Вера Чайковская - Тышлер: Непослушный взрослый

• Название: Тышлер: Непослушный взрослый
• Автор: Вера Чайковская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03368-9

Александр Тышлер (1898–1980) — художник удивительного таланта и человек уникальной самобытности, до сих пор не занявший подобающего места в отечественной и мировой культуре. Вместе со своим бурным столетием он пережил минуты высокого воодушевления и трагического разочарования, но всегда сторонился властей предержащих. Он был в числе немногих художников эпохи, кто искал в искусстве новые пути. Долгие годы он был известен только как театральный художник и почти не показывал своих работ публично. Его немногочисленные выставки 1960–1970-х годов потрясли зрителей неожиданностью композиций, необыкновенной музыкальностью и фантастичностью живописных полотен, графики и скульптуры.

Автору — искусствоведу и прозаику Вере Чайковской — по крупицам удалось создать яркое жизнеописание и представить нам красивого, легкого, веселого выдумщика и сосредоточенного, до фанатизма трудолюбивого мастера, который от юности до преклонных лет пронес в своем творчестве энергию, любовь, порыв…

---

«Господняя воля» толкала Флору к Тышлеру и Тышлера к Флоре. Это было последней каплей, после которой последовал развод.

В 1958 году (не весной ли, не в марте, когда в письмах Тышлера к дочери появились какие-то новые «живые» нотки?) Флора ему позвонила и предложила деловую встречу. Она собирается написать о нем книгу. Есть заказ.

Они встретились. И… и Тышлер понял, что тешил себя иллюзией, думая, что он Флору забыл. «Единственных» не забывают.

Через некоторое время, написав по просьбе Флоры краткую автобиографию, он отметит в ней некие «лакуны»: «Чувствую, что пропустил какие-то важные события в моей жизни. Например, знакомство с Вами…»

Это знакомство было важнейшим фактом его внутренней жизни, а он писал ее — «эпическую» версию. Внутреннюю жизнь помогут понять сохранившиеся письма к Флоре Сыркиной[206].

От постоянно теперь болевшей Насти появление Флоры (которая с ней не встречалась и в дом не приходила) все же не укрылось. Бедная Настя даже попросила приехавшую погостить Беллу (с которой была в многолетней ссоре!) поговорить с отцом о Флоре. Но разговор ни к чему не привел. Тышлер утверждал, что встречи деловые, что он — персонаж Флориной книги…

Новая встреча, как и первая, отмечена графической «вехой» с символическим подтекстом. Существует работа, нарисованная черной масляной пастелью, «Девушка и ангел», помеченная 1958 годом. В тонком «камейном» профиле задумавшейся девушки узнается Флора в образе Дездемоны из эскизов к «Отелло» 1944 года. Только головка девушки повернута влево, а не вправо. За ней — некая вариация библейского мотива «лестницы Иакова» — юный крылатый ангел взбирается вверх по лестнице.

В эскизе словно бы зафиксировано тышлеровское «смятение чувств» — внезапное ощущение «чудесного спасения», затаенная грусть, сожаление о былом и абсолютная невыразимость того, что с ним произошло.

Любовные отношения после десятилетней разлуки возобновились не сразу. Флора, сделав первый шаг, ждала, как будет вести себя Тышлер. А он, вероятно, тоже не сразу решился признаться себе, что теперь им больше не расстаться (хотя интуиция, выразившаяся в рисунке 1958 года, ему об этом говорила). Он по-прежнему не мог оставить Настю. Однако это теперь было почти неважно.

Девушка и ангел. Вариация на тему Флоры-Дездемоны. Бумага, масляная пастель. 1958 г.

Приведу одно сохранившееся тышлеровское письмо 1959 года, написанное перед отъездом в Верею, куда Флоре (из-за Насти) путь был заказан:

«Дорогая Флорочка!

Хочу заполнить свободную минуту Вами. Вчерашняя встреча наша вдохновила меня, приободрила, и я, даже несмотря на ряд неприятностей, уезжаю в хорошем настроении. Человеку, покуда он тянет ноги, это необходимо. Очень хорошо, что и Вы не грустите, в общем мы — романтики, а если это отнять, то останется одна профессия и стаж. Какая ерунда! Ну, так вот, я крепко, крепко Вас целую, мой милый.

Ваш А. Т.».

Характерно это «мой милый», где словно недописано словечко «ангел». Позже, в одной из записок ей в больницу, он так и напишет: «Мой дорогой Ангел!!!» В ранних письмах он это слово опускает, но оно незримо витает в его отношении к Флоре и их встрече.

В 1960 году Флора отправилась в писательский Дом творчества в Малеевку писать книгу о «Гонзаго», и Тышлер атакует ее письмами.

Вот, по всей видимости, первое из этих «апрельских» посланий. (Оно без даты.)

«Дорогая моя Флорочка!

Ой, как без Вас скучно, грустно. Исчезла моя модель, на которую я только смотрю, но не рисую. Видимо, такой творческий метод тоже возможен. Но когда я работаю, Вы всегда со мною. Напрашивается слово — вдохновение — не люблю я это слово. Зрительно оно выглядит примерно так. После Вашего отъезда не работаю — чувствую себя неважно. Делал снимок почек, завтра узнаю, какое количество камней я тащу на моей „каторге“. Флорик, Вы уже, вероятно, освоились в новом доме. К Вам уже, наверное, кто-нибудь прилип. Я имею в виду и женщин. В Москве хорошо, весна, и я уже думаю о своих родных местах (о Верее. — В. Ч.) и о Вас думаю и вижу Вас ясно — ясно и даже слышу Вас… Родной мой, Вы посланы мне природой, искусством моим. И как хорошо, что Вы живете, что я иногда Вас вижу. Я довольствуюсь этим малым, ведь и этого могло не быть. Обнимаю Вас, моя дорогая Фауночка. Крепко, крепко целую.

Ваш Тышлер».

В письме поражает смесь бытовых подробностей («снимок почек»), шутливости («Фауночка»), мужской ревности («кто-нибудь прилип») и высокого настроя чувства, романтической убежденности в его «неслучайности» («Вы посланы мне природой, искусством моим»). А также некоего «смирения», которому научили годы разлуки («я довольствуюсь этим малым, ведь и этого могло не быть»).

По сути, ситуация и сейчас «безысходна» — Тышлер по-прежнему с Настей. И Флора, наученная прошлыми терзаниями, медлит, не спешит с ответом…

В следующих письмах Тышлер, не слишком любящий углубляться в себя, все же делает попытку понять и выразить словами то, что с ним происходит, немного шутливо, но и очень серьезно.

Письмо от 12 апреля 1960 года:

«Флорочка, милая!

Очутился на почтамте[207] — вижу все пишут письма, почему же я должен быть в стороне от общего ритма сосредоточенных умиленных лиц. Сегодня в Москве такой день, что просто не понятно, почему мы не бродим по Москве, не сидим в кафе и не смотрим друг другу в лицо? Настроение у меня, не бог весть какое. Я, конечно, отвлекаюсь всякой чепухой, но все же чувствую, что где-то как-то „ранен“. Ну, вот, миленькая моя, не буду Вам портить Ваше хорошее самочувствие, которое Вы, вероятно, уже обрели. В Москве Вы разбрасывали свои эмоции, а сейчас Вы собираете их в единый кулак. В общем, правильно, что Вы там. Скоро и я последую Вашему примеру и уеду к себе. Но как подумаю, что опять долго не увидимся, грустно становится. Думаете ли Вы над книгой обо мне. Не спешите, пишите ее смело — я вижу ее поэтичной, острой, без оглядки во все стороны, как это часто бывает…»

В сущности, это признание. Хочется сидеть с ней в кафе и смотреть в лицо. В 1946 году, незадолго до разрыва, он писал о своих «переживаниях», теперь он определяет свое состояние так — «ранен».

Маяковский некогда сказал о таком состоянии определеннее: «навек любовью ранен». Но эта «рана» оживляет жизнь, особенно же радуют мысли о Флориной книге…

Должна сказать, что ни «острой», ни «смелой» — книга о Тышлере не получилась. Писалась очень осторожно, впрочем, иную бы просто не пропустили. Да Флора и не из тех, кто пишет «остро». Она вполне «академический» исследователь.

Следующее письмо — новая волна нежности и умиления (от 16 апреля 1960 года):

«Несколько дней, как я не пишу Вам, и такое чувство у меня, как будто я перестал молиться. Человек к хорошему, к тому, что ему приятно, быстро привыкает. За это время ничего особенного в моей жизни не произошло. Снимок получился хороший, никаких камушков не обнаружено, но все же самочувствие неважное».

Далее Тышлер пересказывает письмо одного американца, который в журнале увидел воспроизведение «Девушки под кровлей» и влюбился в работу.

«Девушку» Тышлер писал с молодой Насти. Теперешняя, совсем больная Настя стояла между ним и Флорой. Но он был к ней привязан и вложил когда-то эту привязанность в работу…

Завершается письмо в обычной тышлеровской полушутливой, а на деле очень серьезной манере: «Смотрите, не сходите с ума и не толстейте, а, впрочем, мне все равно, лишь бы Вы были».

Следующее письмо от 21 апреля:

«Дорогая Флорочка!

После небольшого перерыва я почувствовал, что я в долгу у Вас. Хочется Вам писать, писать, что-то рассказывать, на что-то жаловаться и делиться хорошим, хотя последнего маловато. Все это, конечно, говорит о том, что Вы мне близки и без Вас трудно».

Важное признание. Тышлер понимает, что вся его душевная и творческая жизнь начинает вращаться вокруг Флоры, связана с ней.

А ведь у Тышлера всегда было две возможности: устойчивый домашний быт и мир «цыганских» страстей, уводящий от дома. С Флорой обе эти возможности неожиданно совпали. Она входит в детали его быта. И она понимает его творчество, он может ей о нем писать: «Все это время много работал, сделал много хорошего, много сомнительного. Но сомнительное пойдет в переделку. Количество зрителей, желающих попасть ко мне, увеличивается, но я слушаюсь Вашего совета и попридерживаю их». (К этому месту Флора делает примечание: «В ту пору, когда Тышлер был на полулегальном положении, я просто боялась за него. Он мог что-то не то сказать, а стукачей в те времена было видимо-невидимо».)

Отмечу, что тут впервые возникает некая коллизия, связанная с «вторжением» Флоры в тышлеровскую жизнь.

Старые друзья художника, дочь Белла, некоторые искусствоведы будут обвинять Флору в том, что она ограничила тышлеровское общение с друзьями, художниками, зрителями. Как выразился один из друзей дома: «При Насте все кипело, при Флоре все обезлюдело».