Вадим Васильев - История новоевропейской философии

• Название: История новоевропейской философии
• Автор: Вадим Васильев
• Издательство: МГУ
• Жанр: История
• Год: 2000

Мы предлагаем вашему вниманию цикл лекций "История новоевропейской философии", читавшегося Вадимом Валерьевичем Васильевым на спецотделении философского факультета МГУ в 1999 — 2000 годах. Все, что делает Вадим Валерьевич на наших глазах — предельно просто. Он, как Акопян, закатав рукава, дает нам пощупать каждый предмет. Наш Автор не допускает никакой двусмысленности, недоговоренности, неясности… Он охотно направляет наши руки, и уже и у нас что-то получается… Но как?! Этот вопрос, спустя несколько лет, заставил нас вернуться к распечаткам его лекций и снова окунуться в эпицентр европейского рационализма, ускользающая магия которого остается неодолимой и загадочной. К сожалению, не сохранились аудиозаписи нескольких первых лекций: утеряна Вводная лекция, лекция по Возрождению, большая часть Кузанца, весь Бэкон и начало Декарта. Жаль. Ведь на каждой лекции Васильева есть шанс именно Вам, может статься, прикоснуться к высшему проникновению в новоевропейскую метафизику. Но… "стакан" полон больше, чем наполовину. Запуская сайт, мы выкладываем первую часть лекций этого цикла (до Канта) с дословными распечатками. Если проект привлечет ваше внимание, то впереди нас ждут знаменитые Васильевские лекции по Канту. Мы приглашаем всех желающих принять участие в распечатке аудиозаписей интереснейших лекций университетских преподавателей, а также ищем хорошего специалиста по звукозаписи. Распечатку лекций производили в основном Татьяна Садкова, Ольга Лазарева, Диана Гаспарян и Александр Мацкевич. Редактировали: А. Мацкевич и Д. Гаспарян.

---

Наоборот, он это отрицает! Почему? Казалось бы все так хорошо. Тем более, что в заглавии этого сочинения (в «Метафизических размышлениях») сказано, что в них будет доказываться бессмертие души. А когда его прочитали, то обнаружили, что там собственно нет этого доказательства. И ему резонно возражали: заявлена тема в начале, а нераскрыта. Декарт поэтому и изменил позже название своей работы.

Все дело в том, что признание этого тезиса вступило бы в тяжелейшее противоречие с другими онтологическими постулатами Декарта. Тут мне придется несколько вперед забежать, но я должен все‑таки сейчас сказать о том, что Декарт считает, что если какая‑то вещь существует с необходимостью, то она обязательно должна быть всесовершенной. Почему это так? Да потому, что необходимая вещь (тут разные у него доводы, но, суммируя, так можно сказать) — это та вещь, которая не нуждается ни в чем внешнем для поддержания своего существования. Потому, что если она нуждается в чем‑то внешнем, от чего- то внешнего зависит, то если это «что‑то» исчезнет — сама вещь тоже пропадет; а стало быть она не является необходимой: она может быть, может не быть — это не от нее зависит. Если вещь необходимо существует, то она сама себя воспроизводит (самодостаточна). Если она сама себя воспроизводит, воспроизводит вещность свою, т. е. воспроизводит свою субстанцию, то она может, говорит Декарт, воспроизводить и свои свойства, создавать свои свойства. Тут он приводит такой, несколько старомодный, довод: субстанция, говорит он, обладает большей реальностью, чем свойства субстанции. Если вещь способна свою собственную субстанцию сохранять, поддерживать, воспроизводить, то она тем более способна одарить себя всеми свойствами, какие выражают те или иные совершенства. Короче говоря, если вещь способна к самоподдержанию, она тем более способна к наделению себя всеми совершенствами. Потому что любое совершенство — какой‑то предикат, свойство вещи — менее реальная инстанция, чем субстанция; поэтому ее легче создать. Уж если можно справиться с самосозданием, с субстанциальностью, то тогда уж эта вещь создаст себе и любые свойства. Если же вещь может стать всесовершенной, а ничто препятствовать ей в этом не может (необходимой самодостаточной вещи ничего препятствовать извне не может), то тогда любая необходимая вещь должна быть всесовершенной, что и требовалось доказать. Ничто ей не препятствует быть всесовершенной, она реально может это, она, конечно, таковой и будет.

— А если она захочет себя наделить нехорошими свойствами?

Ну, нехорошими свойствами она себя наделить не может, потому, что нехорошие свойства, это всегда какой‑то недостаток, нехватка чего‑то, а хорошие свойства — наоборот: полота, избыток.

— А, вот, дьявольское могущество…

Дьявольская тема для Декарта не очень характерна, он мало на этот счет рассуждал, но если бы он рассуждал на этот счет, то он бы высказал наверняка какое‑нибудь традиционное суждение, что дьявольская сила не обладает реальной величиной, это бегство в ничто. Любое дьявольское начало предполагает бытие. Дьявол не совершенное существо и в своем бытии он зависит от Бога, он не сам себя порождает, поэтому эта логика здесь неприменима.

— А Бог как всесовершенное существо и включающее в себя все свойства не должно ли включать еще и свойства отличия от других, что утверждает плюрализм субстанций.

Интересный вопрос, но по большому счету может быть только одна субстанция такого рода, считает Декарт. Плюрализм субстанций Декарт понимает весьма специфически: совершенная субстанция может быть только одна. Могут существовать и другие субстанции, но в строгом смысле они субстанциями не являются.

— А необходимая субстанция только одна?

Необходимая субстанция только одна, да, это совершенно четко у него.

— Как здесь можно было бы определить субстанцию?*

Субстанция это то, что обладает самостоятельным бытием и то, что является носителем свойств, вот и все, никаких других импликаций по Декарту в этом понятии нет. Субстанция — это самостоятельная сущность, обладающая самостоятельным бытием и являющаяся носителем качеств.

Так что же мы имеем‑то в итоге? Вот если бы душа была бы бессметна. вернее, с необходимостью бы существовала (бессмертной то ее Декарт считает, но доказывает это совсем по — другому). Из того, что душа бессмертна, заметьте, не следует, что она необходима. А вот из того, что она необходимо существует, следует, что она бессмертна (в смысле обладания вечным существованием), но следует и еще масса вещей. Так вот, среди этих следствий есть то, что она должна быть всесовершенным существом, но. вот мы пришли к этому выводу и теперь мы замечаем явно, что вывод этот находится в вопиющем противоречии с опытом. Потому, что наши души явно не всесовершенны. Кто усомнится в этом, того могу спросить, что, допустим, написано на оборотной стороне крышки этого стола. Знаете, какие там слова написаны? Не знаете. Все, наш интеллект не всесовершенен. Мы не можем проникнуть даже сквозь эту деревяшку (глухой стук) своим умом, так о чем вы вообще говорите?

— Ну, может Вы настолько могущественны, что заставили себя…***

Ну, это слишком изощренная логика, тут мы уже в область гаданий попадаем, где всегда можно.

— А вот существование… модус существования, что он в себя включает; как Декарт считал, что значит существование?

Ну, это для Декарта элементарное понятие, которое он даже не пытался определить, дать дефиницию этому термину — «экзистенция». Поэтому на ваш вопрос можно только интерпретативно ответить — сравнивая его с другими философами. Не думаю, что Декарт сказал здесь что‑то специфически новое, потому, что он этим вопросом специально не интересовался. Ну. данность какая‑то.

— А вот потенциальное существование, это ведь тоже существование?

Да, может быть. Но аристотелевская терминология — различие потенции, акта для него вообще не актуальна, он не приветствует эти термины. Поэтому, чтобы его философию истолковать в аристотелевских терминах надо предпринять серьезные усилия по переводу декартовской терминологии на язык Аристотеля, тогда мы получим какие‑то любопытные результаты. Но вообще, надо сказать, что дихотомия потенции и энергии (или возможности и действительности) — она как будто метлой вычищается из новоевропейской философии; в этих терминах рассуждение никто не ведет из новоевропейских философов — вплоть до Лейбница и особенно Гегеля — вот он опять восстанавливает эти термины (ведь не случайно он так любил Аристотеля, вообще считал, что от Аристотеля и до Гегеля по большому счету ничего серьезного в философии не происходило — странный такой взгляд, но о Гегеле в свое время поговорим.).

— А вот относительно тезиса о Боге ***

Ну, вот именно потому, что бытие Бога — это результат дедукции. Убедиться в том, что Бог существует нельзя интуитивно, считает Декарт, надо дедуцировать его существование и поэтому тезис о его бытии не может претендовать на роль аксиомы — самоочевидного принципа. Но для упрощения этого рассуждения он говорит вначале, что мы можем представить Бога несуществующим. Хотя, строго говоря, мы этого не можем сделать. Мы можем представить Бога несуществующим, по Декарту, но только смутно понимая существо проблемы.

— Значит, интуиция обладает большим приоритетом перед дедуктивным доказательством?*

Да, безусловно. Всякая дедукция должна начинаться с первичных интуиций. Тезис о бытии Бога по Декарту — это теорема. Также, кстати, как и тезис о бытии мира — вот что интересно — тоже теорема. Т. е. получается, по Декарту, что и небытия мира тоже мы представить себе не можем, строго говоря. Что это тоже все для упрощения — он говорит — что мы можем себе представить: мы можем, но смутно, а речь‑то идет об отчетливом преставлении — видите, как все вдруг запутывается.

— Мы можем представить, пока этого не доказали, что сумма углов треугольника какое угодно количество градусов — на это мы не можем как на очевидный факт посмотреть. Но когда мы вывели это как теорему, это становится для нас истинным положением, которым мы пользуемся в дальнейшем.

Да, примерно так говорит Декарт, но все дело в том, что мы можем это на словах. Вот мы говорим, что сумма углов треугольника равна 210*. Вот я говорю, что представляю, что сумма такова. Но в действительности за этими словам (надо ведь отличать слова и понятия) не стоит никакого отчетливого концепта, есть только смутное интеллектуальное пятно, вот и все. Вот отчетливо представить 210* в треугольнике я не могу. Хороший пример, примерно также мы представляем себе и небытие мира и небытие Бога, по Декарту — в нашем исходном акте сомнения. Но проблема‑то в том, что если следовать строгим критериям, то тогда мы должны были бы ясно и отчетливо представлять себе невозможность противоположного и лишь тогда мы могли бы сказать, что это наверняка не аксиома — вот проблема в чем. А если мы смутно представляем себе возможность противоположного, то мы не гарантированны против возможной ошибки, которую мы здесь допускаем. Потом Лейбниц любил приводить эти примеры: вот, например, он говорит: бесконечное движение — и кажется, что мы себе представляем что это такое, какой‑то образ рисуется смутный. А если прояснить это понятие, то окажется, что оно противоречиво, т. е. ясно и отчетливо его представить нельзя. Так может быть и здесь также? Подумайте над этим.