Лев Карсавин - Saligia. Noctes Petropolitanae (сборник)

• Название: Saligia. Noctes Petropolitanae (сборник)
• Автор: Лев Карсавин
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2002

Л.П.Карсавин – подлинный столп православной российской философии ХХ в., человек сложной, трагической судьбы – и удивительно чистой, прекрасно традиционной философской концепции.

Сборник «Saligia. Noctes Petropolitanae» – значительная часть творческого наследия Карсавина. Именно здесь его основная, классическая идея божественного Всеединства и единения человека с Богом получает наиболее полное развитие – и достигает высочайшей степени убедительности…

«Saligia, или Весьма краткое и душеполезное размышление о Боге, мире, человеке, зле и семи смертных грехах» – первая философская работа Льва Карсавина, во многом незрелая, но сфокусировавшая в себе основные темы его мысли. И основные темы мысли как таковой – «первые и последние вещи» как видно из названия – Бог, мир, человек, зло.

«Noctes Petropolitanae» («Петрополитанские ночи») Льва Карсавина представляют собой диалоги автора и Любви. Любовь как основа всего, как самая суть Бога и земная любовь как отображение света Вечной Любви – основная мысль автора.

---

Любовь как начало жизни и жизнь. – Всякое единство не только себя созидает и все вбирает в себя: оно себя отдает всему, разлагается, чтобы быть во всем. Это самоотдача – умиранье единства; это – Любовь, как начало смерти и смерть.

Во временно-пространственной внеположности касание всему и обладание всем возможно только чрез распадение, жизнь чрез смерть; отдача себя всему – только чрез самосозидание, притяжение всего к себе и в себя; смерть – через жизнь. Всякая жизнь – распад, разрыв и гибель иного; всякая смерть – созиданье иного иным. Мы, Любви причастные, знаем, что едина она и что в ней неотрывно обладанье от самоотдачи, жизнь от смерти. Но мир не вполне, как и мы, причастен Любви; в нем нет совершенного ее единства, в нем жизнь отделена от смерти, вечно с нею враждуя. Ни жизнь ни смерть не достигают в мире цели своей, наталкиваясь на косность и сжатость атома материи, на самоутвержденность одинокого духа. И все же мир начал быть, и единство в нем первее множества, а множество разрешится в единстве. В каждое мгновение бытия не полна разъединенность и не полно единение – нет всеединства, но в целом бесконечных временно и пространственно времени и пространства, если начален и конечен мир, всеедин он ограниченною всеединостью твари. Завершится распад его торжеством Всевластной Смерти, и в смерти всего осуществится Все-единая Жизнь. Все течет и меняется, все на миг временной пребывает. В целом, в вечности все будет всегда пребывать и всегда изменяться, ибо Бытие не есть пребывание недвижное, не есть и движенье: оно единство того и другого, «движение стойкое и стояние подвижное». Так в бесконечно-быстром движеньи, в совершенном движении по кругу всякая точка стоит и стремится в себе самой и во всех; так она превышает покой и движенье, жизнь и смерть, их единство являя собой. Но лениво и медленно путь свой свершают на небе неисчислимые звезды; косно творенье и мало причастно Любви, смерти боится и жизни всецелой не хочет.

Мир стремится к Любви, к полноте Бытия, к Жизни вмещающей Смерть и к Смерти созидающей Жизнь. Но чтобы осуществилась в мире Любовь, он должен быть и не быть, и не только в мгновенных явлениях своих, айв целом своем. У мира должно быть начало, и должен окончиться он, в сопряженьи начала с концом истинно быть. Но возможно совершенство мира лишь тогда, если есть уже Совершенство, если было и будет оно всегда; возможна любовь мировая – если мир иносущен Любви; ей он причастен и ею из небытия создан, если ей противостоит он и с нею един. Иначе нет смысла в стремлении его к Совершенству, к Любви, к Бытию, ибо иначе их нет, нет Бытия – ему противостоит и его ограничивает нечто иное, нет Совершенства – оно не полно, еще не существуя, нет и Любви.

2. Влечет меня Бытие. Оно – мое благо и Высшее Благо. И не могу я стремиться к ничто и в ничто. Даже когда под тяжестью муки невыносимой зову я тихую Смерть, когда говорю ей: «Здравствуй, сестра, да будет благим твой приход!» и в Смерти я вижу благо и покой, облекая ничто в одежды Бытия. Бесконечно Бытие. Я знаю его бесконечность, потому что люблю тебя, единственная моя, потому что верю в Любовь и Любви. Мы едины с тобой и в единстве нашем едины с Любовью. Но она противостоит нам, совершенная, нас создавшая и зовущая. Люблю тебя я, Любовь, хочу быть единым с тобою, тобой участненно уже обладая. В тебе я истинный, целостный, единый с любимой моей. И ты должна быть таким же единством, как я; не таким же – большим, неизмеримо, бесконечно большим. – Я даже в истинности моей ограничен тобою, началом и источником бытия моего. Я и мир-то могу воспринять лишь чрез себя двуединого, но ограниченного, воспринять ограниченно – в одном только лике его. А ты безгранична; воспринимаешь меня в подлинности моей: так же, как я сам, и больше, чем я сам. Ты и других воспринимаешь не подобно мне – чрез мою ограниченность, но – как они сами и больше, чем они сами: чрез тебя самое. В единстве личности моей тебе я подобен; однако ты не знаешь границ и пределов моих.

Знаю я только мою ограниченную личность, смутно прозревая высшую, но не последнюю в двуединстве с любимой моей. Ты же, Любовь, – начало личности моей, и все личное, что было тайно во мне, от тебя истекает.

Безмерно-мала и немощна любовь моя, участненное мною мое единство с тобою, Любовь; но она говорит мне о том, какова ты. Люблю тебя потому, что ты любишь меня; хочу потому, что ты меня восхотела и хочешь. Ведь мало мне любить тебя – надо, чтобы и ты любила меня, как и ты сама не любишь меня без моей ответной любви. Если ты не любишь меня, как я буду единым с тобой, как буду тобой обладать? Должна ты отдать себя мне – лишь тогда ты будешь моею и мною; должна хотеть меня – лишь тогда я буду твоим и тобой. Но ты всего меня хочешь, и тебе я подобен оттого, что ты – Любовь.

И может ли быть, чтобы ты, Любовь Всеединая, вдруг изменилась? – Вся ты неизменна и проста, совершенна. Ничто не прибывает к тебе, ничто в тебе не убывает. Раз ты возлюбила меня, из ничтожества к жизни возвав, никогда ты меня не разлюбишь, ибо не суетна ты и не можешь быть ложной и лживой. Ты – сама вечность; и тобою вечен, бессмертен и я, тобой возносимый над жизнью и смертью. И всецело уже обладаешь ты мной, ибо твоя любовь быть несовершенной не может, ибо нет для тебя немощи моей – времени. Но, обладая мной, ты меня от себя отличаешь. И нужно тебе отличение это. Иначе не была бы ты Любовью, любовью ко мне и во мне. Нераздельно-неслиянен с тобой я чрез нераздельно-неслиянное двуединство с любимой моей. Без нее нет тебя. Кто же любит во мне, кто же любит ее, как не ты, бесконечно-благая Любовь?

3. Ты со мною, Любовь, когда вместе я с милой и нежные руки держу, и – не помню – смотрю в ее очи иль тихо склоняюся к ней, закрывая свои. Все спокойно тогда и желанья молчат. И, как ангелы, светлые души свершают союз. И томительно-сладостно дух мой объемлет ее; словно пьет ее душу, вино виноградное, словно дыханье ее он вдыхает. Ты со мною, когда далеко от нее, как сейчас, в тишине этой ночи безмолвной, я с ней, и приходит неслышно родная душа. Вижу очи ее, и светлее и ярче они, чем – когда с нею вместе сидим и гляжу я на них молчаливо. И дышу я дыханьем ее… И мне кажется – вся она здесь, и втекает в меня сокровенная истинность чистой души. Незамутненней, цельнее вдали от любимой, томительно-сладостней чувство любви. И духовней оно – только нет в нем всей яркости жизни, нет чар земных и конкретных, земного труда…

Узнаю я тебя, Любовь, в словах любивших тебя самое, только тебя, и тебя называвших именем Бога. Чувства их мне знакомы по безмолвию тихой молитвы, по тому восторгу, что душу волнует, когда нисходит в меня сама Истина или когда предо мной многоцветное Божье творенье. Тогда обо всем и я забываю кроме Единого Бога, кроме самой Бесконечной Любви. И близки и понятны мне речи палимых любовью к Любви.

Они говорят о сладости, касающейся души при воспоминаньи о Боге, о забвении всего, трепетании духа и муках любовных его; говорят о молчании всех вожделений, томительном круговращении духа и вещем познаньи. Страстью, знакомою страстью, жгут их слова. И ощущают они, что любовь их – сам Бог, нисходящий в их душу; не умеют Его отличить от себя и все же отличают, томяся стремленьем к Нему. Всплывает в любви к Богу и в любовном общении с Ним живое сознание Его и сознание исконного с Ним единства; неуловимо переходят друг в друга, вечно переливаясь, чувство единства с Ним и чувство отдельности от него. И так же, как мне в очах любимой, в очах Иисуса узревается истекающее из них Все-единое Божество, Всеединое Благо.

Для того, кто читал творения мистиков, ясно, что природа Любви остается тою же самой, что те же ее проявления и формы, как в любви к Божеству, так и в любви к человеку. Только любовь к Богу в своих мистических выражениях ближе к той, которая во мне, когда я вдали от любимой; и обычно нет в ней всей яркости и жизненности земной любви. В этом ее недостаточность и неполнота, в этом роковая ограниченность мистической жизни. и естественно, что, как в любви одинокой, как в любви любить, сильней выступает момент пассивного наслаждения любовью и в мистической любви к Богу, которая редко претворяется в деятельность.

Мистическая любовь такое же ведение, превышающее разумное познавание и невыразимое в обычных словах и понятиях, как и моя любовь. «Обилие воссияния Бога в душе бывает совершенным Его невидением, и выше чувства воспаряющее чувство нечувствием всего, что вне. И как может быть и называться чувством такое, которое не знает: что такое и где то, в чем оно пребывает, и узнать иль постичь совершенно не может?» И все же любовь – познание. – «Никто не может любить то, чего не знает» и «всякий, кто знает Бога, уже любит Его, и не может Его любить тот, кто не знает». Любящий «познает сокровенное», «вкушает» Бога. Однако любовное и мистическое познавание превышает обычное. Оно не есть знание, т. е. наше, разумное знание. Но оно не отрицание знания, а усовершение его, непонятная для ограниченного и ограничивающего разума полнота ведения. В Божестве дух «слеп и не слеп…, бездействен и недвижим, как исполнивший всяческое свое действие». Он – «немыслимо как соделавшийся единым с Тем, кто превыше всякой мысли, и почивший там, где нет места разуму действовать, т. е. двигаться в воспоминании, или в помысле, или в размышлении. Бессильный постичь и познать непостижимое и дивное, он как бы опочивает на нем совершенным почитием, оным не-движением блаженного нечувствия». И в этом ведении – высшая достоверность.