Валерий Перевозчиков - Правда смертного часа. Посмертная судьба.

• Название: Правда смертного часа. Посмертная судьба.
• Автор: Валерий Перевозчиков
• Издательство: Политбюро
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: ISВN 5-89756-035-8

Валерий Перевозчиков известен своими книгами о Владимире Высоцком, в которых содержится много интересного биографического материала.

 "Правда смертного часа" - рассказ о последних шести месяцах жизни замечательного барда, поэта, актера устами хорошо знавших его людей.

 "Посмертная судьба" - попытка осмыслить друзьями и близкими масштаб личности В.Высоцкого уже после его смерти.

---

«Прощание…»: «…Рядом со мной появился грузовик. Он медленно полз вдоль очереди. Двое были в кузове, двое — внизу, на подхвате. Те, что наверху, вынимали из кузова металлические оградки… а те, что внизу, быстро их устанавливали. Не прошло и нескольких минут, как очередь была схвачена железным ремнем: только впереди еще оставался проем. Я ринулась туда, чтобы не оказаться «за бортом», — и вовремя, потому что за мной окончательно «захлопнулись двери».

Михаил Сорокин («Новое русское слово», Нью-Йорк, 25.7.90): «Напротив здания театра закрыли вход и выход станции метро «Таганская» <…> И вдруг я увидел рядом с метро небольшой служебный автобус с торчащими во все стороны антеннами. Как выяснилось потом, в этом автобусе размещался штаб похорон Высоцкого, который возглавил второй секретарь МК партии — видно, крупный специалист по искусству — Борисов. Борисов координировал действия милиции и дружинников, стянутых со всех концов Москвы, и внутренних войск, которые прибыли на огромных грузовиках и оцепили район Таганки».

Д. Гельфонд: «Красный автобус — «передвижной штаб» — стоял у входа в метро. Руководил «операцией» генерал Шаранков — заместитель начальника УВД Москвы по охране общественного порядка. Он, по-моему, и сейчас там работает…»

C.Говорухин: «…В здании метро образовался милицейский штаб, был еще другой штаб — на колесах. Распоряжался всем взволнованный и несколько испуганный происходящим генерал. «Зачем Так много милиции?» — подумал я…»

«Прощание…»: «К одиннадцати часам небо начало выцветать: солнце входило в полную силу. Мимо с искаженным лицом пробежал какой-то милицейский чин, за ним — другой, третий, не заботясь о конспирации, нервно выкрикивал в микрофон: «Еще десять человек сюда! Еще десять — ко мне!» Барьеры качались. Раздался новый пронзительный крик многих, и вдруг целая людская волна прорвала внутренние железные перемычки, которыми стражи порядка стремились отжать ее от стен, и покатилась вперед».

B. Гордеев: «На милицейскую цепь напирает толпа— прошло уже три часа, а мы продвинулись только метров на сто… Несколько десятков молодых парней начинают эту толпу раскачивать… Этот «кулак» и опрокинул решетки, прорвал ограждение. Все ринулись вперед, кто-то упал… Рев толпы, крики женщин… Ужас! С ходу прорвали еще одну цепь, а дальше стояла колонна грузовиков, которая перегородила улицу».

А. Свидерский: «Я стоял рядом с милиционером. Он передавал по рации:

— Двадцать пять тысяч… Тридцать тысяч…

Передавал, по-моему, кому-то на кладбище…»

Д. Гельфонд: «Часов в одиннадцать я поехал на кладбище, чтобы понять что к чему — и держать связь с театром».

А. Баранова: «Доступ был с десяти часов. Мы вышли из театра в 10.38. Пошли вдоль очереди… Какие лица!»

C. Говорухин: «У меня на стене висит фотография. Люди из той невиданной очереди, из толпы. Какие красивые, одухотворенные лица!

Я шел вдоль очереди, всматривался в лица, вслушивался в разговоры. Пожилая женщина, стоявшая в толпе молодых людей, сказала:

— У нас в деревне все Володю поют».

А. Баранова: «Из театра мы поехали на кладбище. Никого еще не было — раскрытая могила… Мы стояли все время…»

Ю. Любимов: «Грустно об этом говорить, но ему не случайно могилу вырыли не как всем. Очень глубоко могильщики вырыли. Говорят: «Пусть сохранится».

Д. Гельфонд: «На кладбище народу было уже много… Кладбище было оцеплено. Директор кладбища был в панике, — никто ничего не знал… Приезжали снимать иностранцы — датчане или немцы. Ко мне подошел человек в штатском и сказал:

— Вы, как представитель театра, обязаны не допустить эту съемку!

Потом выяснилось, что это был секретарь Краснопресненского райкома партии. С ним был начальник районного КГБ».

«Прощание…»: «Медленно-медленно, по двое в ряд, толпу начали процеживать в театр…

То ли от недавнего солнца, то ли от недавнего сумрака нас качает, и все как-то воспалено: яркий свет в холле, фотографии на стенах, доска телеграмм, какие-то люди у стен…»

М. Влади: «…Сцена затянута черным бархатом, прожекторы направлены на помост, одна из твоих последних фотографий — черно-белая, где, скрестив руки на груди, ты серьезно смотришь в объектив, — висит, огромная, над сценой. Траурная музыка наполняет зал. Мы садимся. Я беру за руку твою бывшую жену, и мы обе садимся с вашими сыновьями. Прошлое не имеет сейчас никакого значения…»

Н. Тамразов: «У гроба я был рядом с Мариной, вместе с ней был ее средний сын — Пьер. Отца и мать посадили справа, если смотреть из зала… И Марина говорила о том, как она жалеет, что у них с Володей не было общих детей…»

Позже — через восемь лет — Марина написала, что она «никогда не соглашалась родить ребенка — заложника нашей жизни. Ребенку, о котором ты мечтал, могло быть от одиннадцати до года в июле восьмидесятого».

М. Козаков: «Он лежал на сцене, а над ним — он же на портрете, в рубашке с погончиками, вглядывался в зал: кто сегодня пришел увидеть его в последний раз? Пришли все».

М. Влади. «…Двери открывают— и потекла толпа. Москвичи пришли проститься со своим глашатаем. Тысячи лиц отпечатались у меня в памяти, каждый несет цветы— сцена вскоре вся усыпана ими, и сладковатый запах ударяет в голову. Люди видят нас, опускают глаза, прижимают руку к сердцу, многие плачут…»

Виталий Акелькин («Вагант», № 7, 1991): «А в гробу лежал постаревший, теперь уже успокоившийся, наш Владимир Семенович, с длинными волосами, непривычно зачесанными назад, со сложенными на груди руками рабочего человека».

М. Влади: «Мы слышим с улицы возмущенные возгласы и крики, перекрывающие реквием: мне говорят, что квартал оцеплен, что милиции приказано не пускать людей, что «им» надо побыстрее закончить с похоронами…»

В. Гордеев: «Становится ясно, что нас обманывали — в театр мы не попадем. К этому времени нашу «ударную группу» разделили на четыре части… «Прошили насквозь» двумя колоннами каких-то непонятных ребят в голубой форме…

В толпе — легкое озлобление… Парень фотографирует милицейские заграждения, какого-то начальника с рацией… У него отбирают аппарат и засвечивают пленку… Девушка— к нему:

— Ну зачем вы это делаете — нас же не пропустят…

— Для истории, милая девушка, для истории…

И начал снова щелкать…

Другая девушка обращается к пожилому милиционеру:

— Может, и ваша дочь стоит в очереди, а вы не пускаете…

— А моя дочь сюда бы не пришла… У меня и не может быть такой дочери, как вы!

— А у меня не может быть такого отца, как вы!

Мимо проходят актеры московских театров, их узнают, передают букеты цветов — их-то пропускают…»

М. Сорокин: «В длиннющей ленте, растянутой на километры, многие держали портативные магнитофоны и… зонтики.

Было очень жарко в этот день. А в руках почти у каждого были цветы, и люди зонтиками укрывали их от солнца».

Ю. Любимов: «Сколько было цветов! Жара была дикая, а люди не себя от жары берегли, а цветы укрывали под зонтиками, чтобы они не завяли».

«Прощание…»: «По левой пустынной стороне улицы, сплоченно и обособленно одновременно, своими кланами, они шли стремительно, как на марше, а впереди шагали их капитаны.

Это шли проститься с артистом русские театры.

Шли МХАТ и «Современник», Театр на Малой Бронной и Ермоловой, Малый, Вахтангова…»

В. Золотухин: «В свое время Валерий (Янклович) сделал 10 000 фотографий с автографом. Дал фотографию милиционеру из охраны. Из толпы баба завопила: «Кому вы даете?! Он же милиционер. Дайте мне». Милиционер заплакал: «А мы что, не люди?»

А вот как доходит это за границу… Вспоминает поэт-эмигрант Вадим Делоне (1982 год):

«Знаменитый режиссер Театра на Таганке Любимов принес пачку фотографий Высоцкого. К нему бросилась толпа. И он в отчаяньи, не зная что делать, отдал эту пачку милиционеру! И тут какая-то пожилая женщина в очереди закричала:

— Кому ж ты отдал фотографии Высоцкого?! Менту!

Милиционер бросил форменную фуражку оземь, зарыдал:

— Да что ж я — не человек, что ли!»

В. Янклович: «Это мы сделали для Володи десять тысяч фотографий… Нисанов сделал снимки, потом напечатали на какой-то фабрике… Портрет с автографом. Я еще боялся, чтобы их потом не продавали… Мы их раздавали во время похорон…»

В. Акелькин: «Через зал (верхнее фойе) проходит человек с пачкой больших фотографий и раздает всем, находящимся в зале. На фото — Высоцкий, поперек фотографии — размашистый автограф».

А. Демидова: «Гроб стоял в середине сцены. Володя лежал постаревший (а ему было 42 года!), уставший, неузнаваемый (может быть, оттого, что волосы были непривычно зачесаны назад). Над гробом свисал занавес из «Гамлета»… Слева менялся караул из актеров нашего театра. Вся сцена была завалена цветами. Люди шли и шли. Многие плакали.