Петер Маргинтер - Барон и рыбы

• Название: Барон и рыбы
• Автор: Петер Маргинтер
• Издательство: Фантакт
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85976-050-7

Петер Маргинтер (р. 1934) — один из наиболее читаемых современных австрийских писателей. На русском языке публикуется впервые.

Причудливый круговорот событий и приключений, в который попадают герои романа «Барон и рыбы», столкновение реального и гротескно-фантастического, примиренных иронией автора (ощутимой уже в названии книги), вероятно, напомнят русскому читателю произведения Гофмана или Людвига Тика.

---

Герои Петера Маргинтера олицетворяют это бытие одновременно вовне и снаружи, в кругу чисто эмпирической реальности, пронизанной вымышленными, имажинерными ситуациями и ими размыкаемой, и в волшебном (или гротескно-подавляющем, как у Кафки) сне, разворачивающемся в подчеркнуто реальных измерениях, порой предельно заземленных, связанных с мельчайшими и низкими подробностями быта.

Роман «Барон и рыбы» открывается читателю сразу в нескольких ключах. Вне всякого сомнения, в романе сильна сатирическая интонация, связанная с традицией (Гоголь, Гофман) выворачивания наизнанку привычных и одновременно абсурдных форм существования «благоустроенного государства» (история отношений Симона Айбеля с его начальством, гротескно обыгрываемая ситуация строгой секретности в делопроизводстве Министерства внутренних дел и т. п.). Достается и австрийцам, которых автор (устами барона) определяет как упитанный и воспитанный народ, с ворчанием поддерживающий либо правящую партию, в надежде, что та ничего не будет менять, либо оппозицию, в надежде, что та ничего не сможет изменить.

Одновременно роман Петера Маргинтера — от предыстории и имен героев до событий, сюжетных поворотов, мест действия — пронизан алхимической тематикой и символикой (аналогию можно обнаружить в романе Густава Майринка «Голем» (1915), сложно выстроенном на цветовой, фигурной, числовой символике каббалы). И девиз рода Кройц-Квергеймов («Сойди вглубь земли. Очистившись, ты отыщешь сокровенный камень»), и само путешествие барона (по воде — в далекую Шотландию за поддержкой и помощью к буйному и древнему роду Маккилли, по воздуху — на борьбу с австрийскими властями, отнявшими по ложному навету сокровища и коллекции барона, под землей — в поисках небывалого чуда, поющих рыб) представляет собой известные из алхимической философии стадии на пути к высшей мудрости — к философскому камню. Любопытна в этом смысле одна из ключевых сцен романа: в глубокой подземной пещере барон и Пепи, его черный слуга, занимаются, казалось бы, вполне прозаическим и земным делом: Пепи старательно записывает мелодии, издаваемые таинственными обитателями подземного озера, а барон, при помощи фотоаппарата старинной конструкции, пытается, как истинный ученый, сфотографировать загадочных существ. Внимательному читателю эта сцена говорит и о другом. В романе уже мелькнула фамилия Михаэля Майера, автора стародавней магической книги «Аталанта фугиенс» (1617) (См. прим. {68}). Барон вместе с Пепи пытается совершить то, к чему устремлена книга Майера: соединить мелодию (звук), ее запись (знак) и изображение поющего (образ) в одно целое, в Высшую субстанцию. Барону удается достичь высшей мудрости лишь в конце романа: он пройдет несколько стадий трансмутации (уменьшение под микротором, самопроизвольное превращение в рыбу, перенос «Я», «Персоны» в искусственное тело). На мой вкус, заключительные страницы романа менее удались Петеру Маргинтеру. Здесь вымысел, сказка слишком явственно вступает в свои права, не подсвечивается реальностью, не ведет с ней полную юмора и тончайших нюансировок игру — и проигрывает в занимательности («а что же дальше?» — этот вопрос снимается скороговоркой перечисленными научными успехами перерожденного барона), в многозначности (завершающие роман авторские рефлексии вперемешку с цитатами из Сартра, Хельмута Плесснера и Новалиса не спасают ситуации) и, что, на мой взгляд, особенно важно, в юморе (серьезно-торжественный тон исключает улыбку, ведь, по известному выражению Роберта Музиля, столкнувшегося с аналогичной проблемой, «мистики не смеются»).

Есть в романе еще один сквозной персонаж — упоминавшийся уже секретарь барона Симон Айбель, с историей которого Маргинтер связывает многие из дорогих ему идей и представлений. Симон, вполне обычный и конкретный молодой человек, что называется, «представитель своего сословия» (вспомним родительские письма, их тональность, стилистику и тематику, предупреждения «яблочку», падающему слишком далеко от «яблони»), с помощью встречающихся на его пути людей, а затем и самостоятельно обнаруживает в себе магические, сверхчеловеческие качества. Ему открывается возможность божественного пресуществления, состояния абсолютной свободы, доступной только богам, а не человеку. И Симон принимает «сверхчеловеческое» и одновременно очень человеческое решение: он отказывается от божественного дара. Стремление к истине и совершенству для него дороже и ценнее, нежели обладание истиной и совершенством: ведь совершенство (завершение) есть смерть, окончание движения, неподвижный Абсолют.

Любопытна и другая сторона в истории Симона. Герой дерзко «показывает нос» еще одной, достаточно низменной, но тоже «совершенной», завершенной, статической форме существования — он оставляет чиновничью службу, порывает с наскучившей и бессмысленной иерархией, в которой мог рассчитывать на довольно высокое место. Эта история — своего рода обратное отражение истории автора. Петеру Маргинтеру, в 1971 г. поступившему на дипломатическую службу (он работал в австрийских посольствах в Турции и в Англии, а сейчас возглавляет «Австрийский институт культуры» в Лондоне), стать свободным художником не пришлось. В одном из своих эссе (1982) он подробно и не без привкуса горького юмора размышляет об этом так:

«Я — один из 2.000 (двух тысяч) современных австрийских писателей, хотя… 2.000 писателей — цифра лишь относительно огромная, ведь филателистов и альпинистов в Австрии наверняка много больше. Писатель в Австрии — не «настоящая», не заслуживающая общественного уважения профессия. Моя жалость к самому себе, однако, не заходит столь далеко, чтобы я стал утверждать, будто среди австрийцев распространена неприязнь по отношению к своим писателям. Просто дело, к сожалению, обстоит так, что все твои друзья и знакомые поддерживают тебя морально и даже выказывают радость, если ты сотворишь что-либо пристойное, однако при этом они воспринимают писательство как один из видов приятного, ни к чему не обязывающего и небесполезного хобби…

Писатель исходит из того, что обществу нужны плоды его труда, и те, кто, в свою очередь, пишет о писателях и о плодах их труда, совершенно безответственным образом укрепляют его в этом заблуждении… Особенно комично выглядит в этой связи расхожая в писательских кругах гипотеза, в соответствии с которой, прекрати они все в один прекрасный день писать, тут же разразится национальная катастрофа. Конечно, будет жаль, если кто-то, кто писать умеет, писать вдруг перестанет. И все же это нанесет вред прежде всего ему самому…

Существуют достаточно уважительные причины для сексуального воздержания, однако человек, который воздерживается от реализации особенностей своего мозга, совершает нечто вроде частичного самоубийства. Нам, писателям, как мне кажется, нужно смириться с тем, что общество очень длительное время способно удовлетворять свою потребность в чтении за счет того, что написано до нас. Единственная категория людей, которых забастовка писателей убила бы или, по крайней мере, заставила бы сменить профессию, — это литературные критики.

В самом деле, австрийский писатель загнан в шизофреническое положение: с одной стороны, ему внушают, подтверждая это всякого рода премиями и стипендиями, что без него людям не обойтись, с другой же стороны, ему трудно найти форму существования, при которой его писательство уживалось бы с обыденной жизнью и ее требованиями.

Особо ценимые у нас 150 авторов, как я слышал, — свободные художники, для большинства же из нас, в том числе и для меня, писательство остается побочным занятием, которое всерьез воспринимает только налоговая инспекция. Другие же люди поздравляют нас с "отличным хобби", словно мы разводим канареек или занимаемся во время отпуска любительской фотографией, и даже не догадываются, сколь горек этот комплимент. Помочь бы могла, пожалуй, демифологизация отношения к литературе. Многие австрийцы, давно утратившие веру в младенца Христа и в то, что детей находят в капусте, по-прежнему принимают за чистую монету сказочку о поцелуе, которым музы отмечают истинного писателя, равно как и сами писатели все еще верят в то, что они вносят свой неоценимый и неоцененный окружающими вклад в культуру. Писатель — это человек, которому время от времени приходят в голову мысли, и он просто делает из них свои произведения, если у него найдется на то достаточно времени и немного покоя, и делает он это, если способен или считает что способен, с большой охотой».

Австрийский писатель Петер Маргинтер и с большой охотой, и с большим умением, выдумкой, юмором, в котором звучат (особенно в книгах семидесятых годов) абсурдистские интонации, вводит в наш культурный обиход своих чудаковатых и симпатичных героев, вводит свое, как утверждают знатоки, «чисто австрийское» отношение к творимой и творящейся жизни, к миру реальности, в который погружена ртуть нашего сознания. В повести «Трактир "Прекрасней не бывает"» (1978), сложно замешанной на мифологической (античной и христианской) символике, есть ироническая, выворачивающая наизнанку известное утверждение Лейбница сцена, на мой взгляд, многое об этом отношении говорящая: завсегдатай трактира, который скептически относится к качеству подаваемой ему еды и ожидает, что найдет в супе непременный волос, обнаруживает в тарелке целый пучок волос. «Клиент торжествует, поскольку еда на самом деле еще хуже, чем он ожидал, однако он убежден, что нет смысла перебираться в другое заведение. Мир хоть и плох, но это все же лучший из возможных миров».