Герман Гессе - Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи

• Название: Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи
• Автор: Герман Гессе
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0315-2

Первый том четырехтомного собрания сочинений Г. Гессе — это история начала «пути внутрь» своей души одного из величайших писателей XX века.

В книгу вошли сказки, легенды, притчи, насыщенные символикой глубинной психологии; повесть о проблемах психологического и философского дуализма «Демиан»; повести, объединенные общим названием «Путь внутрь», и в их числе — «Сиддхартха», притча о смысле жизни, о путях духовного развития.

Содержание:

Н. Гучинская. Герман Гессе на пути к духовному синтезу (статья)

Сказки, легенды, притчи (сборник)

Август (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Поэт (рассказ, перевод Р. Эйвадиса)

Странная весть о другой звезде (рассказ, перевод В. Фадеева)

Тяжкий путь (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Череда снов (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Фальдум (рассказ, перевод Н. Фёдоровой)

Ирис (рассказ, перевод С. Ошерова)

Роберт Эгион (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Легенда об индийском царе (рассказ, перевод Р. Эйвадиса)

Невеста (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Лесной человек (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Демиан (роман, перевод Н. Берновской)

Путь внутрь

Сиддхартха (повесть, перевод Р. Эйвадиса)

Душа ребенка (повесть, перевод С. Апта)

Клейн и Вагнер (повесть, перевод С. Апта)

Последнее лето Клингзора (повесть, перевод С. Апта)

Послесловие (статья, перевод Т. Федяевой)

---

Он оборвал свою речь. Потом продолжил:

— Наша новая вера, которую мы решили называть именем Абраксас, очень красива, мой друг. Это лучшее, что есть у нас. Но она еще только родилась. У нее еще не выросли крылья. Нет, одинокая религия — это еще не настоящее: Религия должна стать общей, с культом, дурманом, празднествами и мистериями…

Он задумался и погрузился в себя.

— А можно ли одному или в очень узком кругу совершить мистерию? — спросил я неуверенно.

— Можно, — кивнул он, — я это делаю уже давно. Я совершал культовые обряды, за которые на много лет мог бы попасть в тюрьму, если бы кто-нибудь узнал об этом. Но я знаю, что это все-таки не настоящее.

Вдруг он ударил меня по плечу, так что я вздрогнул.

— Да что там! — энергично воскликнул он. — У вас ведь тоже есть мистерии! Полагаю, вы видите сны, о которых мне не рассказываете. Я о них и не спрашиваю. Но говорю вам — живите ими, этими снами, проигрывайте их в сознании, создавайте для них алтари! Это пока еще не совершенно, но это путь. Сможем ли мы — вы, я и еще несколько других — обновить мир, покажет нам будущее. Но внутри себя мы должны обновлять его каждый день, иначе мы ничего не стоим. Подумайте об этом. Вам восемнадцать лет, Синклер, вы не бегаете к уличным девкам, значит, у вас бывают любовные сны, любовные желания. Может быть, они внушают вам страх. Не бойтесь! Это лучшее, что у вас есть. Поверьте мне. Я много потерял, оттого что в вашем возрасте пытался укротить любовные сны. Этого делать нельзя. Человек, который знает про Абраксаса, не должен так поступать. Не надо бояться и считать запретным то, чего желает наша душа.

Я возразил в испуге:

— Но ведь нельзя же делать все, что захочешь! Нельзя ведь убить человека только потому, что он тебе не нравится!

Писториус придвинулся ближе ко мне:

— При каких-то обстоятельствах и такое возможно. Только обычно это заблуждение. Да я вовсе и не утверждаю, будто вы можете делать все, что придет вам в голову. Нет, но идеи, которые приходят вам в голову, вы должны беречь, а не гнать их от себя или калечить моралью. Вместо того чтобы распинать на кресте себя или кого-то другого, лучше торжественно выпить бокал вина, думая при этом о мистерии жертвоприношения. И даже без подобных мыслей и действий можно сохранить любовь и уважение к собственным инстинктам и так называемым искушениям. Тогда становится виден их смысл, а он есть всегда. Если вам снова придет в голову что-то безумное или очень уж грешное, Синклер, если вам захочется кого-то убить или совершить чудовищную непристойность, остановитесь на секунду и подумайте о том, что это Абраксас ведет вашу фантазию. Человек, которого вам хотелось убить, наверняка не был какой-то определенной личностью. Это всего лишь маска. Когда мы ненавидим человека, то наверняка в его облике ненавидим что-то, что есть в нас самих. То, чего в нас нет, нас не беспокоит.

Никогда еще слова Писториуса так глубоко не проникали в тайники моей души. Я ничего не мог ответить. Но самое сильное и необычное впечатление произвело на меня созвучие этой речи словам Демиана, которые в течение многих лет я носил в себе. Они ничего друг о друге не знали, и оба говорили мне одно и то же.

— Все вещи, которые мы видим, — продолжал Писториус тихо, — отражение того, что есть внутри нас. Нет другой действительности, кроме той, которая существует в нас. Большинство людей потому и живет в нереальности, что образы внешнего мира считает действительностью, а внутреннему миру своей души не придает никакого значения. Можно и так быть счастливыми, но если знаешь другое, то уже не имеешь возможности избрать путь большинства. Это легкий путь, а наш очень трудный, Синклер! А теперь пошли.

Несколькими днями позднее, после того как я дважды приходил к нему и, напрасно прождав, уходил ни с чем, он неожиданно встретился мне вечером на улице: пьяный, спотыкаясь и шатаясь, он появился из-за угла, как будто вынесенный порывом ледяного ночного ветра. Я не стал его окликать. Он прошел мимо, не заметив меня, глядя прямо перед собой, в глазах его горел одинокий огонь, словно он шел на зов из неизвестности. Я последовал за Писториусом по улице; он как бы дрейфовал, управляемый невидимой рукой, шел как привидение, как лунатик. И я с грустью повернул домой, к своим неразрешимым снам.

— Так он обновляет мир в себе самом, — подумал я и сразу же почувствовал, что это пошлое морализаторство. Что я знал о его мечтах? Может быть, в своем похмелье он шел более верным путем, чем я с моими страхами.

На переменах между уроками я заметил, что со мной старается сблизиться один из моих одноклассников, которого я раньше как-то не замечал. Это был худой, невысокий, слабый на вид молодой человек с жидкими рыжеватыми волосами. В его взгляде и поведении ощущалось что-то необычное. Однажды вечером, когда я возвращался домой, он поджидал меня в переулке, но почему-то не окликнул, когда я поравнялся с ним, а только несколько секунд спустя побежал за мной и остановился у входа.

— Тебе что-то нужно? — спросил я.

— Я просто хотел с тобой поговорить, — ответил он, — пожалуйста, давай немного пройдемся.

Я пошел вместе с ним и почувствовал, что он очень взволнован и как бы чего-то ждет. Руки его дрожали.

— Ты спирит? — неожиданно спросил он.

— Нет, Кнауер, — ответил я, смеясь, — ни в коей мере. Что за мысль пришла тебе в голову?

— Но тогда теософ[55]?

— Тоже нет.

— Ну, не будь таким скрытным! Я же чувствую, что с тобой происходит что-то необычное. Это видно по глазам. Я уверен, что ты общаешься с духами. Я спрашиваю не из любопытства, Синклер, поверь! Я сам из числа ищущих, понимаешь? И я так одинок.

— Ну, расскажи! — ободрил я его. — О духах, правда, я ничего не знаю, я живу в своих мечтах. И это ты заметил. Другие тоже живут в мечтах, но не в своих собственных, а это совсем иное дело.

— Да, это, наверное, так, — прошептал он, — вопрос только в том, какого рода эти мечты, в которых человек живет. Ты слышал о белой магии?

Мне пришлось ответить отрицательно.

— Это когда учишься управлять самим собой. Можно стать бессмертным и овладеть волшебной силой. Ты делал когда-нибудь такие упражнения?

В ответ на мой любопытствующий вопрос об этих упражнениях он сначала таинственно молчал. Когда же я собрался уходить, он выложил то, что знал.

— Например, если я хочу заснуть или сконцентрироваться, я делаю такое упражнение: вызываю в памяти какое-то слово, или имя, или геометрическую фигуру. Я думаю об этом так напряженно, как только могу, и стараюсь представлять себе это имя или слово внутри моей головы до тех пор, пока оно как бы не наполнит ее целиком. Потом так же наполняю им шею и все остальное, пока наконец не окажусь целиком заполнен им. И тогда я становлюсь настолько крепким, что ничто уже не может вывести меня из равновесия.

Отчасти мне было понятно, что он имел в виду. Но было ясно, что это еще не все, что-то еще у него на сердце. Поэтому он так взволнован и тороплив. Я пытался облегчить ему задачу. И вскоре он действительно выложил главное.

— Ты ведь живешь в воздержании? — спросил он робко.

— Ты о чем это? О сексе?

— Да, да. Я уже два года живу в воздержании, с тех пор как познал учение. А до того грешил сколько угодно. Ты ведь знаешь. А ты никогда не был с женщиной?

— Нет, — сказал я, — я не нашел той, настоящей.

— Ну, а если бы ты нашел ту, о которой думаешь, то есть настоящую, ты бы стал с ней спать?

— Да, конечно. Если бы она согласилась, — сказал я с легкой усмешкой.

— О, ну ты на верном пути. Человек способен развивать свои внутренние силы только тогда, когда он живет в полном воздержании. Я так жил два года. Два долгих года и еще месяц с небольшим. Это так тяжело, иногда мне кажется, что больше я не выдержу.

— Послушай, Кнауер! Я не думаю, чтобы воздержание имело такое большое значение.

— Да, знаю, — отмахнулся он, — так все говорят. Но от тебя я этого не ожидал. Тот, кто хочет идти высокими духовными путями, должен оставаться чистым. Непременно!

— Ну, тогда дерзай. Я не понимаю только, почему человек становится «чище», чем остальные, если не поддается потребности пола. Или, может быть, тебе удается изгнать все, что связано с сексом, из всех своих мыслей и снов?

Во взгляде его было отчаяние.

— В том-то и дело, что нет! Господи, но ведь надо этого добиться. А я вижу сны по ночам, такие сны, что сам себе боюсь их рассказывать. Ужасные сны, поверь мне!

Я подумал о том, что говорил мне Писториус. Но какими бы ценными мне ни казались его слова, я не мог повторить их другому, не мог дать совет, который не исходил из моего собственного опыта и следовать которому я сам пока еще не мог. Я перестал отвечать и чувствовал себя униженным оттого, что кто-то ждал от меня совета, которого я не имел возможности дать.