Герман Гессе - Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи

• Название: Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи
• Автор: Герман Гессе
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0315-2

Первый том четырехтомного собрания сочинений Г. Гессе — это история начала «пути внутрь» своей души одного из величайших писателей XX века.

В книгу вошли сказки, легенды, притчи, насыщенные символикой глубинной психологии; повесть о проблемах психологического и философского дуализма «Демиан»; повести, объединенные общим названием «Путь внутрь», и в их числе — «Сиддхартха», притча о смысле жизни, о путях духовного развития.

Содержание:

Н. Гучинская. Герман Гессе на пути к духовному синтезу (статья)

Сказки, легенды, притчи (сборник)

Август (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Поэт (рассказ, перевод Р. Эйвадиса)

Странная весть о другой звезде (рассказ, перевод В. Фадеева)

Тяжкий путь (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Череда снов (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Фальдум (рассказ, перевод Н. Фёдоровой)

Ирис (рассказ, перевод С. Ошерова)

Роберт Эгион (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Легенда об индийском царе (рассказ, перевод Р. Эйвадиса)

Невеста (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Лесной человек (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Демиан (роман, перевод Н. Берновской)

Путь внутрь

Сиддхартха (повесть, перевод Р. Эйвадиса)

Душа ребенка (повесть, перевод С. Апта)

Клейн и Вагнер (повесть, перевод С. Апта)

Последнее лето Клингзора (повесть, перевод С. Апта)

Послесловие (статья, перевод Т. Федяевой)

---

Во время следующей встречи органист объяснил мне:

— Мы всегда стремимся втиснуть личность в узкие рамки. Мы соотносим с нашей личностью только то, что можем выделить как нечто индивидуальное и особенное. Но ведь в нас есть все, что есть в мире. Как в нашем теле прослеживаются этапы эволюции вплоть до плавников и еще дальше — в глубь времен, так и в душе сохраняются все человеческие переживания. Боги и дьяволы, которые когда-либо существовали у греков, китайцев или зулусов, остаются в нас как возможности, желания, выход. Если бы человечество вымерло и сохранился бы всего один мало-мальски способный ребенок без всяких познаний, этот ребенок смог бы восстановить весь ход вещей: он вновь воспроизвел бы богов, дьяволов, рай, заповеди и запреты, Ветхий и Новый Заветы — все.

— Ну, хорошо, — ответил я, — но в чем же все-таки состоит тогда ценность каждого? К чему же нам еще стремиться, если все в готовом виде так или иначе существует в нас?

— Стоп! — воскликнул Писториус нетерпеливо. — Одно дело — нести в себе мир и совсем другое — знать об этом! Безумец может высказать мысль, которая напомнит нам Платона, а маленький скромный школьник из общины гернгутеров[52] творчески осмыслить глубокие мифологические связи, о которых упоминают гностики[53] или Зороастр. Но он ничего не знает об этом. Он — дерево, камень, в лучшем случае животное, пока он этого не знает. А потом, когда вспыхнет первая искра познания, тогда он становится человеком. Надеюсь, вы не считаете людьми всех тех двуногих, которых видите на улице, только потому, что они ходят прямо и вынашивают детенышей девять месяцев? Вы же видите, что многие из них — это или рыбы и овцы, или черви и пиявки, или муравьи и пчелы! В каждом из них есть возможности, чтобы стать человеком, но лишь тогда, когда они почувствуют их, когда научатся осознавать хотя бы отчасти, они смогут их реализовать.

Примерно такие разговоры мы вели. В них не было для меня почти ничего нового или неожиданного. Но каждый из них, даже самый банальный, бил тихими настойчивыми ударами по какой-то точке во мне, каждый способствовал моему формированию, помогал сбросить старую кожу, вырваться из скорлупы, после каждого разговора я мог поднять голову немного выше, немного свободнее, чтобы моя желтая птица своей прекрасной желтой головой смогла пробить наконец оболочку мировой сферы.

Часто мы рассказывали друг другу сны. Писториус знал их толкование. Сейчас я вспоминаю один очень странный пример. Я видел во сне, что могу летать, но только так, будто меня бросало в воздухе сильным порывом, управлять которым я не мог. Ощущение полета было прекрасно, но вскоре я испугался, когда увидел, что помимо воли поднят на большую высоту. И тут я сделал спасительное открытие: вдохом и выдохом[54] я могу регулировать высоту полета.

Писториус сказал на это:

— Порыв, который заставляет вас летать, — это самое драгоценное достояние человека. Это чувство связи с источником силы. Но человеку скоро делается не по себе! Это ведь очень опасно! Именно поэтому большинство людей совсем отказывается от полета и предпочитает на законном основании двигаться по тротуару. Но вы не из них. Вы продолжаете полет, как и надлежит упорному человеку. И вдруг — о чудо! — вы начинаете замечать, что можете управлять полетом, что к стихийной силе, которая владела вами, прибавляется легкая маленькая собственная сила, какой-то новый орган, руль, помогающий управлять полетом. Это великолепно. Без этого вы оставались бы в пространстве лишенным воли. Как бывает, например, с безумцами. Жизнь они чувствуют глубже, чем люди на тротуаре, но у них нет этого руля, и они устремляются очертя голову в безбрежное пространство. А вы, Синклер, вы справитесь! Как? Вы еще этого не знаете? С помощью нового органа, регулятора дыхания. Теперь вы можете видеть, как мало «личного» таится в глубине вашей души. Дело в том, что не вы придумали этот регулятор! Он не нов! Идея заимствована. Она существует тысячелетия. Это орган равновесия у рыб — пузырь. И действительно, до сих пор существует несколько странных, консервативных видов рыб, пузырь которых является одновременно чем-то вроде легких и при определенных условиях действительно служит для дыхания. Это в точности то самое — легкие, которые во сне служили нам плавательным пузырем!

Он вытащил том по зоологии и показал мне названия и рисунки этих ископаемых рыб. И странным образом, содрогнувшись, я ощутил в себе отголосок некой жизнедеятельности давних эпох существования жизни.

Глава шестая БИТВА ИАКОВА

Я не могу вкратце пересказать то, что узнал про Абраксаса от странного музыканта Писториуса. Но главное, благодаря ему я сделал еще один шаг на пути к самому себе. В свои восемнадцать лет я был все-таки необычным человеком: в чем-то довольно опытным, и даже слишком опытным, а в чем-то совершенно беспомощным и отсталым. Сравнивая себя с другими, я часто чувствовал свое превосходство, но так же часто я испытывал чувство подавленности и унижения. Я казался себе то гением, то полусумасшедшим. Я не мог наслаждаться радостями жизни своих сверстников и часто мучил себя упреками и мрачными мыслями, когда мне казалось, что я остаюсь в полной изоляции и жизнь закрыта для меня.

Писториус, который сам был великовозрастным чудаком, научил меня сохранять мужество и самоуважение, неизменно находя в моих словах, мечтах, идеях и фантазиях нечто ценное, принимая их всерьез и обсуждая внимательно и серьезно.

— Вы рассказывали мне, — говорил он, — что любите музыку потому, что в ней не содержится морали. Допустим. Но тогда и сами вы не должны быть моралистом! Вы не должны сравнивать себя с другими. И если природа создала вас летучей мышью, не надо стремиться сделаться страусом. Вы часто кажетесь себе странным, упрекаете себя в том, что живете не так, как многие другие. Отучитесь от этого. Смотрите в огонь, смотрите на облака и, как только в вас проснутся предчувствия и в душе вашей зазвучат голоса, отдайтесь им целиком и не задавайте вопросов, как отнесется к этому господин учитель или ваш папаша и будет ли вами доволен добрый Боженька. Эти вопросы сломают вас. С ними вы можете только бродить по тротуарам, словно какая-то живая мумия. Милый Синклер, нашего бога зовут Абраксас, он бог и дьявол, в нем заключен светлый и темный мир. Ни одна ваша мысль, ни одна мечта не вызовет у Абраксаса возражений. Помните об этом. Но если вы когда-нибудь вдруг станете безукоризненно нормальным, он уйдет от вас и найдет себе нового чудака, чтобы в нем растить свои мысли.

Среди всех снов был один особенно мне дорогой, сон о моей любви. Часто, очень часто мне снилось, будто я прохожу под геральдической птицей, вхожу в наш старый дом, хочу прижать к себе мать и вместо нее обнимаю крупную, высокую женщину, в которой чувствую нечто материнское, но в то же время и что-то мужское. Я смотрю на нее, и мне страшно, и меня пронизывает жгучее желание. Этот сон я не мог рассказать другу. Все другие раскрыл перед ним, а этот хранил для себя. Он был моим укромным уголком, моим тайным прибежищем.

Когда у меня было плохое настроение, я просил Писториуса сыграть «Пассакалью» старого Букстехуде. Я сидел тогда в ночной темноте неосвещенной церкви, растворясь в этой особенной, отчужденной музыке, которая как бы погружалась в себя, прислушивалась к себе и которая каждый раз призывала меня верить голосам моей души.

Иногда, после того как звуки органа умолкали, мы еще сидели вместе в церкви, глядя, как в высоких островерхих сводах окон то исчезал, то появлялся свет.

— Это смешно звучит, — сказал Писториус, — что когда-то я учился теологии и собирался стать священником. Но я совершил тогда лишь формальную ошибку: быть священником — это мое призвание и цель. Просто я слишком рано смирился и предоставил себя в распоряжение Иеговы прежде, чем узнал Абраксаса. Ах, каждая религия прекрасна. Религия — это душа, и совершенно все равно, принимает ли человек пищу, как добрый христианин, или паломником отправляется в Мекку.

— Но ведь тогда вам, собственно говоря, надо было сделаться профессиональным священником, — возразил я.

— Нет, Синклер, нет. Тогда мне пришлось бы лгать. Ведь нашу религию проповедуют так, как будто она вообще не религия. Она преподносится исключительно как детище разума. Католиком я мог бы еще быть на худой конец, но протестантским священником — нет! Немногие искренне верующие, а я знаю таких, принимают догмат буквально, но я не могу им сказать, что Христос для меня не личность, а герой, миф, чудовищная тень, в которой человечество видит себя запечатленным навечно. А те, кто приходит в церковь, чтобы услышать умное слово, исполнить долг, не пропустить чего-то и так далее, что я им должен сказать? Обратить их в веру? Так вы полагаете? Но я вовсе не стремлюсь к этому. Священник совершенно не желает обращать, он хочет жить среди верующих, равный среди равных, быть носителем и выразителем того чувства, из которого мы создаем наших богов.