Лев Рубинштейн - Когда цветут реки

• Название: Когда цветут реки
• Автор: Лев Рубинштейн
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1959

В исторической повести «Когда цветут реки» рассказывается о приключениях двух китайских мальчиков из глухой деревни, жители которой восстали против кровопийцы-помещика. Деревня была целиком уничтожена карателями.

Действие развертывается сто лет назад, на фоне великого крестьянского восстания тайпинов (1850–1864), охватившего больше половины Китая.

Основной исторической фигурой повести является Ли Сю-чен, бывший рядовой воин, впоследствии талантливый и смелый полководец, беззаветно преданный интересам простого народа.

Значительная часть книги посвящена последнему периоду восстания тайпинов, когда на стороне маньчжурского императора выступили европейские и американские империалисты и банды вооруженных наемников из отряда авантюриста Фредерика Уорда.

---

Поэтому Ван Ю очень удивился, когда увидел в воротах процессию. Это случалось не чаще двух раз в году.

Ван Ю обернулся и напротив, в другом оконце, увидел два плутоватых глаза. Это был Ван Линь, друг Ван Ю, служивший на кухне и на женской половине. Его также щипали, он также любил смотреть в окно.

— Фу, — тихо сказал Ван Ю, подмигивая Ван Линю и делая знаки головой.

Физиономия Ван Линя расплылась от удовольствия. Голова у него, как и у всех китайских мальчиков, была бритая и только на затылке торчала косичка. Эта косичка была постоянно растрепана, и Ван был сейчас так похож на чертенка, что Ван Ю тихо засмеялся. И сейчас же он почувствовал ловкий щипок в спину. У Ван Чао-ли были длинные ногти, и он не просто щипался, а прямо-таки царапался.

— Ты ржешь, как лошадь! — послышался гневный голос Ван Чао-ли. — Ты меня разбудил, отвратительный поросенок! Как ты смеешь говорить «Фу»?

— Фу, — оправдывался мальчик, показывая в окно.

— Что ты видишь?

— Едет Фу с товарами.

— Как, он уже здесь?

Ван Чао-ли поднялся с лежанки с необыкновенной для него скоростью. Убедившись, что мальчик не лжет, он засуетился, оправил бороду и велел подать себе самый лучший халат. И при этом он еще раз ущипнул Ван Ю. Но мальчик не обратил на это внимания: приезд Фу был очень важным событием для всех в доме.

И вот купец степенно сидит на почетном месте — налево от хозяина. На носу у купца огромные очки с розовыми стеклами. Это вовсе не значит, что у Фу плохое зрение. Он носит очки просто для важности.

Проделаны почти все церемонии. Хозяин вышел к воротам в шляпе и отвесил самый вежливый поклон «четвертой категории», называемый «чаодао», то есть сдвинул обе ноги вместе, упал на колени и стукнулся лбом о землю. То же проделали купец и поэт. Ван Ю в голубой, расшитой бисером куртке, мелко семеня ногами, внес чай, трубки, пирожки и сухие фрукты. Хозяин и гости встали, и Ван Чао-ли поднес купцу обеими руками чашку зеленого чая, накрытую сверху блюдечком. Они снова уселись и, для приличия помолчав несколько минут, начали разговор по всем правилам вежливости:

— Мы имеем притязание принять труд почтенных шагов. Здорова ли особа в паланкине? (Это значило: «Благодарю вас за посещение и надеюсь, что вы в добром здоровье».)

— Послушный младший брат удовлетворен своим ничтожным существованием. Процветает ли великолепие старшего князя? («Благодарю вас, я здоров. Как чувствует себя ваш старший сын?»)

— Ничтожный поросенок подбирает желуди великих мыслей у ног мудрости. («Он здоров».) Радуется ли почтеннейший муж счастья? («Что с вашим отцом?»)

Ван Чао-ли неспроста осведомился об отце. Отец Фу также был купцом и давал деньги взаймы.

— Достопочтенный отец низко кланяется и нижайше просит принять жалкие безделушки, которые он повергает к ногам величия.

Тут началась церемония вручения подарков. Ван Чао-ли получил ящик с американским табаком, английскую керосиновую лампу и большую коробку серных спичек. Одну спичку Фу зажег сам, чтобы порадовать хозяина этим эффектным зрелищем.

Ван Чао-ли приятно посмеивался, глядя на товары, которые достались ему бесплатно.

— Нет слов, — сказал он, — чтобы описать благодарность, которую испытываем мы, принимая бесценные дары. Скромный слуга благочестиво взирает на уважаемые седины старого господина. (Под «старым господином» надо подразумевать Фу, который был черен, как смоль.)

Ван Чао-ли обратился также к поэту, называя его учителем, и спросил его, не может ли он сочинить стихотворение, прославляющее его брата, начальника округа, но такое, чтоб оно поместилось на веере. Поэт улыбнулся, взял веер и начертал на нем кисточкой стихи, воспевающие одновременно и начальника округа и самого почтенного Ван Чао-ли. Сделал он это не сходя с места, в течение нескольких минут. В конце стояло изречение: «Семья, в которой есть старый человек, обладает драгоценностью».

Ван Чао-ли пришел в восторг и обещал заплатить поэту шелком, как только поспеет урожай. Но поэт не особенно вежливо ответил, что он предпочел бы серебро и немедленно.

— Смутные времена, — добавил он сухо. — Кто знает, что произойдет до урожая?

Ван Чао-ли сделал вид, что не расслышал, и перешел к деловым разговорам. Ван Ю снова набил трубки. Дым потянулся по комнате.

— Как процветает торговля?

Фу сокрушенно покачал головой:

— Плохо, плохо! Смута распространяется по всей реке. Разбойники завелись на каждом повороте дороги. Мое скромное судно дважды подверглось нападению.

Ван Чао-ли, казалось, сильно заинтересовался. Приподнявшись на локте, он внимательно смотрел на собеседника.

— Нападению бунтовщиков?

— Нет, — нехотя ответил Фу, — не бунтовщиков. Скорее солдат провинциального губернатора.

— Как?

— Повсюду караулы. Ай-ай, как нехорошо! Немного выше Ханькоу они остановили судно, начали стрелять. Я с трудом откупился.

Теперь Ван Чао-ли качал головой:

— Плохо, плохо!

— Трудно быть купцом. В Ичане река перегорожена цепями на баржах, и мне пришлось отдать пять, семь, десять ящиков хорошего япяня, чтобы меня пропустили. Они еще стреляли вдогонку… Ай-ай!..

Фу вздохнул.

— Каковы виды на урожай? — спросил он.

Фу знал, что, хотя Ван Чао-ли будет плакаться долго и монотонно, дела его идут вовсе не плохо. Но вежливость предписывала слушать, и он окутался густым облаком дыма. Ван Ю едва успевал набивать его трубку.

— Ай-ай, плохо! — сказал он сердито, когда Ван Чао-ли замолк. — Подходит пора платить долги. В прошлом году мы давали в долг много товара, много ящиков. Теперь надо платить. Надо проверить наши счета… Каково в деревне?

— Я уже говорил. Кто знает, как платить? Засуха! Мои дети бедны…

— По платить долги обязан каждый!

— Что делать… Можно отсрочить долг…

— Купец ждет год — от нового года до нового года. В прошлом году мы не просили вернуть долг. Но теперь время смутное. Кто знает, когда удастся нам послать сюда еще одну джонку? Ждать больше нельзя, так купцы не делают. Можно разориться.

— Увы, — торжественно сказал Ван Чао-ли, — великий учитель[6] говорит: «Помочь бедняку, простить долг неимущему — вот поступок, истинно достойный царского сына».

— Осмелюсь заметить, — вмешался поэт: — великий учитель говорит также, что самое главное слово в человеческом языке есть слово «взаимность». Не следует никогда делать другим то, чего не желаешь самому себе.

— Истинно так! — сказал Ван Чао-ли. — Но в деревне есть еще кому платить. Вот, например, Ван Ян…

На этот раз насторожился Фу:

— Ван Ян?

— Я говорю о сыне слепого Ван Хэ. Его дом у самой реки.

— Он разбогател?

— Что такое богатство? — философски заметил Ван Чао-ли. — У него есть земля.

— Что мне в этом проку?.. — протянул Фу. Он явно был разочарован.

— Дело не в этом, — продолжал Ван Чао-ли, — а в том, что эта земля его отягощает и вводит в долги. Но я забочусь о своих детях… И, кроме того, его земля клином вторгается между моими владениями. Правда, он продал мне уже треть своего участка, но остальные две трети меня беспокоят. Прорицатель говорит, что на этой земле благоприятный фыншуй, и я хотел бы, чтобы это была моя земля и чтобы мои сыновья похоронили меня там.

Фу спокойно покачал головой. Он сгорал от любопытства узнать, что задумал Ван Чао-ли, но о любопытстве философы говорят, что оно присуще женщине и злому духу. Поэтому Фу молчал.

— Я дам Ван Яну средство заплатить вам свой долг, — сказал Ван Чао-ли, видя, что собеседник не волнуется: — я предложу ему продать свою землю и стать моим арендатором.

— А! — кивнул головой Фу. Он уже все понял.

— Почти вся деревня состоит в аренде у высокоуважаемого старца, — сказал он чуть насмешливо, — и, кажется, этот Ван Ян один из последних, которые держатся за свои клочки земли?

Ван Чао-ли кивнул головой.

— Если я не ошибаюсь, арендная плата составляет треть урожая?

— Треть была раньше, а теперь половина, — поправил его Ван Чао-ли. — У нас так ведется уже три года.

— Половина урожая и много долгов. Большой, почтенный, доход!

Фу многозначительно посмотрел на Ван Чао-ли. Тот и глазом не моргнул.

— Мой доход, — сказал старик, — это выгода и для купца. Как справедливо сказал ученый, так быстро складывающий прекрасные стихи, все на свете основано на взаимности. Если рассчитываться шелком…

— Серебром, почтеннейший, только серебром! Времена смутные, цены на шелк меняются…

— А серебро возрастает в цене?

— Ведь и нам надо платить, о, мудрейший из старых людей! Американцы в Шанхае продают товары только за серебро.

— Хорошо, мы подумаем и о серебре, — благодушно объявил Ван Чао-ли.

Он собирался уже предложить гостям отдохнуть, но поэт, который как будто скучал во время разговоров о торговле, вдруг оживился.