Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 15. Разгром

• Название: Собрание сочинений. Т. 15. Разгром
• Автор: Эмиль Золя
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1964

В «Разгроме», который является логическим завершением «Ругон-Маккаров», хотя формально серия заканчивается романом «Доктор Паскаль», писатель стремится, как он указывает в подготовительных материалах, поведать «правду о страшной катастрофе, от которой Франция могла погибнуть». Золя отмечает, что капитуляция и пленение восьмидесятитысячной армии Второй империи — это такое ошеломляющее поражение, равного которому страна не знала. Франция в силу целого ряда глубоких социальных и политических причин должна была неминуемо пережить этот позор. «Я хочу, — говорит Золя, — вскрыть причины разгрома и показать, почему нация с таким героическим прошлым неудержимо катилась к Седану».

---

— Вот он рассуждал здраво. Да, один он все предвидел… Помнишь, Жан, что он говорил под Мюлузом месяц тому назад?

— Да, правда, — подтвердил Жан, господин Вейс сказал, что нас разобьют.

Им вспомнилась тревожная ночь, тоскливое ожидание, поражение под Фрешвиллером, уже мелькавшее в мрачном небе, когда Вейс высказывал свои опасения: Германия подготовилась к войне, она нашла лучших военачальников, лучше вооружена, охвачена порывом патриотизма, а Франция напугана, застигнута врасплох, ввергнута в хаос, отстала, развращена, у нее нет ни полководцев, ни солдат, ни вооружения. И страшное предсказание сбылось.

Вейс поднял трепещущие руки. Его лицо, похожее на морду доброго пса, выражало глубокую скорбь.

— Эх, я отнюдь не торжествую, что оказался прав, — пробормотал он. — Я только простой человек, но ведь все так ясно, когда знаешь, в чем дело!.. Даже если нас поколотили, можно все-таки перебить немало этих проклятых пруссаков. Вот в чем утешение; думаю, что мы здесь погибнем, но пусть погибнут и пруссаки, побольше пруссаков, столько, чтобы покрыть ими всю эту землю!

Он встал и показал на долину Мааса. Его большие близорукие глаза, помешавшие ему служить в армии, засверкали:

— Черт возьми! Будь моя воля, я пошел бы воевать!.. Не знаю, оттого ли, что они сейчас хозяйничают в моих краях, в Эльзасе, где казаки в свое время натворили столько бед, но как подумаю о пруссаках, представлю их себе у нас, в наших домах, — меня охватывает бешеное желание перерезать десяток… Эх, если б меня не освободили от военной службы, если бы я был солдатом!

Он помолчал и прибавил:

— А впрочем — как знать?

В его словах таилась надежда, потребность даже самых отчаявшихся людей верить в еще возможную победу. Морис, уже стыдясь своих слез, слушал его, цеплялся за эту мечту. И правда, ведь накануне пронесся слух, что Базен в Вердене. Судьба была обязана сотворить чудо ради Франции, которую она так долго венчала славой!

Генриетта молча вышла и, вернувшись, нисколько не удивилась, увидев, что брат встал, оделся и готов идти. Она хотела непременно накормить его и Жана. Им пришлось сесть за стол, но куски застревали у них в горле, их тошнило, они еще не пришли в себя после долгого сна. Жан, как всегда предусмотрительный, разрезал хлеб на две части, положил половину в ранец Мориса, а другую — себе. Вечерело. Надо было уходить. Генриетта остановилась у окна и смотрела на прусские войска, на этих черных муравьев, которые все лезли по холму Марфэ и мало-помалу терялись в темнеющей дали. Вдруг невольно она воскликнула:

— Ах! Война, проклятая война!

Морис сейчас же подхватил, смеясь:

— Как, сестренка! Ты хочешь, чтоб мы сражались, а сама бранишь войну?!

Генриетта обернулась и со свойственной ей прямотой ответила:

— Правда, я ее ненавижу, я нахожу ее несправедливой и гнусной… Может быть, просто потому, что я женщина. Эта бойня меня возмущает. Почему не объясниться и не прийти к соглашению?

Жан с присущим ему добродушием одобрительно кивнул головой. Ему, необразованному человеку, казалось, что нет ничего легче, как прийти всем к соглашению, надо лишь все толком обсудить. Но Морис, снова поддавшись модным научным теориям, считал, что война необходима, что война является самой жизнью, законом мироздания. Ведь это жалостливый человек придумал справедливость и мир, а бесстрастная правда — ноле вечной битвы!

— Прийти к соглашению? — воскликнул он. — Да, через века. Если все народы сольются в единый народ, тогда, пожалуй, еще можно предположить наступление золотою века; да и то, разве конец войн не станет концом человечества?.. Я сейчас был болваном; да, надо воевать — таков закон!

Он тоже улыбнулся и повторил слова Вейса:

— А впрочем, как знать?

Он снова поверил в живучую мечту, уступая потребности ослеплять себя надеждой со свойственной его чувствительным нервам страстью к болезненным преувеличениям.

— Кстати, — весело спросил он, — где наш двоюродный братец Гюнтер?

— Он в прусской гвардии, — ответила Генриетта. — А разве она стоит здесь?

Вейс развел руками, за ним оба солдата; никто не мог ответить, ведь даже генералы не знали, какие неприятельские части стоят перед ними.

— Пойдемте, я вас провожу! — сказал Вейс. — Я сейчас узнал, где стоит сто шестой полк.

Он объявил жене, что не вернется домой, а переночует в Базейле. Недавно он купил там домик и теперь заканчивал его устройство, собираясь прожить в нем до наступления холодов. Домик находился рядом с красильней, принадлежавшей Делагершу. Вейс беспокоился о припасах, которые он уже отнес в погреб, о бочонке вина и двух мешках картофеля; он был уверен, что, если дом будет пустовать, его разграбят мародеры, а он это предотвратит, проведя ночь в Базейле. Он говорил, а жена пристально смотрела на него.

— Будь спокойна, — с улыбкой прибавил он, — я хочу только уберечь наше добро. И обещаю тебе: если на деревню нападут, если будет угрожать какая-нибудь опасность, я сейчас же вернусь.

— Ступай, — сказала Генриетта. — Но возвращайся поскорей, а то я за тобой приду.

У дверей Генриетта нежно поцеловала Мориса, протянула руку Жану и на несколько секунд задержала его руку в дружеском пожатии.

— Поручаю вам брата… Он мне рассказал, как вы заботились о нем, и я вас очень полюбила.

Жан так смутился, что только пожал эту маленькую, хрупкую, но крепкую ручку. И опять Генриетта показалась ему такой же, как в первый раз: волосы у нее цвета спелого овса, и вся она такая легкая, так кротко улыбается в своем самоотречении, что от нее в воздухе веет лаской.

Они вышли в темнеющий город. Узкие улицы уже утопали в сумерках, мостовые кишели черной толпой. Почти все лавки закрылись, дома казались мертвыми, а на улицах была давка. Тем не менее Жан, Морис и Вейс без особого труда дошли до площади Ратуши, как вдруг им встретился Делагерш, который, любопытствуя, шнырял по городу. Он сразу окликнул их, казалось, был очень рад видеть Мориса и рассказал, что как раз сейчас проводил капитана Бодуэна до Флуэн, где стоит 106-й полк; Делагерш, по обыкновению, был всем доволен, по еще больше обрадовался, узнав, что Вейс намерен ночевать в Базейле: сам он тоже решил провести ночь в своей красильне, чтобы поглядеть, что произойдет.

— Поедем вместе, Вейс!.. А пока дойдем до субпрефектуры, может быть, увидим там императора!

Едва не удостоившись чести побеседовать на ферме в Бейбеле с Наполеоном III, Делагерш постоянно думал о нем и теперь повел к субпрефектуре даже Мориса и Жана. На площади кучками стояли зеваки; они шепотом переговаривались; время от времени стремительно мелькали испуганные офицеры. Деревья серели в унылых сумерках, слышался глухой шум Мааса, протекавшего справа, у самого фундамента домов. В толпе рассказывали, как император с трудом решился покинуть Кариньян накануне, часов в одиннадцать вечера, наотрез отказался ехать дальше, к Мезьеру, и пожелал остаться в опасном месте, чтобы поддержать дух утомленных войск. Одни говорили, что императора здесь уже нет — он бежал, оставив вместо себя офицера, переодетого в мундир императора, поразительно на него похожего, — это и обмануло армию. Другие клялись, будто видели, как во двор субпрефектуры въехали повозки, нагруженные императорской казной, — там было сто миллионов золотом, новенькими двадцатифранковыми монетами. На деле это оказалось только имуществом императорской штаб-квартиры: шарабан, обе коляски, двенадцать фургонов, поезд которых вызвал такое возмущение в деревнях Курсель, Шен и Рокур. Все это вырастало в воображении жителей и превращалось в огромный обоз, который преграждал дорогу армии и наконец попал сюда, всеми проклинаемый, позорный, скрытый от взоров за кустами сирени в саду субпрефекта.

Делагерш становился на цыпочки, заглядывал в окна первого этажа, а рядом с ним бедная поденщица, жившая по соседству, сгорбленная старуха с узловатыми руками, изуродованными работой, бормотала сквозь зубы:

— Император!.. Я все-таки хотела бы увидеть какого-нибудь императора… да… только посмотреть…

Вдруг Делагерш схватил Мориса за руку и воскликнул:

— Вот он!.. Там, посмотрите, в левом окне… Да, я не ошибаюсь, я видел его вчера совсем близко, я его хорошо узнаю… Он приподнял занавеску… Да, он! Видите? Бледное лицо! Он прижался лбом к стеклу.

Старуха услышала и так и осталась, разинув рот. И правда, за стеклом показалось, как видение, мертвенное лицо; потухшие глаза, искаженные черты, поседевшие усы — все выражало смертельную тоску. Старуха остолбенела, но сейчас же повернулась к нему спиной и отошла, махнув рукой с величайшим презрением.

— И это император? Ну и чучело!

Поблизости стоял зуав, один из тех бежавших солдат, которые не торопились догнать свой полк. Он размахивал своим шаспо, бранился, грозил и сказал товарищу: