Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

• Название: Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

В данном 25-м томе Собрания сочинений представлены наиболее значительные из работ Золя, входящих в его сборники «Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты» и «Литературные документы». Почти все статьи, из которых были составлены сборники, публиковались в периодической печати в промежутке с 1875 по 1880 год. При составлении сборников Золя игнорировал хронологию написания своих статей и группировал их по тематическому признаку.

Каждое выступление Золя в периодической печати по вопросам литературы и театра носило боевой характер, было актом борьбы за утверждение тех принципов, которым он был предан, ниспровергало враждебные ему традиционные эстетические нормы.

Одной из важнейших целей Золя было доказать, что провозглашенный им художественный метод натурализма отнюдь не нов, что он также опирается на значительную национальную традицию французской литературы и французского театра. Отсюда — экскурсы Золя в прошлое, его настойчивые поиски родословной натурализма в минувших веках.

---

Я убедительно показал, как неудачен образ злодея, ведь именно он чуть было не вызвал провал пьесы. Но в пьесе допущены и другие ошибки. Будучи инсценировкой романа приключений, драма представляет собой лишь ряд слабо связанных между собой картин. Первые картины — лучшие в пьесе. Публика ожидает увидеть драму с искусно построенным криминальным сюжетом. Но вскоре напряжение ослабевает, конспирация терпит неудачу, и действие внезапно переносится в недра Сибири. Пьеса чрезвычайно растянута, фабула крайне запутана. Быстро мелькают картины, и внимание зрителя рассеивается.

Все же пьеса не лишена интереса. Но отдельные захватывающие эпизоды как бы парализуют друг друга. Арест заговорщиков, револьверные выстрелы; сцена, где загорается деревянный дом, в котором восставшие оставили связанного по рукам и ногам Шельма; перестрелка Макса и его слуги с целым полком. Почему такие выигрышные и шумные сцепы не захватили публику? Я убежден, что и авторы пьесы, и дирекция театра ожидали громкого успеха и были до крайности удивлены. По всей вероятности, все объясняется тем, что эта махина дурно сконструирована. И повторяю, здесь есть нечто роковое: «Изгнанникам» выпала пустышка в лотерее успеха.

Я не буду касаться художественной ценности пьесы. Не стану говорить, насколько неправдоподобны некоторые сцены. Последние картины следуют друг за другом и разделены лишь несколькими часами, а между тем в одних декорации изображают зиму, а в других — яркий летний день; это уже было отмечено критикой. Удивительно также, что Шельм женится на Надежде на другой же день, без всяких формальностей. Несуразная выдумка — пытки, которым якобы подвергаются ссыльные. Русские, которых я расспрашивал об этом, утверждают, что ничего подобного у них не бывает. Уже в «Данишевых» Россию подавали под каким-то нелепым французским соусом. Но в «Изгнанниках» фантазия разыгралась вовсю.

В итоге, мне думается, г-н Сарду совершил ошибку, написав эту пьесу. Я полагаю, публика отнеслась бы к ней снисходительнее, если бы не подняли столько шума по поводу его соавторства с другим писателем. На премьере в кулуарах высказывали удивление, что столь опытный драматург, как г-н Сарду, мог соблазниться таким дурно построенным банальным сюжетом. Без сомнения, он рассчитывал на эффекты постановки. Друзья г-на Сарду, выгораживая его, утверждали, что пьеса имела бы успех, если бы в финале, как раньше предполагалось, по сцене промчались сани, запряженные оленями и собаками. Право же, невысоко ценят они дарование г-на Сарду, автора «Доры», если считают, что успех его пьесы зависел от появления на сцене животных.

VI

Недавно вновь поставленная «Фернанда» показалась мне устаревшей, а ведь ей не более семи лет. Как известно, сюжет заимствован из одной новеллы Дидро: великосветскую даму бросил возлюбленный, и из мести она заставляет его жениться на девице легкого поведения[24]. Интрига весьма увлекательна, но кое-какие детали устарели, и автору так и не удалось приспособить сюжет к сцене и сделать его трогательным.

Господин Сарду — мастер очаровывать. Когда смотришь его пьесу, удивляешься ловкости автора и знанию сцены. Но проходит время, и очарование рассеивается. Его пьесы принадлежат к числу тех, которые выдерживают по триста представлений подряд и полностью изживают себя после длительного успеха. Объясняется это тем, что в них нет ни правды, ни глубины. Автор жертвует многим ради эффекта. Под его пером самый трагический сюжет становится приятным. Он обходит затруднения, жонглирует событиями, избегает подводных камней и приводит вас к развязке самым спокойным путем. Но, к сожалению, искусно устраняя трудности, он поступается правдой, и в его пьесах не встретишь глубоких идей и чувств, характерных для великих произведений. Там слышишь только забавную болтовню, напыщенные фразы, которыми перебрасываются знатные персонажи. Словом, это пародия на оригинальную пьесу.

Господина Сарду не раз обвиняли, что он перенес действие пьесы из XVIII столетия, как было у Дидро, в девятнадцатое. И действительно, выражение чувств и страстей со временем изменяется. Вот почему так неправдоподобна ловко построенная сцена второго акта, где Клотильда притворно уверяет Андре, что не любит его, вызывает на откровенность и он признается в своей измене. Подобное легкомыслие в делах любви в наши дни кажется чудовищным, — мы стали серьезнее и трагичнее воспринимать жизнь. Таков драматический узел, и вот пьеса становится фальшивой и производит тягостное впечатление. Но это объясняется изменением во взглядах, и меня гораздо больше огорчает, что г-н Сарду так опошлил сюжет.

В первом акте много действия. Прежде он вызывал смех, а теперь нам кажется, что там больше шума, чем жизни. Г-н Сарду слишком изворотлив, чтобы обличать общественные язвы. И, спускаясь в парижские низы, он надевает розовые очки. В притоне старухи Сенешаль некий Помероль, человек, вернувшийся к честной жизни, то и дело восклицает: «Какая грязь! Какая мерзость!» И г-н Сарду воображает, что этого достаточно. Грязь и мерзость остаются за кулисами. Приходят особы сомнительного поведения, смеются, обедают, играют. Если бы нас не предупредили, мы приняли бы их за эмансипированных пансионерок. В этом акте передо мной вставала великая тень Бальзака и я видел пансион Воке, этот потрясающий офорт, так крепко начертанный рукою гения.

Я знаю, что мне могут возразить: «У театра более суженные рамки, чем у романа; некоторые сцены приходится смягчать, чтобы сделать их приемлемыми». Что ж, тем хуже для театра, который становится низшим видом искусства. Если некоторые картины в театре недопустимы, то лучше совсем отказаться от них, чем искажать истину. Помните мамашу Воке, эту неряшливую толстуху? Пойдите в театр Жимназ и посмотрите, как изображена там Сенешаль. Г-н Сарду ухитрился сделать старуху Сенешаль кающейся Магдалиной, которая оплакивает и грехи и мечтает о честной жизни. Это какой-то пошленький романс и увесистая пощечина житейской правде!

Коснусь одного приема г-на Сарду, о котором я уже упоминал. Г-н Сарду не отступает перед смелыми сюжетами; ему известно, что они подстегивают любопытство публики. Но ему хорошо известно, что достаточно одной вывески и, возвестив о своей смелости, лучше не проявлять ее в пьесе. И вот он начинает шахматную партию. Можно подумать, что готовится решающая схватка, ставятся самые жгучие проблемы, ситуации доводятся до предела, за которым начинается скабрезность. Но дамам нечего беспокоиться. Все устраивается наилучшим образом, г-н Сарду находит приличную развязку, то была только шутка. Он просто хотел позабавить зрителя.

В поведении легкомысленной девицы, которую Клотильда прочит в жены Андре, до смешного мало легкомыслия. К тому же сколько смягчающих обстоятельств! Она отдалась лишь одному мужчине, вернее, он прибег к насилию, зная, что ее мать в тюрьме и не может ее защитить. К тому же Фернанда обладает всеми добродетелями, — она мягкосердечна, нежна, благочестива и ее так мучает совесть, что она готова покончить с собой. Словом, честный человек, полюбив ее, без колебаний женился бы на ней. Я знаю, что Дидро хотел сделать свою падшую девушку симпатичной, но та была действительно падшей. Правда, она была воплощением молодости и любви. Когда маркиз великодушно прощал ее, он прощал во имя красоты и нежной любви, какую еще испытывал к ней.

Как видно, г-н Сарду задался целью поставить пьесу, рискованную по замыслу. Он не слишком заботился о психологии, не стремился создать произведение значительное и правдивое, презирал человеческую природу и смело лепил свои фигурки, приспособляя их к данному сюжету; он не раз отступал от первоначального замысла и успокоился, лишь убедившись, что наверняка выиграет партию. Отсюда его уловки и извороты, ангельский образ Фернанды, раскаяние ее матери и совершенно неправдоподобная интрига. В каждом акте было бы достаточно одного слова, чтобы пьеса развалилась. Разумеется, никто его не произносит. Пьеса благополучно доведена до конца благодаря мудрым предосторожностям автора.

В итоге все персонажи в пьесе кажутся симпатичными, а по существу, никто не симпатичен. Невольно задаешь себе вопрос: кого следует любить? Кто недостоин любви? Мстительность Клотильды понятна, но она так неудачно отомстила, что Андре получил очаровательную жену. Правда, эту женщину обольстили, но обольстителя уже нет в живых; и вдобавок, я полагаю, Андре будет гораздо счастливее с Фернандой, чем был бы с Клотильдой.

Особенно неприятно поразил меня четвертый акт. Не могу понять, почему г-н Сарду лишил пьесу превосходной, глубоко человечной развязки. У него развязка такова: Клотильда открывает глаза Андре. Следует бурное объяснение с Фернандой, которая падает к его ногам. Он отталкивает ее, упрекая, что она скрыла от него правду. Тут Помероль приносит пресловутое письмо, в свое время написанное Фернандой и не прочитанное Андре по целому ряду причин. Письмо глубоко растрогало молодого человека, и он обнимает Фернанду. Уже в третьем акте это письмо переходило из рук в руки, и зал трепетал в напряженном ожидании. В этом весь Сарду: борьбу страстей он заменяет возней вокруг клочка бумаги.