Том Риис - Ориенталист

• Название: Ориенталист
• Автор: Том Риис
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91103-133-6

Биографический роман американского журналиста Тома Рииса посвящен Льву Нусимбауму (1905–1942), бакинскому еврею, принявшему ислам, авантюристу и писателю, издававшему свои книги под псевдонимами Курбан Саид и Эсад-бей. Его главный роман «Али и Нино», бестселлер 1930-х годов, пережил второе рождение в 1970-е и был переведен на сорок языков мира. Однако до расследования Тома Рииса настоящее имя человека, который скрывался под стоящим на обложке книги псевдонимом Курбан Саид, оставалось неизвестным. На примере одной жизни, «исполненной тайн и опасностей», Риис описывает распад Российской империи, судьбы эмиграции в Стамбуле и Берлине, становление фашизма в Германии,

Великую депрессию в США, то есть, по сути, создает собственную версию истории первой половины XX века. Русскому читателю книга будет интересна вдвойне, поскольку касается больной темы национальной политики Российской империи в Закавказье и дает увлекательный пример жизни русского европейца, установившего свои собственные отношения с мусульманским миром и принятого этим миром за своего.

---

Все, о чем я читал, что слышал и о чем размышлял, смешивалось в этих мечтах. Я представлял себе безмерное пространство аравийской пустыни, я видел всадников, их белоснежные бурнусы, которые развевались на ветру, я видел толпы пророков, молящихся, обращавших свои лица в сторону Мекки. Я хотел превратиться в эту стену, в эту пустыню, стать частью этого непостижимого, невероятно сложного рукописного шрифта, частью исламского Востока, всего того, что у нас в Баку было с такой помпой погребено в могиле, под победный барабанный бой европейской культуры.

Стремление идентифицировать себя с исламом и Востоком возникло, когда ему не исполнилось еще и десяти лет. «Я и сегодня не в состоянии понять, откуда это чувство, не могу и объяснить его. Может, я и его унаследовал от безвестного предка? Но я точно знаю, что на протяжении всех моих детских лет мне каждую ночь снились арабские здания. И знаю, что это было самое сильное, самое продуктивное ощущение за всю мою жизнь».

— Лёву все это зачаровывало, но учтите: если еврейский мальчик решал взять себе мусульманское имя и перейти в мусульманскую веру, то здесь, в Баку, это не казалось чем-то невероятным, ужасным, не воспринималось так, как сегодня, — говорила мне древняя старуха, глядя в экран телевизора, где по местной азербайджанской программе показывали ее саму.

Ее прокуренный голос гремел, подобно голосу спортивного комментатора, она прекрасно, хотя и с сильным акцентом, говорила по-английски. Ее звали Зулейка Асадуллаева, и она была кузиной Банин. После того как Сара Ашурбекова, старшая из древних старух с их котами и кошками, умерла в 1999 году, Зулейка оставалась одним из немногих прямых свидетелей досоветской жизни в Баку. Она сказала, что отлично помнит «Леву» Нусимбаума еще маленьким мальчиком.

— Лева был лучшим другом моего старшего брата, — громогласно возвестила Зулейка, — и я вам точно скажу, почему он выбрал себе псевдоним Эсад! Ведь так звали моего старшего брата, в котором Лева просто-напросто души не чаял. Они некоторое время были неразлучны, потому что у Лёвы было мало друзей. Видите ли, его отец не позволял ему никуда отлучаться из дома.

Мы сидели с нею в огромном, «сталинском», помпезном номере-люксе бакинской гостиницы, неподалеку от дворца президента, и отсюда, с балкона, открывался вид на ряды ржавых танкеров и рыболовецких судов, стоявших на якоре на просторах Каспия. Отец Зулейки когда-то был самым богатым нефтепромышленником-мусульманином во всем мире. «Вот Ашурбековы, они, например, не были по-настоящему богатыми, такими, как мы! — вспоминала Зулейка. — Они были всего лишь зажиточными». Герб ее семьи встречался мне на зданиях по всему Баку и в его предместьях: ее отец, Шамси Асадуллаев, был известным филантропом. Подобно многим другим, Асадуллаевы в 1920 году покинули пределы страны, спасаясь от революции, и Зулейка в полной безвестности прожила за пределами Азербайджана почти восемьдесят лет — поначалу в Турции, а затем где-то в пригороде Вашингтона. И вдруг уже на девятом десятке вернулась домой, чтобы стать местной знаменитостью, — по приглашению той самой страны, которая сделала ее родственников изгнанниками. Теперь она появлялась в городе во время ежегодных мероприятий, когда в Баку съезжались лоббисты и представители ведущих нефтяных компаний со всего мира. Быть может, Зулейка была для них своеобразным талисманом. «Если я расскажу вам о моей жизни, Том, вы мне не поверите! Скажете, что я говорю неправду» — так обычно начинала она свое очередное повествование, время от времени показывая на телевизионный экран, где можно было видеть, как она встречается с президентом Азербайджана или с представителями различных нефтяных компаний.

Зулейку вовсе не удивляло, что Лев принял исламскую веру и, описывая историю своей семьи, внес туда собственные изменения:

— Перейти в мусульманство в том смысле, в каком моя семья была мусульманской, означало стать частью всемирной, всеобъемлющей религии, уважать традиции, однако это отнюдь не означало преклоняться перед догмой, — сказала она.

Она добавила, что отец не разрешал им с сестрой носить чадру — разве только на похоронах:

— Он видел в этом признак отсталости, а в нашем исламе не было ничего отсталого. Ведь тогда он был не такой, как сегодня: все эти жуткие фундаменталисты ничем не лучше нацистов или большевиков… Нет-нет, в то время в отождествлении себя с исламом не было ничего жесткого, косного — совсем наоборот! Вот большевизм, эта анти-религия современности, он был жестким. Мы, напротив, оставались открытыми всем культурным течениям, которые существовали вокруг нас в среде, где мы родились.

Зулейка пообещала мне, что поищет переписку своего брата Эсада со Львом, и на следующий год, когда я приехал к ней в пансион для престарелых в пригороде Вашингтона, я еще раз поднял этот вопрос. Она показалась мне сильно одряхлевшей, хотя пообещала ради меня пустить в ход связи с президентом Азербайджана, когда в следующий раз поедет на родину. Тем же летом она скончалась, успев, правда, еще раз побывать в Баку. Так что сегодня, насколько мне известно, никого из потомков первых бакинских «нефтяных королей» в живых не осталось, — по крайней мере, тех, кто по возрасту мог сохранить воспоминания о том времени.

Лев нередко воспевал мир нефтяных магнатов, но в юные, проведенные в отчем доме годы он при всяком удобном случае спасался от него, находя себе прибежище в старом городе, где ощущался дух Древнего Востока. Прохаживаясь по мощным укреплениям ханского дворца, он воображал себя героем, способным защитить себя самостоятельно, а не с помощью полудюжины телохранителей и няньки. «На стене, — вспоминал он, — над величественной аркой портала был таинственный, сложный орнамент, древняя восточная вязь. Огромные, непонятные буквы и тонкий, изящный орнамент. Я разглядывал их, нередко впадая в состояние медитации, мечтательное, подобное трансу. Это состояние истинного блаженства длилось часами. Вернувшись же домой, я превращался в ленивого, болезненного, никчемного подростка».

Льва весьма интересовали всевозможные малые народы Азербайджана. Как только отец разрешил, он в сопровождении телохранителей и фрау Шульте стал совершать поездки в места, где мог с ними познакомиться. Для этого достаточно было проехать несколько часов верхом, ведь Азербайджан — страна не слишком большая. Правда, и в первой книге Льва «Нефть и кровь на Востоке», и в последовавших за нею «Двенадцати тайнах Кавказа» зачастую трудно понять, где заканчивается личный опыт Льва и начинается его пылкое воображение. Он писал, например, о племени, напоминавшем амазонок: мужчинам там не разрешалось работать, женщины же ходили с оружием, сами выбирали для себя сожителей и носили не юбки, а штаны. Писал о хевсурах, голубоглазых, рыжеволосых горцах, которые утверждали, что их предками были крестоносцы; они все еще носили кольчуги, прямые мечи и небольшие круглые щиты с изображенными на них крестами[33]. Рассказывая о них, Лев почти наверняка смешивал то, чему был свидетелем, с тем, о чем лишь читал или слышал от других. Районы, находившиеся на расстоянии дневного конного перехода от Баку или от Тбилиси, представлялись горожанам дикими и экзотическими, а обычаи горцев давали пищу для бесконечных пересудов, слухов и сплетен.

Во время путешествий на юг от Баку Лев познакомился с айсорами, потомками жителей Ассирии, чьи лица казались ему похожими на изображения в древних каменных храмах. При поездках на север, на территорию бывшего Кубинского ханства, он впервые встретился с теми, кто особенно повлиял на него, еврейского мальчика, который стремился стать мусульманским воином, — горскими евреями Азербайджана. Они носили кинжалы, сапоги и меховые шапки — точь-в-точь как их соседи-мусульмане, так что их невозможно было отличить друг от друга. «У них всегда было оружие, — одобрительно отмечал Лев, — как и другие горские кланы, они пасли овец, однако были не только пастухами, кочевниками, но и воинами, даже разбойниками, которые грабили купеческие караваны на границе с Персией». Для большинства евреев-ашкенази, перебравшихся в Баку из черты оседлости, эти местные евреи были явлением поразительным. Флора Бененсон с восторгом писала о том, что азербайджанских евреев «в их восточных одеяниях трудно было счесть за евреев; они выглядели едва ли не большими казаками, чем сами казаки, причем у любого мужчины обязательно был острый кинжал, а их женщины, укутанные с головы до ног в одежды из плотной ткани, носили филигранные украшения — их, правда, редко можно было видеть на улице».

Лев с увлечением погрузился в изучение различных теорий, посвященных происхождению горских евреев. Оно было предметом исследований многих историков и этнографов, а в период нацизма даже представители СС поучаствовали в полемике относительно судьбы горских евреев. Согласно некоторым теориям, это остатки одного из исчезнувших колен Израилевых или потомки иудеев времен Вавилонского пленения, которые много веков провели в Персии, прежде чем переселились на север, в Азербайджан. Язык, на котором говорили многие горские евреи, представляет собой средневековый диалект фарси, что придает этой теории известную обоснованность. Когда я брал интервью у старейшин горских евреев в Кубе и спросил, откуда родом их предки, они все сразу же показали на юг.