуме
Различаем строфический ритм —
До чего же Гомер хитроумен.
Подарив нам и Трою, и Крит!

1980

Возле Пирея

Афинский рейд, серебряный Пирей —
Он, словно детство, дважды баснословен,
Весь в колыханьи этой синей крови,
Во власти вечной детскости морей.
Но он проперчен дымом судовым,
Он деловит, как скряга-клерк в конторе:
Меня он вечным детством удивит
И вечной старостью меня же переспорит.

1980

Наксос

И Ариадну тут одну Тезей покинул
На каменном плато, на склоне без теней,
И молодой Протей, играющий с дельфином,
Зовётся морем тут и руки тянет к ней.

1980

Керамикос

Эта почва на солнце сгорает,
А в кустарниках тонут гроба —
Тишина погребальных керамик,
Притуплённая пеплом трава.

И блуждая по древним Афинам
В каменистой пыли мостовых,
Словно ты уже землю покинул
И на мраморной стеле затих.

Ты давно уже — тень между теней
На просторах нездешних долин,
И туда только запах растений
Долетает, едва уловим.

1980

Склоны Парнаса

Громадного пейзажа переливы —
Седой нарцисс и синий кипарис,
И жёсткий блеск серебряной оливы,
Вздымаясь вверх, соскальзывает вниз.
Там с облака Кастальский ключ сбегает
Как молния на пыльную траву,
И там Парнас гранеными зубами
Жующий снег — уходит в синеву.
Там боги-грозы серебрятся в небе,
Гнездятся в камне фебовы орлы,
Там гребень скал, как петушиный гребень,
Сквозь облачные светится валы.
Там Пан себя пасёт и нимф, себе послушных,
Коровы спят в светящейся тени,
Находит грот Дельфийская пастушка,
И Пифия вещает искони.
Там козы скачут по гранитным плешам,
И синий склон туманами повит,
И осенён кустарником ослепшим
Заворожённый мифами гранит.

1980

Афинский камень

Карабкаюсь на этот камень жёсткий:
Горячий воздух грозами тесним,
И светится афинская извёстка,
И пахнет штукатурка и жасмин.
Иду наверх, стирая каблуки,
Сквозит кустарник каменистым крапом,
А в лавке продаются черепки,
На них скупой орнамент нацарапан.
Он к нам пришёл из Крита и Микен,
В нём словно звук заворожен певучий,
А кипарисы у скалистых стен
Похожи на синеющие тучи.

1980

Кариатида Эрехтиона

Пока ещё дремала Византия,
Видала сны про вечность и про власть,
Похитил бык одну Кариатиду —
Она потом Европой назвалась.

Вся изнутри светилась ясным воском
И русым льном курилась сквозь века,
И сквозь войной испепелённый остов
В ней пела по Акрополю тоска.

1980

Византийские раскопки

Играют зорю при подъёме флагов,
И в тонкой ряби утренних олив
Спит Византия в древних саркофагах,
Все подступы камнями завалив.
Вот Парфенон вступает в город сверху
Солдатским шагом розовых колонн,
А рядом эта сгорбленная церковь
Стоит смиренно, как земной поклон.
И только эти пятна золотые
Дрожат на стёртых плитах, как свирель —
Твой древний камень прочен, Византия,
В узоре геральдических зверей.
И этих пятен светлая весёлость
Не ведает ни сроков, ни оков —
Гул вековой, как тот афинский голубь,
Доносится из глубины веков.
И мрамор плит, разбитых и разрытых,
И тень листвы на квадрах базилик,
Орнаменты, бегущие по плитам —
Вот Византии неизбывный лик.
Закатный блеск алеет над Европой,
А Византия — как предел времён,
И золотой сторонится Акрополь,
Античный мир, вечерний Парфенон.

1980

Двор монастыря в Афинах